Страница 3 из 9
В «Заговоре» (1926), продолжающем «Девятое термидора», Кант лично в качестве героя больше не участвует. Однако о философе неоднократно беседует Штааль и его знакомые. Один из них — Ламор, — увидев на столе у собеседника книгу Канта, сказал: «Я проездом был у него в Кенигсберге. Лучше было бы, если б не заходил: тяжело! Он впал в детство, не меняет больше белья, подвязывает чулки к пуговицам жилета. Уверял меня, что погода составила против него заговор... Очень тяжело смотреть. Я на своем веку, как, впрочем, все люди, видел достаточно разных memento mori! [помни о смерти (лат.)] Чем memento mori банальнее, тем оно действительнее. Заметьте, что и мысли, связанные с memento mori, всегда очень банальны. Ну, труп, могила, черви — умного ничего не скажешь. Однако впавший в полуидиотизм Кант — это такое зрелище, которое не может изгладиться из памяти. Другой об этом забудет, а вспомнит “Критику чистого разума”. Я “Критику” помню, но и этого при всем желании никак не могу забыть...»[63]. Картина, описанная здесь Алдановым устами Ламора, за исключением некоторых деталей действительно соответствует двум-трем последним годам жизни Канта[64]. Однако последнее слово о Канте в тетралогии Алданова, в романе «Святая Елена, маленький остров» (1921) сказал бывший император Наполеон: «Человек — существо беспокой ное, все он ведь чего-то ищет. Так пусть лучше ищет у священника чем у Кальостро, у Канта или у госпожи Ленорман. Поверьте, они все стоят друг друга: и Кант, и Кальостро, и госпожа Ленорман...»[65].
Подводя предварительный итог рассмотрению алдановского Канта в тетралогии «Мыслитель», стоит заметить, что писателю удалось весьма правдиво и красочно передать внешний облик кенигсбергского философа, хотя это была, наверное, самая простая задача. Что же касается некоего психологического портрета, общения Канта с незнакомцем, то он совершенно не удался, если сравнивать его с тем Кантом, который известен нам по разнообразным историческим свидетельствам, а также по его философским произведениям. Это тем более странно, что сама беседа содержит множество деталей из кантовских биографий. Но чуть ли не все детали, знакомые по наиболее известным кантовским биографиям, Алданов попытался включить в один разговор. В результате получился, к сожалению, типичный для России образ «Канта вообще», одновременно в качестве галантного магистра преподающего русским офицерам фортификацию и мучающегося ночными кошмарами в старческом возрасте отставного профессора. Разве только совсем уж детские воспоминания Канта были исключены отсюда. Какую цель ставил перед собой Алданов, вводя Канта в качестве персонажа своей тетралогии, — на этот вопрос мне ответить сложно. Возможно, он желал дать относительно правдивый исторический портрет кенигсбергского философа, обращаясь ко множеству деталей, подтверждающихся историческими источниками, либо же, напротив, продемонстрировать «пределы понятия так называемой исторической достоверности». Однако нельзя исключить и того, что целью Алданова была некая пародия на Канта[66] или же на Карамзина, посещающего Канта. Во всяком случае, Штааль после знакомства с «Письмами...» Карамзина начинает писать «Журнал путника», в котором упоминается и «Иммануил Кант, которого мне не забыть мудрой, потрясшей душу беседы»[67]. А герой романа «Заговор» Иванчук, обнаружив книгу Канта «Грезы духовидца, поясненные грезами метафизики», размышляет так: «Это тот кенигсбергский старичок, о котором всегда врет Штааль...»[68].
Возможно, на этой тетралогии Алданова не стоило останавливаться столь подробно, если бы не одно обстоятельство: выше я намеренно выпустил одно ответвление разговора Канта со Штаалем, являющееся, на мой взгляд, самым интересным, и венчающее вековую интерпретацию революционности кантовской философии самым ярким образом. Итак, Кант говорит русскому дипломату:
«Робеспьер, Дантон... Я думаю, они неплохие люди. Они заблуждаются , только и всего: почему-то вообразили себя революционерами. Разве они революционеры? Они такие же политики, такие же министры, как те, что были до них, при покойном короле Людовике. Немного лучше или, скорее, немного хуже. И делают они почти то же самое, и хотят почти того же, и душа у них почти такая же. Немного хуже или, скорее, немного лучше... Какие они революционеры?
