Страница 35 из 49
В рамках старого порядка буржуазия вынуждена была искать формы объединения в неполитических организациях: академиях, масонских ложах, различного рода культурных и научных обществах. Воздействие на принятие политических решений осуществлялось опосредованно — через парламент, легальную и подпольную печать, путем целенаправленного коррумпирования государственного аппарата. Все это каналы воздействия ненадежные и малоэффективные, окончательное принятие решения в любом случае ускользало от контроля буржуазии.
Часть буржуазных элементов продолжала входить в корпорации, другая часть относилась к дворянскому сословию, соответственно и первые и вторые использовали специфические, традиционные формы диалога с королевской и местной властью. Общность интересов буржуа впервые совершенно отчетливо проявилась в ходе составления наказов и выборов депутатов в Генеральные штаты. До этого сам характер политической системы старого порядка предопределял выпячивание на первый план противоположных частных интересов различных региональных, профессиональных, сословных, конфессиональных группировок буржуазии.
Захват государственной власти в 1789 г. способствовал консолидации буржуазии как класса. Внутренние противоречия буржуазии не исчезли, но они были теперь сведены в систему, которая как единое целое противостояла двум бывшим первым сословиям и королевской власти.
Первичные собрания избирателей, муниципалитеты, дистрикты, департаментские власти, Национальное собрание — взаимосвязанные органы, составлявшие государство и его гражданскую основу, все они находились с 1789 г. под контролем буржуазии, более того, буржуазия составляла их плоть и мозг.
Контрабандист Луи Мандрен
12 июля 1789 года.
Камилл Демулен призывает народ к оружию
Заседание революционного комитета. II год Республики
Поход на Версаль 5 октября 1789 года
Дворянство с формально-юридической точки зрения также служило социальным наполнителем этой системы. По своему имущественному положению подавляющее большинство дворян обладали избирательными правами, могли входить (и входили) в муниципалитеты, законодательный корпус и другие органы новой власти. Казалось бы, овладев правилами новой политической игры, используя свое еще немалое экономическое могущество и преобладающее влияние в таких государственных институтах, как армия, полиция, большинство министерств, дворянство могло вполне успешно отстаивать свои интересы. Но как в рамках старого порядка формирующийся класс буржуазии, играя по правилам, неизбежно проигрывал дворянскому сословию, так и в новых условиях распадающееся дворянское сословие должно было с неменьшей неизбежностью проигрывать классу буржуазии. В итоге дворянство сделало ставку не на интеграцию в буржуазную политическую систему, а на реставрацию прежней дворянско-абсолютистской. Главным инструментом реставрации, ее основной движущей силой должна была послужить королевская власть. Из потрясений первого года революции королевская власть по сравнению с другими политическими институтами старого порядка вышла с наименьшими потерями. Полномочия короля оставались чрезвычайно широкими: право приостанавливающего вето на срок двух легислатур, неограниченное право назначения министров, наконец, 25-миллионный цивильный лист. Глава обновленной французской монархии обладал властью, серьезно урезанной с точки зрения самодержца абсолютистского государства XVIII в., и властью, почти безграничной с точки зрения конституционного монарха XIX в.
Перед лицом столь мощной исполнительной власти, к тому же постоянно подталкиваемой дворянством к государственному перевороту, лидеры буржуазии не могли не чувствовать хрупкость создаваемой ими политической системы. Складывалась противоречивая ситуация: с одной стороны, нормальное буржуазное хозяйствование требовало на раннем этапе развития капитализма устранения с политической арены народных масс, с другой — поддержка крестьянства и плебейских элементов города была совершенно необходима буржуа. Эта объективная двойственность политических кадров буржуазии в отношении к «мелкому люду» обусловила и колебания, и непоследовательность в деятельности Учредительного, Законодательного собраний и других новых органов власти.
Благодаря походу на Версаль, повлекшему за собой переезд королевской семьи и Учредительного собрания в Париж, перевес сил в пользу буржуазии обозначился довольно явно. Тут же значение поддержки парижского мелкого люда стало падать в глазах либералов-конституционалистов, ведущей политической силы в Учредительном собрании и в стране. Среди буржуа-патриотов высказывалось даже мнение, что общественную активность простолюдинов следует уже не направлять в нужное русло, а полностью прекратить. Следуя этой логике, уже к концу 1789 г. рабочих и массу мелких собственников вновь вытеснили из сферы национальной политики. Под предлогом их неучастия в уплате налогов декретами октября — ноября 1789 г. их отстранили от участия в выборах во все местные и центральные органы власти.
В то же время, исключив бедняков из «pays legal», политические деятели буржуазии отнюдь не решили предоставить массу неимущих самим себе. По мысли не только демократов, но и либералов-конституционалистов, просвещение и политическое воспитание должны были в перспективе из союзника спонтанного, малоуправляемого и потому опасного сделать дисциплинированную наемную армию буржуазии, беспрекословно исполняющую ее волю как при решении хозяйственных, так и политических проблем. Но подход к политическому воспитанию масс у либералов и демократов существенно различался. Первые представляли его как постепенный, очень длительный процесс, в котором себе либералы отводили роль пастырей-культуртрегеров, а «темным» массам — роль пассивных слушателей. Демократы больше полагались на обучение на практике, практика же, по их мысли, должна была не только обеспечить просвещение масс, но привести самих демократов к власти. Для них политическая активность народа являлась одним из важнейших условий их собственного политического триумфа.
* * *
После событий 5–6 октября обстановка в Париже несколько разрядилась. С ноября улучшилось снабжение города хлебом. В то же время укрепившиеся новые власти беспощадно пресекали всякие попытки волнений. С одной стороны, репрессии, закон о военном положении вселили страх и неуверенность в недовольных, с другой — многие были уверены, что Учредительное собрание сделает все необходимое для всеобщего благоденствия.
Париж будто вновь обрел свой прежний, дореволюционный вид. Аристократы устраивали балы и приемы. По вечерам светились огнями театры. В квартале Сент-Оноре число роскошных экипажей если и убавилось, то не очень заметно. Парижские магазины поражали воображение обилием и разнообразием товаров. Приехавший в декабре 1789 г. из Бордо студент писал родителям: «Какая роскошь! Богатство, выставленное напоказ в бесчисленных лавках, ослепляет глаза, уставшие от созерцания всего этого великолепия!»
К весне 1790 г. социальная структура высших классов почти не изменилась: эмиграция была еще незначительной. Правда, теперь в официальных бумагах дворяне назывались «буржуа», но, потеряв титулы, они сохранили имущество, а нередко и посты в администрации. Впоследствии, анализируя ход революции, не лишенная проницательности светская дама писала: «…после великих бурь наступали периоды спокойствия, и это более всего вводило нас в заблуждение. Если бы ужасные события развивались непрерывно, люди (имеются в виду дворяне-контрреволюционеры. — Е. К.) собрались бы с силами и, возможно, в конце концов даже победили бы, но так как, преодолев первые препятствия, поток замедлял свое течение, мы расслаблялись, питая надежду, что все закончилось, и… забывали принять необходимые меры предосторожности»{161}.