Страница 56 из 59
Многие люди хорошо понимали эту метафору: тоталитарный социализм — вечномерзлотное построение; тоталитаризм — не режим, а состояние общества, что он воплощен не
в «командно-административной системе», а тотально во всем. В преображенной-таки в соответствии с его догматами природе. В структуре и географии производства77. В человеке, в людях — и хорошо, если не на генетическом уровне, если шутка о том, что совместным предприятием «Политиздата» и издательства «Медицина» выпущен атлас «Анатомия и физиология советского человека», — только шутка. Массовые репрессии, войны, голод, страх, ядовитая пища и атмосфера...
право, у социальных селекционеров было достаточно средств, чтобы вывести особую породу людей. Я, во всяком случае,
думаю, что преобладающий психологический тип отличается закрытостью разума, отсутствием внутренних сдерживающих начал, агрессивностью, смешанной с раболепием, лживостью, инфантилизмом.
Мы сумели построить действительно небывалое общество; когда мысль политологов заметалась в поисках аналогий, обнаружить их она не смогла.
Чили? Призрак Пиночета долго бродил по коридорам власти, по редакциям различных изданий, однако аналогия некорректна. Чили — страна с капиталистической экономикой, травмированной экспериментом Альенде, но не разрушенной; диктатура была здесь восстановительной и имела готовую социальную базу, а в ком она могла бы найти опору и что восстановить у нас? Власть мафиозных групп, заменивших коммунистическую демагогию шовинизмом?
Послевоенная Западная Германия? Да, мы тоже потерпели страшное поражение, но не от антифашистской коалиции, а от себя же самих. И опять же, в Германии сохранились капиталистические структуры и были уникальные «строительные леса» — оккупационный режим передовых демократий78. И еще, что было у немцев, — это чувство национальной вины, ставшее идеологическим компонентом процесса строительства нового гражданского общества. У нас нет ни капиталистического работника, ни демократических оккупантов, ни чувства вины и готовности к покаянию; в нашем массовом представлении виноваты всегда «они»: «вредители», «партократы», «западные спецслужбы», «сионисты», «жидомасоны» и прочая нечистая сила.
Страны Восточной Европы, в которых восстановительный процесс трудно, но все-таки развивается, причем без военноавторитарных режимов? Но там идет процесс в полном смысле восстановительный, им тоталитаризм был навязан силой, а у нас он не импортный — доморощенный, свой, и «реальный социализм» — не оккупационный, а самооккупационный режим — трагический и закономерный финал многовекового неклассического развития. (Смешно и грустно! В пору «застоя», когда уже выдохся коммунистический миф и обнажилась рутинная подоплека «реального социализма», наши либералы приохотились цитировать Щедрина: сплошные аллюзии — ах, как он эту советскую власть «приложил»! Но если бы подумали, поняли, что у этой власти нет лучшего, чем Щедрин, адвоката.)
Китай? Это, пожалуй; ближе, хотя, как писал Андерсен, «в Китае все люди китайцы». И Китай был более феодальной страной. Это предопределило современный китайский нэп, его особенности. Китайцы не стали разрушать партократическую систему, но, вернувшись к феодально-абсолютистской традиции, изменили ее функции, превратив из тоталитарной в авторитарную, позволяющую сложиться буржуазному обществу. В дальнейшем система рухнет, но, может быть, успеет подстелить соломки, чтобы не в кровь.
Возможность схожего в некоторых чертах перехода — теоретически — была и у нас. В краткий период 1987—1988 годов. Я об этом только что написал, расшифровывая (возможно, домысливая) реформаторскую логику Горбачева79. Хотя я, конечно же, понимаю, что подобный сценарий имел меньше шансов, чем катастрофический. И не столько из-за каких-либо объективных причин, сколько из-за состояния общественного сознания, невежества «социальных мыслителей», да и просто отсутствия прецедентов. Потому что в обозримой истории не было аналогичного кризиса. Ближайший аналог — Рим.
...Правда, с существенной оговоркой. Парадокс античности завершился неизбежной аннигиляцией, но породил духовные прототипы будущего, а мы — Рим навыворот, наше будущее — вокруг. Оно многовариантно, но в любом некатастрофическом случае на месте тоталитарной империи, дезинтегрированной ослаблением и кончиной мифа, должно было возникнуть и возникло множество государств с разными векторами развития, обусловленными подавленным прошлым. В худшем случае — зацикленных на религиозно-национальной идее и фашизоид-ных, в лучшем — светских, демократических.
К сожалению, «возрождение» России пошло не по самому лучшему из возможных сценариев, хотя тоже обусловленному ее прошлым — проклятием «догоняющего развития» — догоняющего, но так и не догнавшего несуетный Запад, и не с большевистских, а с петровских времен. Пока идеалисты-«шестидесятни-ки» шумно разоблачали злодеяния прошлого или же объясняли публике пагубность «уравниловки», спасительность конкуренции и естественного неравенства на базе формального гражданского равенства перед законом, и т.д., и т.п., и прочее, энергичные люди, свободные от социалистических предрассудков (и в первых рядах нерусские «богоносцы», которых история не научила даже тому, что на грядущих пирах победителей им уготована роль ритуальных жертв), под шумок осуществили новую, уже отнюдь не коммунистическую, но вполне большевистскую революцию: обвальную «ваучерную» приватизацию.
Эти люди нередко имели высокие ученые степени, но не были образованными людьми. Они где-то слышали, что капитализму предшествовал период первоначального накопления, источником которого был якобы (Вебера, увы, не читали) колониальный грабеж; вот и начали его — за неимением колоний
заморских, внешних — в своей внутренней колонии, именую
щейся Россией. Они слышали, будто брать чужое вроде бы не совсем морально, но утешались тем, что, во-первых, это чужое, созданное каторжным трудом нескольких поколений, уже было экспроприировано государственной бюрократией, а экспроприаторов надо экспроприировать; во-вторых, необходимо, чтобы в России как можно скорее возник класс собственников — гарант невозвращения прошлого, и, следовательно,
грабеж в данном случае является исторически прогрессивным;
а в-третьих, дедушка у Моргана был пиратом, ну и что? В итоге в России безусловно сложился капитализм, но не демократический и не социально ориентированный, а олигархический,
мафиозно-корпоративный с чудовищным имущественным неравенством, с десятками миллиардеров и десятками миллионов нищих, с тотально коррумпированным чиновничеством и полицией, более опасной для общества, нежели для преступников, с деградировавшим образованием и наукой, бедной и разложившейся армией, не вполне убежденной в своем желании защищать такое отечество. Но зато — со вновь обретаемой национальной идеей, найденной после долгих поисков в триаде графа Уварова: православие (становящееся все более агрессивным), самодержавие (пока, правда, ограниченное конституционным сроком), народность (в виде изобилия водки, телеразв-лекухи и идиомы «мочить в сортире», интимно сблизившей верноподданных и православного государя). Возрождение России оказалось возвращением (но, конечно, на новом «витке спирали») в 1913-й или ближайшие к нему годы. Не утверждаю, что впереди у нее новый октябрьский переворот или собственная «хрустальная ночь»: национал-социализм, фашизм.
В современном контексте шансы на развитие по такому сценарию не бесспорны, однако они есть и становятся все реальней.