— Кто же настоящие революционеры? — спросил озадаченный Штааль.
— Я, — сказал старик серьезно и равнодушно, как самую обыкновенную и само собой разумеющуюся вещь»[69].
Свое необычное утверждение Кант аргументировал так: «Это очень распространенное заблуждение, будто во Франции происходит революция [...] Признаюсь вам, я сам так думал некоторое время и был увлечен французскими событиями. Но теперь мне совершенно ясен обман, и я потерял к ним интерес. Во Франции одна группа людей пришла на смену другой группе и отняла у нее власть. Конечно, можно называть такую смену революцией, но ведь это все-таки несерьезно. Разумеется, я и теперь желал бы, чтоб во Франции создалось правовое государство, более или менее соответствующее идеям Монтескьё. Но, согласитесь, это все не то... Почему эти люди не начнут революции с самих себя? И почему они считают себя последователями Руссо?.. Руссо, — сказал он с уважением, — имел в виду совершенно другое»[70], «Только в моем учении — подлинная революция, революция духа. И потому самые вредные, самые опасные люди это не Дантон и не Робеспьер, а те, которые мешают мне высказывать мои мысли. Разве можно запрещать произведения Канта?..»[71]
Для того чтобы по-настоящему оценить эту сцену в романе Алданова, необходимо сказать о ее немецком прообразе, а именно о сочинении Гейне.
Г. Гейне и Кант
Долгие годы в процессе преподавания философии в Советском Союзе почти обязательным упоминанием в связи с так называемой «немецкой классической философией» служили слова Карла Маркса (1818-1883) о том, что «философию Канта можно по справедливости считать немецкой теорией французской революции»[72]. Его сподвижник Фридрих Энгельс (1820-1895) был в подобных высказываниях несколько осторожнее, избегая каузальных констатаций: «Политическая революция во Франции сопровождалась философской революцией в Германии»[73]. Такие утверждения врезались в память многим из тех, кто застал курс преподавания марксистско-ленинской философии[74], ибо, согласно Владимиру Ильичу Ленину (Ульянову, 1870—1924), «немецкая классическая философия» наряду с классической английской политэкономией и французским утопическим социализмом являлась одним из источников и составных частей марксизма[75].
Однако в своей интерпретации кантовской философии Маркс находился под сильным влиянием своего старшего друга Генриха Гейне (1797-1856) и, прежде всего, его произведения «К истории религии и философии в Германии» (1834—1835). Энгельс также упоминает Гейне в своем сочинении «Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии» (1886)[76], которое и положило начало самому понятию «немецкой классической философии». В 1835 году Гейне утверждал, что «наша немецкая философия есть не что иное как греза французской революции»[77]. С КЧР, согласно Гейне, «начинается духовная революция в Германии, представляющая своеобразную аналогию материальной революции во Франции, столь же важная в глазах глубокого мыслителя, как и та. Она развивается по тем же фазам, и между обеими господствует замечательнейший параллелизм»[78]. Вокруг КЧР «собрались наши философские якобинцы», а поэтому Гейне без труда находит параллельную Канту личность: «Кант был нашим Робеспьером»[79]. Но этим немецкий поэт отнюдь не удовольствовался: «...если Иммануил Кант, этот великий разрушитель в царстве мысли, далеко превзошел своим терроризмом Максимилиана Робеспьера, то кое в чем он имел сходные с ним черты, побуждающие к сравнению обоих мужей [...] тип мещанина в высшей степени выражен в обоих: природа предназначила их к отвешиванию кофе и сахара, но судьба захотела, чтобы они взвешивали другие вещи, и одному бросила на весы короля, другому — Бога... И они взвесили точно!»[80] Прозорливость Гейне трудно переоценить: так, Кант уже был источником марксизма, оппортунизма, ревизионизма и социал-фашизма, провозвестником великой социальной революции, основателем прусского милитаризма[81], но самая прогрессивная интерпретация, словно сошедшая с заголовков сегодняшних газет, по-прежнему принадлежит Гейне. «Разрушитель в мире мысли» посредством «Кантовой гильотины», воплощение «духовного терроризма», с лихвой перекрывающего всякий «материальный терроризм», «террорист в царстве философии»[82] — так должен выглядеть новейший образ Канта, внушающий ужас спецслужбам различных стран мира.
