Страница 28 из 48
Изнутри доносились стоны – и не одного, а нескольких. Пронзительно вскрикнула женщина, послышались звуки падения чего-то тяжёлого. Да что они там с ума все сошли?
- Спаси нас! Лемуры, лемуры!
Его лицо выражало такой ужас, что я отшатнулся. Рука моя сама собой нащупала под плащом кинжал. Но что может кинжал против тех, кто уже и так мёртв?
Чувствуя, как бешено колотится сердце, я шагнул в сад.
Меня сразу же охватили сырость и дым. После ночного моросящего дождя пелена тяжёлой, холодной сырости опустилась на Рим; она словно придавливала дым от очагов и жаровен, заставляя его стлаться по земле. Я вдохнул и закашлялся от удушливого дыма; на глазах выступили слёзы.
Из дому, пошатываясь, выбежал солдат. Споткнулся, упал, подполз ко мне на коленях и обхватил руками.
- Они здесь! Они пришли за мной! Тот парень без головы, солдат со вспоротым животом и остальные! Боги, сжальтесь!
Я вгляделся в темноту, но не увидел ничего, кроме клубов дыма. Внезапно подступило головокружение. Это потому, что ты с утра ничего не ел, сказал я себе. Нечего было быть таким щепетильным и отказываться, когда Корнелия предложила перекусить у них дома. Из темноты выплыл клуб дыма; он разрастался и приобретал форму – и вот передо мной уже юное лицо, искажённое болью.
- Смотри! – вскричал солдат. – Видишь, бедный парень держит в руке свою голову, как Персей – голову Горгоны? И она смотрит - смотрит прямо на меня!
И я увидел. В темноту и дыму я увидел юношу, почти мальчика. Точно таким, каким его описывал ветеран Суллы: в доспехах, держащего собственную голову в высоко поднятой руке. А за его спиной появились и другие, один, двое – и вот их уже целое полчище, изрубленных, окровавленных, извивающихся. Я хотел кинуться прочь, но ужас приковал меня к месту.
Солдат всё цеплялся за мои колени. Старый раб бормотал что-то и беспрестанно всхлипывал. Из дома доносились плач и стоны.
- Ты слышишь их? Слышишь, они вопят, как гарпии?
Я слышал. Сад наполнился стонами и завываниями; их наверняка было слышно по всему Риму…
Утопающий хватается за соломину; разум, чувствуя, как волны безумия захлёстывают его, хватается за что угодно. Соломинка держится на поверхности, но не спасёт идущего ко дну; доска или бревно могут дать ему передышку, но лучше всего – скальный выступ над поверхностью воды, утёс, твердь. Мой разум лихорадочно искал опоры, которая стала бы спасением от этого всеобъемлющего, необъяснимого ужаса. Время замерло, как и говорил старый раб; и в за это нескончаемое, невыносимое мгновение в голове у меня пронёсся вихрь образов, отрывочных мыслей, воспоминаний. Я пытался удержаться за них, а безумие, точно чёрный стремительный поток, увлекало меня вниз, в бездну; и я погружался и погружался, пока, хватаясь за соломинки, вдруг не ощутил твердь.
- Куст! – прошептал я. – Горящий куст! Это он говорит!
Солдат, решив, что я заметил что-то среди извивающихся лемуров, вцепился в меня, что было сил.
- Где? А вот, вижу…
- Нет, куст! Вот, в углу! – Низкорослое дерево среди стройных кипарисов и тисов, с тонким, искривленным стволом, земля вокруг усыпана жёлтыми листьями… Только никаких листьев больше не было. Старый раб сгрёб все листья в саду, а солдат сжёг их в жаровне, вот откуда дым…
Я поволок солдата прочь из сада, через дверь в стене на улицу. Затем вернулся за старым рабом, а потом и за остальными, выволакивая их по одному. Они столпились у стены, глядя вокруг широко раскрытыми, налитыми кровью глазами.
- Лемуры вам чудятся! На самом деле их нет! – прошептал я, чувствуя, как от дыма дерёт горло, и ясно видя, как они исчезают и появляются снова - сидя на гребне стены, с гоготом подбрасывая в воздух свои внутренности…
Рабы кричали и всхлипывали, цепляясь друг за друга. Солдат стоял молча, убрав руки за спину.
