Страница 53 из 59
Понимая специфику рабских обществ, наивно спрашивать, случайность ли культ личности Сталина или мумификация Ленина, почему в сакральном ядре системы царила кровавая преступная вседозволенность, зачем сокрушались храмы, отчего «научная идеология» была столь нетерпима к религии (наука обычно индифферентна к вере), почему огромную массу людей охватывало безумие подозрительности, охоты за колдунами-вредителями, откуда эта фанатичная рабская преданность государству, смесь энтузиазма и страха, готовность к жертвам и кровавым жертвоприношениям, что за мания — превращать в политико-идеологическую кампанию изменение агротехники или возводить грандиозные, хотя экономически малорентабельные объекты и т.д., и т.п. А почему христиане уничтожали языческие святилища? А какова экономическая рентабельность египетских пирамид или истуканов Пасхи? А ведь строили, хотя без штанов ходили. Квазирабское общество создает индустриальных идолов, т.е. промышленно-культовые объекты: все логично.
Парадоксальность, антиномичность квазирабского общества прослеживается во всех институтах, отношениях, нормах его социального бытия. Например: право на труд — оно же обязанность, за уклонение от которой карают; бесправный трудяга — он же ведущая сила мирового прогресса; вступление в партию — оно же очевидное подобие обряда инициации; торговля — она же распределение в соответствии с социальным статусом; выборы — они же проверка лояльности; закупка — она же взимание дани; наука — она же идеология; свобода — она же необходимость; искусство — оно же госмифология (прикладная, служебная по отношению к идеологии исполнительская искусность в форме индивидуально-авторского, свободного и реалистического искусства, т.е. искусства и литературы в собственном смысле слова, — это и есть феномен, обозначаемый эвфемизмом «соцреализм»). И так далее, куда ни кинь взгляд: всюду один и тот же мучительный парадокс — «зияющие высоты».
Это общество полагает прогресс производства путем к достижению обожествляемого грядущего — и в то же время органически отторгает технологический прогресс во всех сферах, кроме единственной, связанной с современным индустриальным обществом знаком вражды, войны, — так, словно оно подсознательно страшится грядущего и втайне лелеет свою отсталость.
Это общество стоит на позициях «научного атеизма», кичится «научным мировоззрением», однако от научности в нем — лишь способность игнорировать здравый смысл, поэтому «на
учное мировоззрение» то и дело оборачивается иррационализмом, мистицизмом, шизоидной раздвоенностью сознания (ко
торая при секуляризации становится ханжеским, циническим двоемыслием). Восхитительный пример хорошо сохранившегося протонаучного, почти протестантского мистицизма — восклицание известного советского философа Μ. Лифшица, прозвучавшее со страниц журнала «Коммунист» уже на исходе 70-х годов: «Если даже человечество погибнет, Великий Октябрь не утратит своего значения». А вот как выглядит тот же самый тип мышления на другом интеллектуальном полюсе. Спрашиваю у долганина, почему они, люди малочисленного народа, не вступают в браки с еще меньшим племенем, обитающим рядом, — нганасанами. Слышу в ответ, что все народы — братья, но что долганы, как все советские люди, погребают покойников, а нганасаны нет, однако в наземных захоронениях нганасанов поселяются злые духи, которые мешают долганам рука об руку с другими народами строить коммунизм. И с такою же безусловной искренностью приятель, приехавший из провинции, член КПСС, инженер, спрашивал у меня: правда ли, что арестован главный архитектор Москвы? «За что?» — «Говорят, из космоса заметили, что Москва строится в форме шестиконечной звезды». — «Да, ну и что?» — делаю я удивленный вид. «Шутишь — или на самом деле не понимаешь?» Какие там шутки: уже в пору «перестройки» народные депутаты СССР, в том числе и такие «продвинутые», как будущий соавтор Конституции РФ юрист С. С. Алексеев, больше года терзались, заменяя понятие «частная собственность» всевозможными эвфемизмами («индивидуальная собственность», «трудовая собственность граждан» и т.д.), как это и положено делать при обходе табу в мифологическом обществе; и разве не из той же мистерии — низвержение идолов, т.е. памятников, или переименование улиц и городов (так древние меняли больному имя, чтобы злые духи от него отвязались): инверсивность, парадоксальность общества проявляется в «неодревности», шизоидности общественного сознания.