63
Алданов, М. А. Заговор. С. 402. Впрочем, даже и без этого неудачного посещения особого пиетета Ламор к философии Канта не испытывал: «Кант прямо говорит: если нет бессмертия, нравственный закон становится совершенно бессмысленным; а так как нравственный закон существует, значит, должно быть бессмертие. Я принимаю начало рассуждения и изменяю конец: если нет бессмертия, нравственный закон становится совершенно бессмысленным, — верно; а так как бессмертия нет, то нравственный закон... Нравственный закон есть нечто вроде тех акробатических фокусов, которым необходимо учить молодых людей...» (там же. С. 415).
64
См.: Scheffner, J. G. Brief an J. E. Lüdeke vom 17. März 1803 // Briefe an und von Joha
65
Алданов, M. А. Святая Елена, маленький остров // Мыслитель: Девятое термидора. Чертов мост. Заговор. Святая Елена, маленький остров. Тетралогия. С. 635.
Безуспешно донести до Наполеона суть кантовской философии в сжатой форме пытался Виллер; см.: Viller, Ch. Philosophie de Kant [1801] // KSt 3 (1899); Vorländer, К. Viller''s Bericht an Napoleon Ober die Kantische Philosophie // KSt. 3 (1899); Bloch, /. Napoleon und Kant // KSt. 8 (1903). В окружении Наполеона некоторое время находился и голландский дипломат генерал Дирк ван Гогендорп (1761- 1822), который обучался в Кенигсбергской военной академии и слушал Канта; см.: Из записок голландского посланника графа Гогендорпа, 1803—1805 годы // Ра, изд. П. И. Бартеневым. М., 1888. № 9. С, 108.
66
Ср. с оценкой Зинаиды Николаевны Гиппиус (1869-1945): «...“смешной” Кант выписан неловко и совсем не смешно» Крайний, А. [Гиппиус, 3. Н.] Литературная запись. Полет в Европу // Современные записки. Общественно-политический и литературный журнал. Кн. XVIII. Париж, 1924. С. 130.
67
Алданов, М. А. Девятое термидора. С. 103.
68
Алданов, М. А. Заговор. С. 397.
69
Алданов, М. А. Девятое термидора. С. 59.
70
Там же. С. 59.
71
Там же. С. 59. Алдановский герой Кант утверждает: Руссо «ненавидел людей...» (там же). Сам же Иммануил Кант, напротив, высказывался о французском мыслителе так: «Было время, когда я [...] презирал чернь, ничего не знающую. Руссо исправил меня. Указанное ослепляющее превосходство исчезает, я учусь уважать людей...». BGSE // АA. Bd. XX. S. 44; T. 2. С. 373.
72
Маркс, К. Философский манифест исторической школы права (1842) // Маркс, К., Энгельс, Ф. Соч. T. 1. М.,21954. С. 88.
73
Энгельсу Ф. Успехи движения за социальное преобразование на континенте (1843) // Марксу К., Энгельсу Ф. Соч. T. 1. С. 357. Перевод исправлен по оригиналу: Engels, F. Fortschritte der Sozialreform auf dem Kontinent // Marx, K., Engels, F. Werke. Bd. 1. B., 1976. S. 491. В дальнейшем наиболее смелые авторы будут говорить даже о «соперничестве» Канта и французской революции: «Кант готовит второе издание своего трактата, начинающегося так: “К вечному миру: к кому обращена эта сатирическая надпись на вывеске одного голландского трактирщика рядом с изображенным на этой вывеске кладбищем? Вообще ли к людям или, быть может, только к философам, которым снится этот сладкий сон". [...] Французская же республика, соперничая с Кантом, только что приняла закон об отмене смертной казни. Закон вступает в силу на другой день после установления вечного мира на планете». Эйдельману Н. Я. Апостол Сергей. Повесть о Сергее Муравьёве-Апостоле. М., 2005. С. 21.
