Птичка в клетке

Линаэвэн не делала секретов из своих знаний и делилась ими с Мартом. А еще — вновь старалась поддержать товарищей и пела для них песню чар, побуждающих вспоминать о просторах под звездным светом: пусть ее заклятья всколыхнут в памяти пленников картины минувшего, и эльфы ненадолго словно вырвутся из плена…

Март опасался эльфийского колдовства, но во всем остальном слушал тэлэрэ и старался подмечать, что и как она делает, хотя и не всегда мог находиться рядом, а когда последний котел был повешен над огнем, и последний хлеб был убран в печь, беоринг предложил Линаэвэн:

— Теперь здесь и без нас справятся, давай я провожу тебя, ты сможешь отдохнуть до ужина.

— Спасибо тебе, — ответила дева.Про себя она думала о поваре, которого жизнь в крепости врага, рядом с пленными и подвергаемыми пыткам, отнюдь не печалила… хотя он и был добродушен. И даже старался помочь ей, хотел избавить ее саму от мучений — стоило ценить это при том отношении и к эльдар, и к пыткам, что внушали Марту.

И Линаэвэн с грустной улыбкой пошла вслед за беорингом в свою комнату, с тем, чтобы перед ужином встретиться вновь. Пока же у девы было время погрузиться в воспоминания, ища в них радость и поддержку; и подумать о том, что еще она может сказать Марту, чтобы образумить беоринга и открыть ему глаза на правду. А еще тэлэрэ думал об их пари с Гортхауром, которое все же подспудно тревожило ее. Если умаиа обещал отпустить пленника, очевидно, он был уверен в своей победе. Но сама Линаэвэн думала, что в этом сказывается его гордыня: Саурон полагает, что для него нет невозможного в мастерстве.

***

А Маирон тем временем «благословил» пищу для пленных, приготовленную Линаэвэн. Как и в прошлый раз, обладая большей силой и большим мастерством, Волк накладывая свои чары поверх чар тэлэрэ; при этом умаиа изменил лишь смысл песни Линаэвэн, расставляя акценты: звезды в вышине остались, но заклятье призывало пленника спросить себя, был ли он достоин того света в вышине? Есть ли ему на что надеяться, есть ли чего ждать?..

Даже те, кто распознает чары, не смогут отказаться от этой мысли. Зачем лгать там, где довольно полуправды?

***

Если зачарованный обед на всех действовал по-разному, то с ужином было иначе. Еда, приготовленная тэлэрэ, была вкусной и восхитительной, и съев ее, пленники с новой ясностью вспомнили, что над потолком их камеры, над крышей Волчьего Острова сияют звезды. И эльфы поднимали головы, вглядываясь в толщу камня, словно и правда могли различить за ним что-то…

И сокрушенно опускали плечи, потому, что печалью и горечью их настигал один и тот же вопрос: достойны ли они Света, есть ли для них надежда?.. И не нашлось в подземелье ни одного, кому не было бы в чем себя винить и кто имел бы крепкую эстэль.

Наблюдатели сообщили Маирону, кто из эльфов как держался, и для Маирона это знание было важным. Ведь чем меньше в пленнике эстэль, тем проще этого пленника сломать или заставить служить Тьме.

И все же Темные могли видеть лишь внешнее проявление, то, как эльфы опускали плечи и головы, но они не знали мыслей пленников, ведь нолдор не обсуждали свое состояние друг с другом.

***

Эльфы, сидя в подземелье, волшебным образом словно ощущали свет, нисходящий от звезд, но все они по-разному реагировали на свое видение.

Одни, как Нэльдор, думали, что Линаэвэн, наверное, хотела помочь товарищам стать тверже, помочь остаться верными Свету даже в тюрьме, чтобы пройдя все испытания, они стали достойными Света.

Другие, как Ароквэн, сначала испытывали чувство вины и угрызения совести… пока им не приходило в голову, что, должно быть, то, что они ощущали, было на самом деле состоянием Линаэвэн: должно быть, это она сомневалась в себе и печалилась. При этом такие эльфы считали, что, думая о Линаэвэн вместо себя, они испытывают сострадание, хотя в действительности переставали ощущать вину, взваливая ее на другого.

Но среди пленников были и те, кто спрашивал себя — достоин ли он Света? Таким вопросом задавались и те, кому уже доводилось сталкиваться с колдовством Севера — Тардуинэ, догадываясь, что за ним наблюдают или хотя бы подслушивают, напряженно поднял голову, и во весь голос, громко и четко, произнес:

— Мы будем достойны. А ты — никогда.

***

Для Хэлйанвэ и Акаса (ради Ларкатала) сделали перерыв в допросе, и нолдор удалось передохнуть и наконец-то поесть. Они пропустили обед, но заклятья, наложенные на пищу, не развеялись, и потому Фуинор сохранил для нолдор их порции и теперь разогрел и передал пленникам.

Хэлйанвэ, рожденный уже после Исхода, тяжелее переносил бессмысленную пытку. Юный нолдо хотел согласиться стать гостем, но сдерживал себя, видя, что товарищ молчит. Акасу, старшему в паре, было тяжело смотреть на юношу, но все же он, даже после этих непростых и, казалось, напрасных часов страданий не сомневался в своем выборе и думал так же, как и в начале: нельзя уступать и продаваться Врагу.

Когда пленникам сказали, что им сейчас принесут еду, нолдор ждали, что это будет отвратительное орочье варево, приготовленное Темными кое-как, но нет: еда было прекрасной. И орки не преминули сказать, кто именно ее делал.

Акас принялся за еду и печально покачал головой — ему на ум пришло дыхание моря; конечно, Линаэвэн не могла не вложить такой образы… Нолдо съел еще несколько ложек и вдруг вскинулся, и лицо его исказили боль и гнев: направленный не на Саурона, а на Валар. Сколько нолдор и тэлэри не сразили бы друг друга, если бы вестник явился не только к Тириону, но и к Альквалондэ, и сказал тэлэри то же — что Валар не будут препятствовать Исходу? А после сколько родичей погибло в колдовской буре? А потом случился Араман и Льды…

Акас, воин Лорда Тйэлкормо, никогда не видел всего этого, как видел теперь — крошащиеся, бесконечные льды и снег, и несущийся над белым безмолвием пронизывающий ветер. Но… они, уплывшие на кораблях, не знали, что так случится, и не желали никому такой злой судьбы…

Хэлйанвэ, рожденный уже после Исхода, был огорчен скорее тем, что Линаэвэн заставили как рабыню готовить на кухне, чем родившимися в уме образами. Для него это были мимолетные и не слишком приятные видения, но не более того

***

Темнело, и Волк удовлетворенно выпрямился, отойдя от сплава серебра, что он только что залил в форму, направляя металл своей волей и создавая изысканнейшие завитки и волны. Будь это обычная заколка, хватило бы на все и часа, но чары требуют времени, особенно такие, что будут неприметны и словно бы вплетены в сами волны.

***

В этот день из-за непогоды стемнело раньше обычного, и когда Март, уже переодевшийся из рабочей одежды к ужину, вновь пришел к Линаэвэн, на улице была ночь.

За окнами крепости легкий дождь сменился порывами сильного ветра — наступал черед осенних гроз.

— Ты готова, госпожа? — спросил беоринг, когда Линаэвэн открыла ему дверь и отступила, пропуская в комнату.

— Да, — не без удивления ответила тэлэрэ: адан не спрашивал ее, готова ли она вновь идти готовить, так почему спрашивает готова ли идти ужинать? — Отчего ты спрашиваешь? Это будет особый ужин?