Дохлый таксидермист

– Тише, Женя. Вы дома, вы в безопасности, – повторил я, после чего взглянул на Васильченко в упор (настолько, насколько это было возможно без пенсне) и тихо, но твердо сказал. – Евгений Петрович скоро будет в порядке.

– Война, да? – тихо спросил Васильченко, с опаской поглядывая на моего соавтора. – Накатывает?

Я дернул плечом, оставив этот вопрос без ответа, и снова переключился на Женьку, поглаживая его, притихшего, по спине, и ласково рассказывая, что все будет хорошо.

Мне очень хотелось добавить «если нас сейчас не пристрелят», но я, разумеется, не мог себе такого позволить.

– Меня отправили посмотреть, в порядке вы или нет, – извиняющимся тоном сказал Васильченко. – Мы с реутовским участковым увидели, что вы выбрались из реки, но потом вас долго не было. Я… поеду по делам, а вы не уходите, пока Иван Федорович не возьмет объяснение. По инциденту.

Я кивнул. Васильченко удалился с таким видом, будто тоже желал оказаться подальше от нас с Петровым.

Убедившись, что он ушел, я отпустил Женьку и потрепал его по плечу.

– Я был уверен, что он все-таки нас пристрелит, – смущенно сказал Петров. – Простите, Ильюша. Не думал, что после того, как вас чуть не убили у меня на глазах, меня сможет вывести из равновесия какой-то маньяк-сектант. Или кто он там. Дохлый таксидермист.

– Даже не думайте извиняться, у вас просто накопилось! – сказал я, вставая и подбирая нагрудник с пальто. – Вы, как и я, подумали, что все позади, и забыли, что у нас еще есть маньяки. Ну, ничего, надеюсь, мы быстро закончим со всеми объяснениями и сможем отдохнуть. К тому же я рассчитываю, что Иван Федорович, или как там его, уже отправил нашего дорогого Ивана Приблудного в отделение, и тот не будет маячить перед глазами, вызывая желание дать по морде.

Женя осмотрелся, убедившись в отсутствии на горизонте маньяков, и весело посмотрел на меня:

– Подумайте, Иля, Ганс Гросс еще смеет выговаривать нам то, что мы приваживаем Ваньку Приблудного! А сам-то! Пусть только скажет еще раз, что мы недостаточно осторожны и пьем чай где попало, я сразу припомню, что у него маньяк ходит в помощниках!

Я тихо фыркнул, поднимаясь за ним, и недовольно поморщился при виде взъерошенного и немного побитого Приблудного, прикованного к парапету наручниками на радость немногочисленным прохожим. Признаться, я рассчитывал, что его уже увезли, как он сам выражается, в каталажку.

– Ваня, а где милиция? – с неподдельным интересом уточнил Женя. – А то я, знаете, вас побаиваюсь. Вы же чуть меня без соавтора не оставили.

– Они за машиной пошли, – хмуро откликнулся Приблудный, отводя взгляд.

– Вдвоем? – резко спросил я, и Ванька кивнул.

Мы с Женей посмотрели друг на друга:

– Интересно, а второй работает на маньяка или на Ганса? – спросил Петров.

– Вы знаете, меня больше интересует, кого пошел арестовывать Ганс, когда маньяк тут, у нас. И нет, я не думаю, что это Распутин, – сказал я, заметив, как вздрогнул Приблудный. – Совершенно не думаю.

***

29.08.1942

Москва, главное Управление уголовного розыска НКВД СССР

Ганс Густав Адольф Гросс

«Здравствуйте, уважаемый Ганс! Надеюсь, вы получили мое письмо. Не сомневаюсь, что вы хотели пообщаться лично, и чтобы я был в наручниках – но Господь пока меня уберег. Посему не могу написать, где я нахожусь, могу лишь сказать, что Иван Приблудный ничего об этом не знает – мы на конспиративной квартире, и сегодня я ее покидаю. Если же вышло так, что вы и вовсе не давали приказу арестовать меня, значит, я недооценил вас, за что прошу меня простить.

Я знаю, что вы подозреваете меня в создании богопротивной секты по свержению миропорядка, но, клянусь, я виноват лишь в том, что отравил Евгения Петрова, угостив его пирожными с цианидом. Только не вам меня за то судить».