74
Однако и за пределами СССР подобные тезисы редкостью не являлись — достаточно упомянуть знаменитого кантоведа и сторонника этического социализма Карла Форлендера (1860-1928), утверждавшего, что Маркс по праву называл политическую философию «немецкой теорией французской революции». Vorländer, К. Kants Stellung zur französischen Revolution // Philosophische Abhandlungen Herma
75
См.: Ленин, В. И. Три источника и три составных части марксизма // Просвещение. Спб., 1913. № 3.
В пьесе «Иммануил Кант» австрийского прозаика и драматурга Томаса Бернхарда (1931-1989) философ с супругой плывет на корабле в Америку. Одно из кантовских размышлений в Атлантике звучит в этой пьесе так: «Вот я социалист истинный и действительный социалист все прочее заблуждение И коммунизм тоже только модная блажь Маркс негодник А этот бедный слабоумный Ленин совершенно превратно меня истолковал». Бернхарду Т. Иммануил Кант // Видимость обманчива и другие пьесы / Сост. и пер. М. Л. Рудницкого. М., 1999. С. 273.
В печатных сочинениях ленинского наследника И. В. Сталина (Джугашвили, 1878-1953), за исключением статьи в «Правде» 1938 года «О диалектическом и историческом материализме», Кант практически не упоминается. Однако Владимир Александрович Разумный (род. 1924) свидетельствует о том, как около 1952 года Сталин на квартире секретаря партийной организации Института философии АН СССР Дмитрия Ивановича Чеснокова (1910-1973), узнав о проходящем собеседовании перед кандидатским экзаменом по КСС, произнес: «”Да, Кант! Все вот говорят — Гегель, Гегель! А я вот в семинарии зачитывался Кантом. Как ты смотришь на аналитические суждения?”. Подумав, что вопрос обращен ко мне, я что-то вполне несуразное промычал, хотя штудировал Канта так же упорно, как дифференциальное исчисление. Не обращая внимания на мой философский лепет, И. В. Сталин продолжал ходить, излагая сложнейшие умопостроения Канта, его концепцию ноуменов и феноменов. Вдруг, резко остановившись, он посмотрел на меня (у него был удивительный взгляд — пронзительный, но с хитринкой!) и спросил — : «А как ты смотришь на “Критику практического разума”»? Клянусь — я вообще почти исчез в кресле, думая про себя: “Не читал. Знаю — только название...”. Разумный, В. А. Иосиф Сталин. Реальность фантастического // http://www.razumny.ru/stalin.htm. См. также об опровержении агностицизма Канта у Сталина: Щеглов, А. В. Немецкая классическая философия (Кант, Гегель, Фейербах). Стенограмма лекций, прочитанных 11, 14 и 17 декабря 1939 г. [Курс диалектического и исторического материализма ВПШ при ЦК ВКП(б)] / Под ред. М. Б. Митина. М, 1940. С. 17.
76
См.: Engels, F. Ludwig Feuerbach und der Ausgang der klassischen deutschen Philosophie H Marx, K., Engels, F. Werke. Bd. 21. B., 1975. S. 265.
77
Heine, Н. Einleitung zu „Kahldorf über den Adel“ // Werke und Briefe in zehn Bänden. Bd. 4. Hrsg, von H. Kaufma
78
Гейне, Г. К истории религии и философии в Германии. М., 1994. С. 131.
79
Heine, Н. Einleitung zu „Kahldorf über den Adel“. S. 276.
80
Гейне, Г. К истории религии и философии в Германии. С. 139.
81
См.: Эрн, В. Ф. От Канта к Крупу; Daudet, L. Contre l'esprit allemand de Kant ä Krupp. Paris, 1915.
82
Heine, H. Einleitung zu „Kahldorf über den Adel“. S. 276; Heine, H. Säkularausgabe. Hrsg, von der Stiftung Weimarer Klassik. Bd. 8. B., 2001. S. 496-497.