Птичка в клетке

19. О доброй воле и неоцененной помощи

Ларкатал и Кирион вновь устроились рядом на одной кровати. Нолдо сжал руками виски и прошептал:

— Проще всего было бы сказать себе: «Саурон пытается купить меня лестью, и ничего более». Но… ты ведь чувствуешь, что это не так, ты с самого начала сказал мне, что я нужен ему — врагу, умаиа — не просто как тот, из кого можно вытянуть секреты.

Кирион кивнул и задумчиво произнес:

— Он враг, он Темный, но он ведь живой, а все живые хотят Света и тепла…

— Саурон хочет Света. Как все живые… — повторил нолдо и встрепенулся: в словах Кириона было нечто важное, ведь даже Света можно хотеть по-разному. Моринготто, похитивший Сильмарилли, тоже хотел Света. А Унголиант? Она тоже живая. Она тоже хотела Света? Еще как. И погубила Древа, выпив из них весь Свет… Эльф не мог сравнивать себя с Древами, но отношение Саурона к нему могло быть таким же, как и у других Темных. — Кирион, я глупец.

— Не говори так, — запротестовал тинда. — Ты куда мудрее меня.

— Саурон видит во мне Свет, — пояснил Ларкатал. — Я нужен ему именно поэтому, он просит не оставлять его без Света, и все это не притворство, но это… никак не связано с желанием измениться. Он может хотеть, даже жаждать Света, но лично для себя. А я даже не подумал об этом. Кто я после этого, как не глупец?

— Все ошибаются, — возразил Кирион. — Я ошибался сильнее тебя… Но что ты будешь делать теперь? Скажешь Саурону: «Нет, ты просишь от меня слишком многого»?

— Но он не отказался меняться, он сказал «возможно»…

***

Кирион уже забылся сном, а Ларкатал все думал. Что, если Саурон, в самом деле, хотел бы измениться и не может, оттого, что крепко связан с Моринготто и боится Валар? Можно ли отвергнуть пусть и малую возможность того, что умаиа готов раскаяться?.. Но если все не так, и никакой готовности нет, к чему будут разговоры с врагом о Свете? Саурон не Унголиант, а Ларкатал не Древа, умаиа не станет уничтожать нолдо, чтобы добраться до Света, но может держать при себе, как… есть у него здесь камины и лампы, и будет Ларкатал. Эльфа передернуло. Нужно было разобраться, понять, что же действительно двигало Сауроном, но пока эльф не мог ни к чему прийти, и так, в раздумьях, уснул.

***

В подземелье вновь появился Фуинор. Повелитель велел прекратить допросы, но то, что собирался делать Фуинор, было не допросом, и Маирон не возражал. Темные получали удовольствие от мучений других и не желали упускать возможность. На Волчьем Острове пленников всегда было немного — либо одиночки-бродяги из тиндар, слабые и неинтересные, которых чаще всего отправляли после скорых допросов в рудники Ангамандо; либо пленные, которых орки гнали через Остров на Север. Из таких конвоев Повелитель обычно отбирал себе нескольких для развлечения, но и они чаще всего быстро становились неинтересны. А Волку хотелось сильных, стойких и умных пленных, которых трудно ломать, которые бы до последнего пытались сопротивляться, прежде чем затихнуть, скорчившись перед ним в покорной позе раба. Но увы, попадались в основном жалкие создания, считавшие себя гордыми и достойными, как тот же Морнахэндо, но в действительности уже давно служившие Северу, хотя сами этого не понимали и почитали себя Светлыми. А в последнее время новых пленных уже давно не попадалось, вообще никаких. Правда, на Острове было немного эльфов, Смертных и гномов, из забранных с последнего конвоя, и из тех, что попались еще при осаде Минас-Тирита, но после месяцев, а то и годов допросов, им все больше и больше требовалось времени на восстановление, и ближайшие недели три их все еще придется не трогать.