Вот чего вы смеетесь, Феликс Эдмундович? Судить Распутина, вот еще. Как будто у меня в милиции мало дел. Я знаю, что это фигура речи, и данный несоциальный элемент не собирается загружать меня работой судьи, но он об этом будет распинаться еще три абзаца.

Нет, простите, письмо в руки не дам, тогда будет не интересно. И потом, я не хочу, чтобы на моих вещдоках остались ваши отпечатки.

Что значит «на бумаге отпечатки пальцев не остаются»? Еще как остаются. Проблемы только со снятием, говорю вам как криминалист с многолетним стажем. На самом деле факторов много. Зависит от сухости рук, от давности, от влажности в помещении, от бумаги – с купюры в обороте я, например, ничего не сниму. И еще важен метод изъятия отпечатков, а то бывает, что документ становится непригодным для дальнейшего использования...

Ладно. Распутин. После скромного введения о том, кто кого должен судить, он принимается расписывать свои сомнительные мотивы. Рассказывает, что заинтересовался всем этим делом после убийства царя, и тоже начал копать через своих «сторонников». Но ничего сверх того, что пишут газеты, не нашел – к счастью. Последнее, чего не хватало следствию, это конкурировать с толпой дилетантов! Представляете заголовки в газетах? «Григорий Распутин расследует убийство». Ужас!

Тем не менее, он получил какое-то представление о методах наших сектантов, и когда Приблудный рассказал ему о «череде странных случайностей», касающихся Евгения Петрова, смог заподозрить неладное.

Да, конечно, «смог заподозрить», какой проницательный. Приблудный проинформировал «Учителя» о том, что Петров – мой свидетель, еще в Ташкенте. А эти два бестолковых писателя, кстати, могли бы и рассказать следствию, что на них кирпичи с крыши падают и люди бросаются. «Мы не подумали, что это так важно, никто же не пострадал!». Тьфу!

Ладно. На самом деле, это я просчитался. Вот правда. Я же знал, что Петров и не подумает о чем-то рассказывать, если решит, что это глупо, неправдоподобно или неинтересно. А что может быть интересного в том, что в него кирпич кинули?

Ну, это вам интересно, а ему нет. У него полтора года снаряды над головой рвались и товарищи на руках умирали, а тут какие-то кирпичи и Приблудный, слегка поцарапанный арматурой. Событие, понимаете, рядовое! Я даже не стал ничего говорить – понял, что бесполезно.

Ильф да, вот он выслушал. Даже, может, и слишком много – я потом уже понял, что перегнул. Но это не отменяет того, что я мог бы и сам у них спрашивать, а не было ли каких-нибудь новых знакомств, подозрительных происшествий и летающих кирпичей.

Ладно. Не суть.

Григорий Распутин узнал о покушениях на Петрова раньше меня, сопоставил вводные, сделал вывод, что его хотят убить по общей преступной схеме, прикинул, что на организацию авиакатастрофы у них ресурсов не хватит, значит, будут устраивать черепно-мозговую травму…

И принял меры!

Ну, это Распутин так пишет. А я считаю, он просто подобрал подходящий повод для реализации своего маниакального желания отравить кого-нибудь цианидом. Потому что подсыпать яд невиновному человеку только для того, чтобы ему не проломили голову, это еще додуматься надо!

«Я пожалел Евгения Петрова и решил отдать ему собственную судьбу», вот как он пишет. Фактически это признание.

Ой, вот не надо этого, Феликс Эдмундович. Что за идиотские сантименты? У Распутина была куча других способов сорвать преступные планы насчет Евгения Петрова кроме цианидных пирожных. Ко мне бы обратился, что ли. Нет, ему просто захотелось побыть вершителем чужих судеб и удовлетворить свои тайные желания под предлогом того, что он кого-то спасает.

Распутин велел Приблудному пригласить журналистов на чай – целый абзац оправданий про то, что яд подействовал слишком сильно из-за того, что Петров не ужинал! – и подал им тарелку с пирожными.

На этом моменте Григория Ефимовича опять потянуло на театральные эффекты, так что он отравил только одно пирожное и не знал заранее, кому оно достанется.