Тоталитарный социализм в определенных отношениях весьма эффективен. Он позволил за очень короткий срок сделать то, что дореволюционной России не удалось за века: достичь формационной однородности общества. Но не путем развития, а путем разрушения, деклассирования, люмпенизации всех слоев, — отложив процесс восстановления нормальных классов современного общества из людского месива, почти тотального охлоса на грядущее. Он смог интегрировать «научной» мифологией, этим неоязычеством, этносы огромной империи. Но подобный интернационализм достигается не преодолением-снятием национального в личностном, поскольку именно личность в наибольшей мере ущемлена, а подавлением национальных религий, нивелированием национальных культур, — в результате проблема национальной совместимости не решается, а загоняется вовнутрь, становясь болезнью; ну а «нутряной», внекультурный национализм, естественно, обретает зоологический дух расизма.
Тоталитарный социализм позволяет отмобилизовать, сконцентрировать огромные материальные и трудовые ресурсы, осуществлять грандиозного масштаба программы. Но, как мы уже замечали, совершаются основные прорывы обычно в сфере силового противостояния с внешним миром, развитие подчинено неимманентным критериям, обусловлено враждой, не имеет внутренних стимулов и органичных для индустриального общества регуляторов, поэтому никогда нет уверенности в неонкологическом характере «бурного роста» и любых новообразований. Тоталитарный, квазирабский социализм может дать миллионам ощущение счастья и высшего смысла жизни, но счастье почему-то оказывается горьким, жертвенным, высший смысл — каким-то двусмысленным или просто непости-жимым74.
Понятно, что столь парадоксальное состояние общества устойчиво только в аномальных условиях и общество вынуждено их с какой-то садомазохистской страстью воссоздавать: «ком-мунитас» — это пир, возможный лишь во время чумы.
Для подобного общества жизнеопасен мир, ему необходимы внешние и внутренние враги, ощущение постоянной угрозы (блоковской близости «неугомонного врага», что на иррациональном уровне подпитывает коммунистическую идею, на рациональном — оправдывает мобилизационный характер экономического и политического устройства). Знаменательно: из семидесяти с лишним лет советской истории только четыре года остались в народной памяти как нечто «святое», как период, когда страна жила настоящей, недвусмысленной жизнью, в согласии с самою собой, — трагические годы войны.
Квазирабское общество, как и любое, стремится к благополучию, но объективно вынуждено (благо, это не очень трудно) воссоздавать невзгоды, нехватки, бедность, поскольку достаток, зажиток, собственность — это материальный эквивалент свободы, гибельной для системы. Квазирабское общество, как и любое, подавляет преступность, но объективно ему необходимы условия, поддерживающие в обществе ощущение иррациональной вины и страха, условия, в которых соучастником преступления втайне должен осознавать себя каждый, поэтому государство бессознательно создает криминогенные нормы жизни.
Квазирабское общество, будучи индустриальным, вынуждено иметь соответствующие классовые фигуры: квалифицированного рабочего, интеллигента-специалиста, управляющего-менеджера. Но поскольку социальной базой системы являются не эти фигуры, а их негативные двойники — люмпенство, маргиналы, охлос, — система постоянно воссоздает классовые типы работников и постоянно уничтожает их, деклассирует, растворяет в еще более активно воссоздаваемом охлосе, в массе ненужных, полупаразитирующих, симулирующих производственную, управленческую и творческую деятельность людей. Речь идет о разрушительной эксплуатации продуктивных работников, хотя в роли эксплуататоров выступают не только и не обязательно представители власти, но и спившийся пролетарий, ничтожный клерк, бездарный образованец с дипломом доктора каких-либо наук или билетом творческого союза. (Забегая вперед, замечу: одной из самых трудных проблем трансформации нашего парадоксального общества, несомненно, станет — стала! — классовая борьба — борьба классов современного общества с их черными двойниками, борьба очень мучительная, поскольку победить в ней огромному большинству надо самих себя.)