Творец слез

– Я… слышал, что ты разговаривала с полицейским и сказала ему, что это был несчастный случай. Спасибо тебе за то, что сказала правду.

Мой взгляд застыл на стене. Лайонел жадно искал его как человек, который не знает, как искупить свои грехи.

– Ника, – умоляюще прошептал он, потянувшись к моей руке, – я не хотел…

Он вздрогнул оттого, как резко я отдернула руку, рискуя вырвать трубочку капельницы. А потом я посмотрела на него, горя от гнева. Моя рука подрагивала, когда я медленно произнесла ледяным тоном:

– Никогда больше не прикасайся ко мне.

Лайонела задела моя реакция, такого он от меня не ожидал.

– Ника, я этого не хотел, – в его голосе слышалось раскаяние, – поверь, мне очень жаль! Я не должен был говорить тебе такие вещи, но потерял над собой контроль… Ника, клянусь, я случайно тебя ударил!

Он посмотрел на лопнувший капилляр в моем глазу и прикусил губу, опустив лицо. Он по-прежнему не смотрел на Ригеля.

– Я никому не скажу о вас двоих.

– Это уже не имеет значения, – прошипела я.

– Ника!

– Нет, – прошептала я. – Это уже не имеет значения. Я считала тебя своим другом. Другом, Лайонел… Ты вообще знаешь, что означает слово «дружба»?

Мой голос превратился в злое шипение. Это была не я, всегда милая и вежливая, улыбающаяся при любых обстоятельствах, с кристалликами удивления в глазах, с цветными пластырями на пальцах.

Сейчас во мне говорила та девушка, чьи рассказы он прерывал на полуслове. Чей подарок он разбил возле киоска с мороженым. Чей приход на вечеринку закончился бегством и страхом, когда ее схватили его руки. Чье сердце разрывалось от разочарования, когда он с гневным отвращением накинулся на них с Ригелем, поклявшись выдать их тайну.

– Я все тебе простила бы. Все, но не это.

Я знала, что он не виноват в случившемся. Тем не менее, подводя черту под нашей «дружбой», которая началась с маленькой улитки, я попыталась вспомнить, проявлял ли Лайонел хоть когда-нибудь бескорыстный интерес ко мне? На память ничего не пришло.

– Уходи!

Лайонел опустил глаза в пол.

Это правда, что у меня сердце бабочки. Я летела на свет до тех пор, пока не сгорала. Психолог сказал бы, что такое поведение – результат внутренней деформации, произошедшей в детстве. Но сейчас, как я ни пыталась заставить себя взглянуть Лайонелу в глаза, ничто не могло убедить меня простить его. Он вырвал часть моей души.

Лайонел сжал губы, подыскивая ответ, но никакие слова не могли вернуть мне то, что у меня отняли. Наконец, побежденный, он покачал головой, повернулся и медленно пошел к двери.

– Лайонел! – Я посмотрела на него. – Больше сюда не приходи.

Он нервно сглотнул и, бросив на меня прощальный взгляд, ушел. Он так и не обернулся к Ригелю. Может, потому, что такие люди, как Лайонел, не способны видеть реальность во всех красках. Им не хватает мужества, чтобы посмотреть ей в лицо и заглянуть внутрь себя. Даже если в результате их же поступков в ней появились темные оттенки; даже если они прорвали ткань реальности, и из нее вытекли чернила. В конце концов они просто уходят, не осмеливаясь посмотреть правде в глаза.

У меня не было аппетита, поэтому подносы с едой, которые мне приносили, часто оставались нетронутыми. Анна пыталась убедить меня есть через силу, но тщетно.

В ее взгляде прочно поселилось уныние, которое я чувствовала и в тот вечер, когда она помогала мне поудобнее устроиться в кровати, чтобы сломанные ребра не болели.

– Ну как, так лучше? – спросила она меня.

Я едва заметно покачала головой. Через мгновение рука Анны коснулась моей щеки, и я посмотрела в ее глаза, в которых увидела дрожащую, измученную нежность.

Анна долго гладила меня по щеке, вглядывалась в меня, и я поняла, что она собирается что-то сказать.

