Бросок Венеры

Они остановились перед лестницей, ведущей в апартаменты Целия. Сам Целий забарабанил в дверь, и, пока они ждали раба, чтобы её отпереть, я услышал часть их беседы. Целий проговорил имя «Асиций» – я вздрогнул. Возможно, показалось, думал я – ведь в голове у меня постоянно крутился рассказ Диона об Асиции, так что это имя могло послышаться мне в свисте или шипении. Но тут же я вновь услышал то же самое.

-Асиций, ты просто задница! – проговорил Целий. – Ты и сегодня вплотную был близок к тому, чтобы провалить дело! Два промаха подряд!

-Я?! – возмутился его спутник. В темноте я не мог разглядеть его как следует, но, казалось, он был высок и широк в плечах, как и Целий. Он говорил невнятно – иногда почти кричал, иногда бормотал, так что его речь я разбирал только урывками. – Я – не тот человек, который… Ты не говорил, что нам придётся… а только потом отыскать и… уже!... и увидеть его… а дальше, Гадес с тобой, Целий, и с этим несчастным египетским…

Дверь с грохотом распахнулась. Целий и его приятель одновременно шагнули в проём – и врезались друг в друга. Что-то зазвенело на мостовой, в лунном свете блеснула сталь. Целий вернулся и, нагнувшись, подобрал упавший кинжал. И тут он увидел меня.

Он приглядывался ко мне искоса, как делают пьяные – пытался понять, видит ли он меня, или я ему только почудился. Я затаил дыхание. Целий, медленно переступая, двинулся ко мне, выставив кинжал.

-Где ты там, Гадес тебя побери? – ворчал Асиций. – Давай же, Целий, здесь холодно. Ты обещал согреть меня!

-Заткнись! – хрипло прошептал Целий. Он уже стоял на середине улицы и в упор смотрел на меня.

-Целий, там кто-то есть?

-Заткнись, Асиций!

В ночной тишине они, казалось, могли слышать стук моего сердца. Кинжал Целия блестел в лунном свете. Он ступил ко мне и запнулся о камень. Я вздрогнул.

-Это я, твой сосед, - сказал я сквозь зубы.

-Так это всего лишь ты, Гордиан! – усмехнувшись, Целий опустил кинжал. Я облегчённо перевёл дух.

-Кто это? – требовательным тоном спросил Асиций, спустившись к Целию и хватая его за тунику. – Какие-то проблемы?

-Не думаю, - отозвался Целий. В лунном свете он, улыбающийся, походил на Аполлона, изваянного из белого мрамора. – Ты, случайно, сегодня вечером не ищешь проблем, а, сосед?

-Я просто вышел погулять, - сказал я. – Завтра утром я уезжаю, а сейчас не мог заснуть.

-Холодновато для прогулок, не так ли? – заметил Асиций.

-Для ваших, похоже, не слишком холодно, - ответил я. Асиций зарычал, но Целий со смехом хлопнул его по плечу.

-Иди домой и хорошенько выспись, Гордиан! В такое время по улицам разгуливают только люди с дурными помыслами. Идём же, Асиций! Пора и в самом деле согреть тебя. – Он обхватил приятеля за плечи и потянул к двери. Вот уже они оба исчезли внутри, и дверь захлопнулась за ними.

В ночной тиши я даже через дверь слышал их голоса и звук их шагов на лестнице. Но эти звуки быстро смолкли – и пустая улица казалась мне почти сверхъестественно тихой. Под мой плащ пробрался холод, и я задрожал. Быстрыми, опасливыми шагами я шёл к своему дому. Всё вокруг было белым, как раковина устрицы – и покрыто непроглядной ночной тьмой. Холодный лунный свет, казалось, окаменил весь мир.

И вот я уже в своей постели. Возможно, я бы ещё долго лежал без сна, глядя в тёмный потолок – но Бетесда подкатилась ко мне под бок, и я почти сразу заснул.

Экон, как мы и договаривались, приехал перед самым рассветом. Бельбон привёл из конюшни лошадей, и мы втроём поскакали в полумраке по тихим улицам пробуждающегося Рима. Мы выехали на Фламиниеву дорогу, и через Родниковые ворота покинули город, на какое-то время избавившись от его угроз и обманов.

Глава шестая

Наша поездка обошлась без всяких происшествий – не считая волнения на море, когда мы плыли от Храма Фортуны к иллирийскому берегу. Зимой лишь немногие лодочники соглашаются возить пассажиров через Адриатику, и здесь мы выяснили, почему – только случайно мы избежали шторма, который вполне мог отправить на морское дно и лодку, и Бельбона, и лошадей, и нас с Эконом.

