Страница 61 из 69
Я кое-как приподнялся на дрожащих руках, и проглоченная вода вернулась обратно в Яузу в чудесной компании съеденных утром пирожков.
Петров, в мокром свитере, драных брюках и в одном носке, лежал, опираясь на локоть, и с несвойственной задумчивостью наблюдал, как меня тошнит. Но стоило мне встать на четвереньки и поползти к воде, чтобы умыться и прополоскать рот после рвоты, соавтор сел и нервно взглянул на меня.
Он словно подозревал меня в тайном желании утопиться.
А я подозревал Женьку в том, что он пытался умереть не в свою очередь!
Ну вот зачем ему было прыгать за мной? Там что, других людей не было? А если бы Женя утонул? Он хорошо плавает, но мало ли что! Неудачный прыжок, шок от холодной воды, судорога, приступ паники…
Я очень ярко представил, как Гансов помощник вытаскивает из Яузы труп Петрова, и понял, что должен обсудить это немедленно!
– Спасибо, что вытащили…– пробормотал я, стаскивая насквозь промокшее пальто. – Только вы… вы же обещали… вы сказали…
– Не беспокойтесь, Ильюша, я не планирую умереть, осчастливив этим событием пол-Москвы! – улыбнулся Женька. – А если вы хотите предъявить кому-то претензии, можете выбрать из списка: Приблудный, Распутин, Ганс Гросс и его бестолковые, ленивые подручные.
Петров принялся возмущаться в адрес помощников Ганса, которые и не почесались вылавливать меня из реки. И вообще, были заняты невесть чем!
А на меня вдруг нахлынуло осознание: мы же с ним живы. Сколько нас ни травили, сколько в нас не стреляли, сколько нас не топили, мы все еще живы! И хоронить никого не нужно, и больше никаких некрологов с фотографиями в черных рамочках, и первым никто не умрет! Мы будем спокойно жить и работать, и ждать мою жену, Марусю, и дочку, а потом еще Валю, жену Петрова, и его сыновей! И никакого больше Распутина и Приблудного!
Глядя на Женьку, мне хотелось смеяться:
– Что, прямо-таки «были заняты невесть чем»?..
– Почти, – улыбнулся Петров, – их было двое, и они всей толпой арестовывали Приблудного. А я ужасно испугался за вас и не мог ждать. Там этот помощник, Васильченко или как его, чего-то затормозил. Просто стоял и смотрел на реку, представляете?
– Растерялся, – предположил я, ощупывая ребра после несостоявшегося ранения.
Пуля не пробила нагрудник, но ощущения все равно были малоприятными. Оставалось надеяться, что обошлось одними ушибами, без переломов. Толстый свитер смягчил удар, зато одежда быстро пропиталась водой, и я чуть не утонул.
– Пенсне еще смыло, валяется где-то на дне Яузы, – пожаловался я. – Знаете, Женя, мне надоело таскать эти стекляшки, вечно то зажим разболтается, то еще чего. У меня две пары и одна постоянно в ремонте. Завтра же закажу себе нормальные очки.
– Ильюша, я вас, наверно, разочарую, но очки тоже смывает, когда в них ныряешь! – развеселился Петров.
– Все равно! Надоело.
– Ну, дело хозяйское! Вы как, пришли в себя? Пойдемте, что ли, наверх. У меня сигареты в пальто, я его наверху оставил, вместе с ботинками.
Я задумчиво сощурился, рассматривая ноги соавтора: на правой был аккуратно заштопанный носок, а левая осталась босой, и Петров задумчиво трогал ею воду. Мне хотелось надеяться, что это не потому, что он хочет продолжить купание.
– А носок вы тоже оставили?
– Нет, Ильюша, он там же, где ваше пенсне, – ухмыльнулся Петров.
– Знаете, Женя, я предлагаю еще немного посидеть тут. Если мы вдруг понадобимся, за нами спустятся – они же видели, что мы выплыли. Я не очень хочу мешать общению Ваньки Приблудного с правоохранительными органами.
Петров сел на нижнюю ступеньку бетонно-гранитного спуска и озвучил негромкие, но весьма выразительные пожелания насчет того, где он хотел бы видеть Приблудного, Распутина, цианид и «браунинг».
Я сел рядом и положил руку ему на плечо:
– Женя, я представляю, что вы почувствовали. Но все ведь в порядке, правда? Скажу вам как идиот, который едва не утонул в реке со средней глубиной полтора-два метра, все могло быть и хуже.