– Я боялась, что потеряю и тебя. – Горестные складки на лбу у Анны стали глубже. Она опустила голову и беззвучно заплакала, обхватив руками колени. – Не знаю, что бы я делала без твоей милой улыбки. Не знаю, что бы со мной было, если бы я больше никогда не застала тебя утром на кухне и не услышала от тебя «Доброе утро», и не посмотрела бы в твои ласковые глазки. Не знаю, как бы я обходилась без твоего счастливого личика, которое напоминает мне о том, что день прекрасен, даже когда идет дождь, или о том, что по большому счету у меня нет никакого повода для грусти. Не знаю, что бы я делала без тебя, без моей Ники…

Я почувствовала, как ее срывающийся голос прорывается ко мне сквозь туман апатии и оцепенения. Свободной от капельницы рукой я накрыла ее теплую ладонь. Анна подняла голову, и в ее небесных глазах, которые я так любила, я словно увидела отражение своих радужек, дрожащих от слез.

– Ты мое солнышко, – прошептала она, глядя на меня глазами матери.

Я потянулась к ней, и Анна прижала меня к себе, баюкая, как ребенка. Наши сердца соприкоснулись и плакали вместе. Я выплакивала ее горе, она – мое. Как мать и дочь – родные и неразлучные.

Анна наклонила голову, и ее глаза скользнули в сторону. Она посмотрела на Ригеля с той же отчаянной любовью, с какой смотрела на меня: сосредоточенно и проникновенно, как умеют смотреть только взрослые, хотя нет – только матери.

И я вдруг поняла. В тишине палаты я поняла, что Анна все о нас знала. И в ту же секунду мое сердце рассыпалось, как карточный домик.

– Я не знала, как тебе сказать, – прошептала я сдавленно, – просто не могла этого сделать и страшно мучилась, оттого что обманывала тебя. Ведь ты – самое прекрасное, что со мной когда-либо случалось… Я боялась тебя потерять. – Теплые ручейки потекли по моим щекам, и я почувствовала, что разваливаюсь на части. – Я раскололась напополам. Анна, я всю жизнь тебя ждала, ты даже не можешь себе представить, как я тебя ждала, но Ригель… Ригель – это все, что у меня есть… все. А теперь он… – Я прижала запястье к глазам, чтобы остановить слезы.

Анна снова обняла меня и ничего не сказала. Она наверняка догадывалась, что наша семья столкнулась с каким-то непреодолимым препятствием. Может, поэтому она ни в чем меня не винила.

– Ригель рассказал мне о вас, – прошептала она, и мое сердце остановилось, словно в нем заклинило ржавую шестеренку.

Я задрожала в смятении и прижалась к ней сильнее, ожидая, что она продолжит.

– Ему пришлось это сделать, потому что иначе я бы не согласилась выполнить его странную просьбу о прекращении процедуры усыновления. Он хотел, чтобы у тебя была полноценная семья. – Анна взяла мое лицо в ладони и заглянула в глаза, потом прислонилась своим лбом к моему и застыла так, пока слезы не утихли.

– Доктор Робертсон не сказал тебе кое-что, чтобы особо не обнадеживать, – прошептала она через некоторое время. – Но… мне он сказал, что голоса любимых могут помочь тем, кто лежит в коме. Это не доказано, но такая вероятность есть.

Я молчала, и Анна продолжила:

– Якобы голос любимого человека стимулирует сознание и долговременную память. Мы с Норманом, конечно, дороги Ригелю, но ты… – Анна опустила голову. – Ника, в тебе есть какая-то особая сила. Мне кажется, он тебя услышит.

В ту ночь, когда в больнице стало тихо, как в храме, тишину нарушал только стук моего растревоженного сердца. Анна давно ушла домой, а ее слова прокладывали извилистые пути в моем отчаянии.

Я смотрела в темное пространство перед собой, и единственное, что ощущала во мраке ночи, – непреодолимое ничто, пустоту, обессмысливающую каждый вздох.

Ригель лежал в нескольких шагах от меня, и все же он никогда не был так далеко.

– Ты хотел уйти, – прошептала я в темноту.

Я лежала неподвижно и, конечно, не видела его. А мне и не надо было: я могла до мельчайшей черточки представить его лицо.