Когда они немного пришли в себя на свежем воздухе, я по одному, по двое отвёл их к себе домой. Там они сгрудились – всё ещё перепуганные насмерть, но целые и невредимые. Бетесде пришлось не по вкусу ночное вторжение толпы полубезумных соседей; зато проснувшийся Эко был в восторге оттого, что никто не гонит его спать. Казалось, конца не будет этой холодной сырой ночи. То и дело кто-то один начинал вскрикивать, и остальные успокаивали его, как могли.
Первые проблески дня и выпавшая роса стали лучшим лекарством для больного воображения. Мне почему-то было очень больно смотреть на свет, голова болела сильнее, чем с похмелья; но по крайней мере, я перестал видеть лемуров и слышать их завывания.
Солнце уже стояло высоко, когда солдат, ещё более измученный, чем я, собрался с силами, чтобы спросить у меня.
- Так что же это было?
- Листья, - сказал я. – Ты говорил, что лемуры всегда появляются осенью. Каждую осень ты принимался сжигать опавшие листья. Каждую осень тебе являлись лемуры. Я понял, что тут должна быть какая-то связь. Осень; сожжение листьев в твоём саду; дым от них; лемуры. Потом я понял. То корявое деревце, что растёт у тебя в самом углу. Такие в Риме не растут; и по всей Италии тоже. Думаю, его семена попали сюда с Востока; там-то растения, способные вызывать видения, не в диковинку. К примеру, в Эфиопии есть растение, настой из листьев которого вызывает видения такие ужасные, что под влиянием их человек совершает самоубийство: этот настой заставляют выпить тех, кого уличают в святотатстве. На берегах Инда, я слышал, встречается трава – если её жечь, дым вызывает помрачение рассудка и безумные видения. Но думаю, деревце в твоём саду сродни тому кусту, что произрастает на востоке Египта; это о нём говорится в легенде, которую я узнал от Бетесды.
- Какой ещё легенде? – спросила Бетесда.
- Ну, той, что ты слышала от своего отца – про его предка по имени Моисей, который однажды в пустыне повстречал горящий куст, и тот заговорил с ним. А листья твоего дерева, сосед, когда их жгут, не только говорят, но и заставляют видеть то, чего нет.
- Но почему тогда лемуры?
- Ты видел тех, кого боялся больше всего на свете – духи убитых тобою на войне, жаждущие мести.
- Но как же тогда мои рабы их тоже видели?
- Они видели то, что ты им говорил – под влиянием дыма. Ты же сам увидел горящий куст, как только я сказал про него, помнишь?
- Но этой ночью всё было как наяву. И в доме тоже. Раньше было только в саду…
- Может, потому, что раньше ты сжигал только по нескольку листьев с этого дерева за раз, и дым быстро уносило ветром; оттого и видения были слабее и являлись лишь тем, кто находился в саду. А вчера я заметил, что вокруг дерева совсем не осталось листьев. Должно быть, ты бросил в жаровню всё сразу; ночь выдалась безветренная, и дым наполнил сад и дом. У всех, кто надышался им, помрачился рассудок и начались видения. А когда мы выбрались на воздух и достаточно отдышались, всё прошло – как проходит бред, когда спадает жар.
- Значит, на самом деле никаких лемуров не было?
- Думаю, нет.
- И если я выкорчую это проклятущее дерево и выброшу в Тибр, лемуры больше не появятся?
- Ты перестанешь видеть их наяву, - сказал я и мысленно прибавил: «Хотя в кошмарах они наверняка будут являться тебе до конца дней твоих».
Позднее в тот день, когда сосед со своими рабами вернулся в свой дом, Бетесда сказала, прикладывая мокрое полотенце к моему пылающему лбу.
- Вот видишь, я была права.
- Как же права? – пробормотал я. Головная боль всё ещё накатывала по временам, и стоило закрыть глаза, как начинали мерещиться жуткие картины. – Ты же говорила, что Тита столкнули с балкона, и что сделала это его жена.
- Ну и что? Его заставили броситься балкона; а это всё равно, что столкнули. И заставила обыкновенная женщина, выдававшая себя за лемура. Так что я права.
- И ты сказала тогда, что раб нашего соседа лжёт, утверждая, будто видел лемуров вместе со своим господином. А ведь он говорил правду.
- Я говорила только, что мёртвые не могут ходить по земле, если только из их тел не сделали мумию по всем старинным правилам – и это так и есть. А про куст, говорящий из пламени, кто тебе рассказала? Как бы ты без меня догадался, в чём тут дело?