Страница 100 из 138
― Логично, ― отвечал Сечников, помедлив немного. ― Когда граф собирает своих еретиков?
― В Полнолуние!
― Да Полнолуние, спрашиваю, когда?
― Сегодня ночью!
― Вот это поворот! Коллега, как обстоят дела с вашим рекуператором?! — обратился Сечников к своему другу.
― Отлично! Рекуператор готов! А ваш монгольфьер?!
― В порядке!
― Не соединить ли наши усилия?!
― Непременно!
Тут только друзья поняли, что они стоят друг напротив друга и орут, а их гостья, кажется, упала в обморок.
― Чёрт, ― поморщился Мечинский. ― Мы забыли спросить, как её зовут.
Прекрасная вдова на миг открыла глаза и довольно громко прошептала:
― Баронесса Мария-Луиза фон Бок!
И тут же потеряла сознание снова.
Друзья поручили её заботам Каравайджича, а сами отправились в лабораторию, где стоял рекуператор электрической энергии, представлявший собой конденсаторные баллоны с огромными электродами для забора грозовой энергии.
Мечинский поскакал к себе за монгольфьером и вскоре вернулся на телеге. Он сидел на огромной груде прорезиненного полотна и безжалостно стегал лошадей.
Друзья загнали телегу в сарай, пристроили рекуператор в плетёную корзину, приладили горелку и, наконец, вывели телегу во двор.
На их крики из дома явился Каравайджич и уселся рядом. Кони рванули с места, и уже через пять минут Сечников и Мечинский, отъехав на чистое место, запалили горелку. Они радостно смотрели, как расправляется над телегой монгольфьер. Синее пламя плясало на краю трубки, и это был цвет надежды.
Они прыгнули в корзину, а Каравайджич рубанул кривой турецкой саблей по тросу.
Монгольфьер медленно поднялся в воздух и поплыл над озером, затем повернул на юг ― как раз в направлении Павловска.
Внизу проплывали рощи и поля, чадил на железнодорожной ветке паровоз.
Небо наливалось чёрным.
Воздух был сух и горяч, ветер дышал жаром.
На горизонте метались сполохи.
Коллеги уверились в том, что граф-чернокнижник недаром выбрал эту ночь. Дело, разумеется, не в Полнолунии, а в скоплении энергии молний.
Вот ради чего он вывел своих поклонников в чистое поле. И точно ― издалека они увидели на склонах Славянки толпу людей в белом. Каждый из них был вооружён металлическим шестом, причём шесты были связаны цепями.
В середине долины, прямо напротив театра Гонзаго, стоял чёрный механизм, похожий на самовар. К нему-то и тянулись все цепи.
Шар медленно приближался к участникам этого спектакля, и вдруг они увидели первую молнию.
― Идём на грозу! ― произнёс Мечинский решительно.
Нестерпимый белый свет залил окрестности, и молния ударила в верхушку высокого дуба, под которым любил сиживать сам император. Раздался слышный даже из монгольфьера треск, и дерево внизу запылало, бросая вверх пригоршни искр. Будь Государь Павел ныне жив, а не убит апоплексическим ударом в висок (ну, или как-то иначе), то непременно бы погиб сейчас ― разумеется, если бы сидел под дубом.
― Сейчас будет ещё, ― закричал Мечинский. ― Готовьтесь, коллега!
Молния ударила рядом, но заряд прошёл мимо. Только волосы двух друзей, наэлектризовавшись, встали дыбом.
― Мы уже близко!
― Ничего не выйдет! ― голос на миг потерявшего самообладание Сечникова был полон отчаяньем.
― Без паники! ― Мечинский стал вращать винт, и в рекуператоре всё завертелось. ― Только мы перенаправим луч!
Но нижний электрод не двинулся с места: он висел всё так же криво.
И тогда Мечинский схватился за голову, и Сечников подумал ― вот она, смерть Ильи Ильича. Но тут же, собрав всё своё мужество, воскликнул:
― Нас спасёт летательный винт!
― Позвольте, коллега, он ещё не испытан!
― Ничего, я одену его, и подлечу к электроду сбоку.
― Невозможно! Вы можете только надеть его! Или одеть? Впрочем, давайте!