Потому захваченный Больдогом отряд принес на остров оживление и предвкушение. Каждый развлекался на свой лад: Повелитель медленно стирал у эльфов границы меж допустимыми уступками и осквернением себя; Эвег наслаждался болью от ран хроа и фэа, а еще более самим исцелением — он был из народа Эстэ и любил лечить; Фуинору тоже было чем заняться — ужас мятущейся и напуганной мороками души был для него наслаждением; один лишь Больдог пока скучал в предвкушении допросов. Придет и его время. А после Повелитель поощрит и простых орков, устроив для них пару показательных казней или отдав им на растерзание ненужного пленника.

Пока же Фуинор подошел к камере Нэльдора и без стука вошел внутрь.

— У меня две новости для тебя, нолдо, раскрывший нам, что вы из Наркосторондо. Первое: твой брат опоздает и не прибудет к сроку. Он был ранен во время бури в лесу, но с ним все в порядке, завтра его привезут в крепость. Второе: твой брат еще лучше, чем ты. Ты раскрыл свои уста, а твой брат раскрыл перед нами свой разум. Вы оба угодны Повелителю, и он вознаградит вас по заслугам.

Выслушав умаиа Нэльдор побледнел и вскинул голову.

— Ты, конечно, лжешь! Ламмион не мог… — пусть эльф сам и выдал, что они из Наркосторондо, но в брате нолдо не сомневался. Даже Нэльдор знал, что открыв разум врагу, можно выдать все тайны и самому подвергнуться внушению, а Ламмион был старше, отважнее, умнее! И все же Нэльдор прикусил язык. Когда он-то поумнеет?! Темные наверняка до этого не знали точно, что они двоюродные братья! Предположили, а он и подтвердил. Эдак у него все, что пожелают, вытянут: придут, скажут что-то, что сильно заденет, хоть бы и ложь, а он опять отзовется, как сейчас, или как тогда, рядом с Линаэвэн.

Находясь в душевном смятении, юноша не заметил, как Фуинор окутывает его паутиной заклятий. Внешне казалось, что умаиа постоял немного, выслушал пленника, а потом вышел, не ответив.

***

Фуинор сделал то, за чем приходил, и теперь осталось лишь ждать. Кошмары будут преследовать Нэльдора каждый раз, как тот закроет глаза. Кошмары, сводящие с ума, после которых эльф будет просыпаться в ужасе и рыданиях. А если удастся довести Нэльдора до бреда, то он может проговориться и о чем-то важном. Пока же юный наркосторондец будет видеть, как он предал всех — своего брата, чей разум теперь во власти Врага, Линаэвэн, что теперь добровольно служит Саурону, Наркосторондо, что был им раскрыт… Фуинор улыбнулся, предвкушая развлечение.

В самом деле, Нэльдор, измученный переживаниями и принуждаемый заклятиями, вскоре уснул и метался во сне, оказавшись во власти умаиа, некогда принадлежавшего к народу Ирмо. Во сне Нэльдор не сомневался, что Ламмион открыл свой разум врагам, и знал, что это случилось из-за него. И во всем, что случилось с Линаэвэн, тоже был повинен лишь он. Ни брат, ни тэлэрэ не пришли бы в «гости», если б не он, а в гостях их околдовали, связали незримыми путами, и потому они делали то, на что не согласились бы сами. И все из-за него одного… Хотя сам он отказался быть «гостем» и ушел в подземелья… Откуда-то выплыло лицо Химйамакиля, осуждающее и холодное. Вот кто не согласился бы! И в лице товарища читалось горькое: «Ты предал нас, ты предал наш город».

— Нет, тебе сказали неправду, — воскликнул юноша. — Я подвел вас всех, но… Я не предавал…

Эльф во сне Нэльдора, лишь молча развернулся и пошел прочь, не слушая, а Нэльдор не мог сдвинуться с места: Фуинор хотел вытянуть из пленника имя гордеца, напарника Ароквэна, и надеялся, что Нэльдор окликнет уходящего. Но время умаиа кончалось, он знал, что скоро эльф начнет просыпаться, и если сейчас не выгорело, то придется оставить до следующего раза.