Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 59



Но знаменитую фразу Маркса можно прочитать и значительно глубже, чем это обычно делается, ибо Маркс сказал этой фразой больше, чем исторически был готов сказать, чем позволяла наука его эпохи. Надо лишь несколько изменить «освещение», создаваемое в высказывании Маркса эпитетами «плохой» (архитектор) и «наилучшая» (пчела), которые смешают смысловые акценты и сам вектор дальнейшего развития мысли, заставляя понимать акт построения «ячейки» в голове (т.е. идеально) как только и исключительно преимущество человека. Точнее было бы, думается, сказать иначе: самая плохая пчела отличается от наилучшего архитектора тем, что ей нет нужды строить план в голове — он ей дан от рождения. Человеку — не дан, и он вынужден с самого начала, как пишет Маркс, но не только с начала конкретного трудового процесса, а с самого начала своей истории восполнять эту недостачу искусственно: заменив информацию, заключенную в молекуле ДНК, информацией, заключенной в образе.

Стоит поменять местами эпитеты, как в марксовой общеизвестной фразе проявляется потенциально содержащийся в ней глубочайший смысл: очевидное, не требующее доказательств, т.е. аксиоматическое отличие человека от животного — деятельность не по инстинкту, не по «мерке своего вида» (Маркс), а по неврожденной программе, — из следствия, итога антропогенеза превращается в его, антропогенеза, причину. И тогда все становится на свои места.

Животные имеют врожденный, инстинктивный (или хорошо согласованный с инстинктами — «видовой») план жизнедеятельности, а человек его не имеет. Подчеркнем во избежание недоумений и недоразумений. Речь идет об инстинктах, отвечающих за «умения», «знания». Человеку, как и всем животным, присущ инстинкт самосохранения, продления рода, т.е. половой инстинкт, а равно — пищевой и, видимо, ряд других, хотя антрополог Э. Монтегю, например, считает, что из немногих оставшихся у человека инстинктов можно с уверенностью назвать лишь автоматическую реакцию на внезапный шум и неожиданное исчезновение опоры. Видимо, это преувеличение. Известно и то, что не только врожденными, инстинктивными являются и программы жизнедеятельности высших животных. Они, эти программы, модифицируются в зависимости от условий среды. Они не только наследуются, но в той или иной мере передаются путем обучения, игры, подражания взрослым особям. Да, подражание — тоже инстинкт, как раз у человека сильно гипертрофированный, не угасающий дольше, чем у животных. У животных он кратковременен; пока он доминирует, животное (детеныш) пластично. Однако при всей пластичности — «сколько волка не корми, он в лес смотрит». Период обучения служит тому, чтобы включить природные механизмы, согласовать воспринятую программу жизнедеятельности с врожденной. Но и без всякого обучения (любая собака и кошка тому свидетели) животное способно отличать съедобное от несъедобного, находить лекарственные растения и т.д. Склонен поверить, что в качестве рудимента у некоторых человеческих особей могут обнаруживаться «звериные», дочеловеческие инстинкты («знахари», «колдуны»), но в «норме» их нет, есть лишь склонности, предрасположенности — «таланты»; программу жизнедеятельности человек не наследует, а получает исключительно путем социализации, обучения. Не пройдя курса социализации, ребенок не только не становится «нормальным человеком», но и биологически нежизнеспособен: «маугли» поги-

бают, даже если их кормить и поить. Но это более сложная тема, она станет ясней в дальнейшем, а пока нам достаточно констатации: человек наследует биологические потребности, но не

наследует информации о том, как их удовлетворить, — инстинктов способа деятельности, образа жизни. Эта самоочевидная истина и дает нам ключ к тайне происхождения человека.

Приматы — не венец эволюции. Прачеловек — это очень пластичное, слабо специализированное, т.е., как и другие приматы, относительно низко стоящее на лесенке биологической эволюции существо, в отличие от других приматов утратившее достаточно надежную коммуникацию с природной средой и себе подобными: инстинктивную видовую программу жизне

деятельности.

Мы не знаем, почему это произошло, но регресс — угасание, ослабление или утрата некоторых инстинктов (в отличие от чуда творения высшего существа) — по крайней мере не чудо. Инстинкты могли угнетаться, если не обеспечивали приспособляемость, оказывались недостаточными или неадекватными при вынужденной смене экологической ниши, блокироваться более полезным доминирующим инстинктом, проявляющимся раньше большинства других, — подражательным, «детским»6. Но для построения чисто теоретической, логической модели антропогенеза важна лишь констатация факта. Ведь каким бы ни был механизм утраты тех или иных инстинктов, факт их утраты являет нам вся история человека.



Частичная утрата (ослабленность, недостаточность, повреж-денность) коммуникации со средой обитания (дефект плана деятельности) и себе подобными (дефект плана отношений) и есть первоначальное отчуждение, исключавшее прачеловека из природной тотальности.

Данная коллизия глубоко трагична. Как трагедия она и осмыслена в мифе об изгнании перволюдей из рая, причем в мифе метафорически воплощено представление об утрате как плана деятельности («съедение запретного плода»), так и плана отношений в сообществе («первородный грех»). «Изгнанный» из природной тотальности, ставший «вольноотпущенником

природы», как назвал человека Гердер, прачеловек оказывается существом свободным, т.е. способным игнорировать «мерки вида», преступать непреложные для «полноценных» животных табу, запреты, но лишь негативно-свободным: не имеющим

позитивной программы существования.

Подобное ущербное существо («больное животное», — сказал о человеке Ф. Ницше) было обречено либо погибнуть, либо... оно должно было возместить свою коммуникационную дефективность, неполноценность за счет подражания каким-то другим, «нормальным», инстинктивно «знающим, как надо жить», животным, за счет симбиоза с ними, заимствования их «знаний», «планов» и «технологий», т.е. занимаясь не инстинктивной, но именно «животнообразной», осуществляемой по образу и подобию «полноценных» животных деятельностью. (Догадку о том, что пластичность, способность к подражанию, лицедейству, игре в другого имела в истории человека какое-то исключительно большое значение, высказывал еще Аристотель: «Подражание присуще людям с детства, и они тем отличаются от прочих животных, что наиболее способны к подражанию». — Об искусстве поэзии. Μ., 1957. С. 48.)

Для наглядности — условная иллюстрация. Паук изготавливает совершенное орудие лова. Человек может изготовить первую подобную, хотя и менее совершенную поначалу снасть, лишь подражая, взяв паука за образец, за модель. Птицы неплохо ориентируются даже над океаном; деревья, мхи — и те «различают» стороны света. Человек лишен подобного знания и вынужден пользоваться этими природными «компасами». Стада животных, колонии насекомых представляют собой идеально отлаженные иерархические организации. Предчеловеческое стадо — этой мысли придерживаются даже такие последовательные сторонники «трудовой» гипотезы, как Ю. И. Семенов, — бесструктурно, хаосоподобно: план отношений прачеловек также вынужден заимствовать у животных7.

Тем самым животные становятся для прачеловека существами-посредниками, коммуникаторами, медиумами, существами-идеями — «учителями», будущими тотемами: образами, но существующими не идеально, не в голове, а вовне, реально и объективно. (След этого древнейшего способа прамышления, но уже, разумеется, превратившийся в поэтическую метафору, можно найти еще у Гомера: его герои изображаются не субъектами, а объектами мыслей, сообщаемых им богами.)