Сечников одел или же, вернее, надел подтяжки с летательным винтом, Мечинский нажал кнопку у него на животе, и его бесстрашный друг вывалился из кабины.
Сперва Сечников падал камнем, но потом винт вынес его вверх. Лететь было тяжело, громоздкая конструкция давила на шею, но выбирать не приходилось.
Он подлетел к электроду и, перекрестившись, взялся за него. Жар электрического тока обжёг ладони, но Сечников продолжал жать и, наконец, увидел, что в поворотном механизме застряла вишнёвая косточка. Он ловко поддел её ногтем и сунул в жилетный карман.
Когда препятствие было устранено, электрод мгновенно встал на своё место.
Теперь он, торчавший из днища корзины, нацелился прямо на конструкцию графа Распутина.
Вокруг, сколько видел глаз, сверкали молнии, бушевало голубое и синее пламя.
И вот одна из молний ударила в металлический щуп на вершине монгольфьера.
Метнулись стрелки в окошках приборов, задрожали баллоны со сжиженной энергией, набирая вес.
Мечинский открыл клапан, и синяя молния вырвалась с конца нижнего электрода.
Через секунду между машиной графа Распутина и воздушным шаром засияла дуга.
Раздался хлопок, и в воздух поднялись обломки, смешанные с комьями земли.
Граф провалился, как будто бы его и не было.
Только идеальный чёрный круг из выжженной травы остался на том месте, где стояла его машина.
Адепты валялись тут и там. Из-за их белых одежд казалось, что на лугу пасётся овечья отара. Понемногу они приходили в себя и махали пролетающему мимо монгольфьеру.
Тот летел всё ниже и ниже ― через дыры, пробитые в куполе, улетучивался воздух, иссякал запас в баллонах с горючим газом, но ветер удачно переменился, и шар понесло обратно к дому.
Усталые, но довольные, Мечинский и Сечников возвращались домой. Их сюртуки были продраны, волосы опалены, но правосудие свершилось. Генератор графа был уничтожен, а его глупые поклонники ― спасены. Последнее, впрочем, не так уж и радовало друзей.
Они добрались до дома Сечникова и первое, что увидели ― кальсоны Каравайджича, лежавшие в зале поверх чёрного платья вдовы. Самого серба видно не было, но по крикам из его комнаты было понятно, что он чем-то отчаянно занят.
Учёные сели за стол, и Мечинский обнаружил около своего кресла «Петербургский листок», хоть и помятый, но до сих пор недочитанный.
Сечников наклонился, нашёл своё «Московское обозрение» и раскрыл его.
Мечинский закурил сигарку, а Сечников стал набивать трубку. Он машинально залез в жилетный карман и нащупал там косточку. Сложив пальцы особым образом, он стрельнул ей в кошку на крыше сарая-лаборатории. Кошка взвизгнула и помчалась по крыше.
Но трубка уже разгорелась, и скоро табачные облака укрыли их от окружающего неидеального мира.
Спокойствие снизошло на Илью Ильича и Ивана Михайловича, разве крики и рыдания безутешной вдовы из дальних комнат немного отвлекали их от чтения.
25 сентября 2022
Уши мёртвого осла
— Почему ты называешь его «осёл»? — спрашивает Пятачок. И сразу понятно, что ему страшно.
— Потому что теперь он осёл. Смерть не терпит уменьшительных суффиксов, — отвечает Пух.
Осёл лежит на том мосту, где они вчера ещё играли в пустяки. Кто-то положил его точно по центру — ни сантиметром ближе к какому-нибудь из берегов. Осёл лежит на мосту. Четыре сбоку, ваших нет. Вата лезет из брюха, и её шевелит ласковый ветерок.
Вода внизу несётся быстро и в ней мелькают крупные палки, хотя уже никто не играет в пустяки.
«Боже, как много ваты, — думает Пух. — И ведь он лежит тут давно, значит, ваты было ещё больше. Вопрос, у кого есть мотив, отпадает. У всех есть мотив, даже у Совы. Впрочем, у Совы всегда один мотив — хвост. И у меня есть мотив — я не любил этого старого дурака. Странные у него уши, я никогда не обращал внимания на их форму. А, может, осёл убит диким зверем? Слишком много ран на трупе, это почти как одна большая рана».