– Конкретно тут, у Госпитального моста, не два метра, больше, – со знанием дела возразил Петров. – Тут же были донноуглубительные работы, хотели делать из Яузы судоходную реку. Я правил статью пару недель назад, еще до той истории с…
Соавтор вдруг замолчал и повернулся ко мне с недоумением в темных глазах. Отвернулся, снова взглянул на меня, словно хотел что-то проверить, и опять отвел взгляд.
Что-то было не так.
Я снова положил руку ему на плечо, потрепал по еще не просохшему свитеру и тихо спросил:
– Женя? Все хорошо?
– Да? Как же я…
Петров смотрел мимо меня и бормотал что-то про то, как можно было не узнать сразу. Я проследил его взгляд и вздрогнул.
Кто-то спускался к нам с набережной. Без пенсне я не мог рассмотреть лицо и видел лишь длинные ноги в коричневых брюках – на мне были такие же, только мокрые. Ботинки, наверно, тоже были похожи на мои, утонувшие в Яузе – я не всматривался.
Пару секунд спустя я понял, что это помощник Ганса Василий Васильченко. А, может, и не Василий, Ганс говорил, что на самом деле его зовут по-другому. И что это самый ленивый и бестолковый товарищ во всей московской милиции, он никогда не задерживается на работе и вечно занят не пойми чем…
В опущенной руке Васильченко был черный блестящий пистолет. Вася даже не целился в нас, просто держал его дулом вниз, словно забыл дома кобуру.
Он спускался медленно, смотрел не на нас, а на реку, и, кажется, еще не понял, что его только что опознали как того самого «таксидермиста-сектанта». У нас еще был шанс сохранить это в тайне и аккуратно доложить Гансу.
Шанс был.
Вот только Женька не мог отвести глаз от брюк и ботинок Васильченко, и все бормотал, даже не мне, а себе, какой же он идиот, и как можно было не узнать раньше, и нужно было просто посмотреть с другого ракурса, снизу вверх…
Я осторожно сжал его плечо, напоминая, что нужно быстрее взять себя в руки, и Женя тут же вцепился в меня:
– Вы же видите, да? Теперь видите? Это все объясняет!..
– Тише, Женя. Я все вижу.
Бесполезно. Петров умел держать эмоции под контролем, только сегодня он и так пережил слишком много. В любой другой день мой друг, может, и глазом бы не моргнул, но сейчас это стало последней каплей.
И все это было ужасно не вовремя.
Я вспомнил, как Женя хватался за мои руки тогда, возле дома Распутина, и, задыхаясь, просил прощения за то, что испугался меня, перепутав с тем, кто пытался его душить. Как ранило его осознание, что он незаслуженно причинил мне боль и может не успеть извиниться. Каким важным это ему казалось.
Разве я имел право в чем-то его упрекнуть? Пусть даже и в том, что из-за этого нас пристрелят?
– Идите сюда. Я обниму вас. Если вы, конечно, не против.
Я не был уверен, есть ли у нас в запасе хотя бы десяток секунд. Возможно, Васильченко уже услышал достаточно и готовился вот-вот расправиться с нами.
– Ох, Иля… – Петров отпустил мою руку и устало улыбнулся, – я что-то совсем…
– Замолчите.
Я так и держал его одной рукой, а теперь обнял второй, прижал головой к своему плечу и повернулся так, чтобы Васильченко не видел его лица.
И заговорил:
– Вы в безопасности, Женя. Никто вас не тронет. Вы уже не на фронте. Вы дома, в Москве.
Петров вздрогнул, и я прижал его сильнее – так, чтобы не вздумал дергаться – после чего повторил, что бояться не надо, тут нет никаких немецких солдат, никто не стреляет и мы в Москве.
До Женьки, кажется, стало доходить. Во всяком случае, он больше не пытался вырваться. Я гладил его по спине и по голове, повторял, что он дома, и все хорошо, и ждал выстрела.
Выстрела не было.
В какой-то момент я поднял голову, осмотрелся в поисках Васильченко и обнаружил того на площадке на пару шагов выше нас. Вероломный помощник Ганса нервно крутил в руках «парабеллум» и в целом выглядел как человек, чувствующий себя крайне неловко. По счастью, бедному Женьке не пришло в голову завопить «Иля, я опознал этого урода, это тот самый, который душил меня ногой!». Все остальное, что он говорил, вполне укладывалось в картину «Петров и душевные травмы после войны».