Пока мы были в Храме Фортуны, я не упустил случая посетить святилище богини и пожертвовать ей несколько монет. «Лучше бы подкинул денег лодочнику», - шепнул мне Экон. Но когда мы счастливо пересекли море, он же первым предложил возблагодарить Фортуну в ближайшем храме. В этом храме дождь лупил по деревянной крыше, как по барабану. Курился фимиам, звенели монеты – и богиня проявила милость к нам, тогда как тошнота из моего желудка и дрожь из моих колен исчезли.

Теперь, когда мы чувствовали под собой твёрдую землю, даже трудный путь под дождём по берегу и продуваемым ветром холмам к зимним квартирам армии Цезаря походил на праздник.

С тех пор, как мой сын Метон стал легионером Гая Юлия Цезаря, я порой не видел его месяцами, хотя мы часто переписывались. И это привело к последствиям, которых я никак не ожидал.

Письма Метона привозили мне военные курьеры. Их услугами часто пользуются, чтобы отправлять какие-то послания – только очень богатые люди могут позволить себе иметь рабов лишь для посылок, а военные курьеры разъезжают по всей стране, посылать с ними письма надёжнее, чем с обычными путешественниками или торговцами. Впрочем, послания, отправляемые из лагеря Цезаря, не такие уж конфиденциальные: курьеры обыкновенно читают их, чтобы убедиться, что там нет ничего компрометирующего. Один из наиболее доверенных курьеров Цезаря оказался весьма впечатлён слогом Метона и его наблюдательностью. Он передал копию письма одному из секретарей Цезаря, тот – самому проконсулу, и в итоге Метона перевели из той палатки, где он полировал броню, в штаб Цезаря.

Помимо завоевания Галлии и борьбы за власть над Римом этот великий человек находил ещё время вести записки. Другие политики пишут воспоминания как памятник для потомков, а Цезарь (как подозревал Метон) намеревался использовать их на выборах. Римляне прочтут о великолепном руководстве Цезаря, о том, каких успехов он достиг в расширении римской державы – и толпой побегут голосовать за него. Разумеется, если его дела в Галлии и в дальнейшем будут идти так, как планирует Цезарь.

У Цезаря, конечно, есть рабы, чтобы писать под диктовку – Метон рассказывал, что он часто диктует в седле, по пути из одного лагеря в другой, чтобы не тратить попусту время. Есть и другие рабы, которые помогают редактировать записки и составлять примечания к ним. Но, как показывает мой опыт, персоны богатые и влиятельные никогда не упустят случай использовать талант другого человека, если они только подвернулся им. Раз уж Цезарю нравился литературный стиль Метона, не имело значения, что Метон родился в рабстве, был только поверхностно обучен латыни и математике после того, как я его усыновил, а по части риторики вообще никакого опыта не имеет. Поистине странно, что Метон, против моей воли ставший военным, теперь превратился не в загорелого и обветренного легионера, а в одного из секретарей полководца. Думаю, это, учитывая его скромное происхождение, неплохой шанс подняться выше и на равных потягаться с патрициями и богачами.

Впрочем, рисковать жизнью ему приходилось по-прежнему. Сам Цезарь постоянно подвергал себя опасности – как я слышал, легионеры за то и любили его, что он рисковал наравне с ними – и Метон, несмотря на свои основные обязанности, участвовал во многих сражениях. Его должность проконсульского секретаря означала лишь то, что в тихие времена, вместо того, чтобы строить катапульты, рыть траншеи или прокладывать дороги, он редактировал наброски своего командира. Способности Метона к физическому труду были невелики, но в случае опасности он немедленно откладывал в сторону стило и брался за меч.

В запасе у него имелось немало жутких рассказов, способных взволновать старшего брата и вогнать в дрожь старого отца. Засады на рассвете, атаки в полночь, сражения против варварских племён с труднопроизносимыми названиями… Я слушал и жалел, что не могу заткнуть уши – перед глазами у меня сами собой возникало видение Метона, бьющегося с огромным косматым галлом, или пытающегося уклониться от ливня стрел, или отбегающего от горящей катапульты. Я видел – одновременно с удивлением, потрясением, гордостью и грустью – что мальчик, усыновлённый когда-то мной, исчез, и на его место пришёл мужчина. Хотя Метону было только двадцать два года, в его чёрной шевелюре я заметил несколько седых волос, его лицо покрывала щетина. Речь моего сына, особенно когда он говорил о битвах, густо приправляли солдатские словечки – тот ли это юноша, чьим слогом восхищался Цезарь? Отдыхая на зимних квартирах, Метон по своему обыкновению носил одно и то же платье – застиранную тёмно-синюю тунику. Я подивился такой небрежности в одежде, но ничего не сказал, даже после того, как заметил крупные и мелкие тёмные пятна, в разных местах покрывавшие ткань. Тут я понял, что пятна были в местах сочленений доспеха и по краям его кожаной подкладки. Это чужая кровь впиталась в ткань во время боёв.