Страница 82 из 84
Томас Пауэрс говорил, что на открытом рынке такая квартира с роскошным видом на Гудзон обойдется в четыреста пятьдесят тысяч долларов. Сумасшествие! Он объяснял сумасшествие тем, что за последние два десятка лет шестьсот-семьсот тысяч «синих воротничков» покинули Манхэттен и взамен их поселились «белые воротнички», люди свободных профессий - они хотят жить на уровне «верхнего среднего класса» и именно в престижном Манхэттене, платя за престиж бешеные деньги.
Но не о сумасшедших ценах и бешеных деньгах писал американец в свежем номере своего журнала. Как новую визитную карточку он вручил Американисту новую статью - о ядерной зиме.
Знакомы ли вы с этой теорией, читатель? Ученые, наши и американские, выявили еще одно возможное последствие ядерной войны, которое, кратко говоря, будет состоять в том, что в результате множественных ядерных взрывов солнечным лучам будет перекрыт путь к земной поверхности, из-за чего повсюду на земном шаре произойдет резкое снижение температуры. Наступит ядерная зима. Уцелевшие от катастрофы живые существа и растения вымерзнут от вечной зимы даже в тропиках, будут обречены на холодную и голодную смерть. И с этим новым научно прогнозируемым тотальным ужасом в наш парадоксальный век связываются некоторые новые надежды па уменьшение ядерной угрозы, потому что картина самоубийственности ядерного конфликта становится еще более достоверно-безумной…
За беседой и обедом они провели в Шваб-хаузе два дружеских часа. Американец понравился и Виктору, который молодым связистом прошел войну, видел разные виды и понимал толк в людях. Он ушел с сувениром — баночкой зернистой икры и потом письмом из Вермонта благодарил Раю и Виктора за гостеприимство и шутливо сообщал, что дети его, никогда не видевшие русской икры, слава богу, принимают ее за тараканьи яйца, что дает ему возможность в одиночку наслаждаться знаменитым деликатесом.
Американист, вернувшись в середине ноября в Москву, также получил вскоре письмо от Томаса Пауэрса. Из письма он узнал, что зима уже пришла в Вермонт и что вермонтец на эту, к счастью обыкновенную, зиму предусмотрительно запасся дровами, купив семь больших вязанок и уложив их в погребе своего дома поленницей высотой и шириной в четыре фута и длиной в пятьдесят шесть футов.
«К весне все поленья до единого вылетят через трубу,— писал он,— К весне я также буду почти на половине своей новой книги».
Американист попытался представить, как выглядит этот вермонтский дом, и как в солнечный морозный день красиво поднимается в небеса дым из краснокирпичной трубы, и как знакомый американец, которого ему хотелось бы считать другом, пишет свою книгу о безумной ядерной зиме, мечтая о наступлении обыкновенной весны — и времени разума.
март — апрель 1985 г.
Они прошли Лафайет-сквер, где современные бездомные бродяги с пустыми взорами, сидящие на скамейках или бесцеремонно валяющиеся на траве, привычно соседствуют с зеленоватым бронзовым героем - генералом конца XVIII века на заплесневевшем бронзовом коне и с такой же треуголкой в руке, поднятой в приветственном жесте. Они пересекли по зебре перехода Пенсильвания-авто в той части, где, разделяя ее вдоль, тянулись две линии монолитно-внушительных, бетонных надолбов высотой повыше колен - новая предусмотрительность секретной службы, преграда самоубийцам-террористам, которым взбрело бы в голову, разогнавшись на тяжелом грузовике, сокрушить железную решетку и, пренебрегая сохранностью идеально выстриженных газонов, напролом устремиться с грузом взрывчатки к белоколонному портику Белого дома.
Еще со стороны сквера, еще не ступив на зебру, они увидели на другой стороне полдюжину телеоператоров и догадались, что ждут именно их, и прибавили шагу, решительности, напора и такими подошли к будочке контрольно-пропускного пункта, и телеоператоры, дав навстречу почти беззвучные очереди из своих орудий производства, попятились перед ними. Щеколда в железной решетчатой калитке автоматически щелкнула, пропустив четверых, два стража тщательно проверили их по какому-то списку и по советским загранпаспортам и од- ного даже заставили вернуться и, выложив массивный ключ от номера в отеле «Медисон», снова пройти через чувствительные воротца, засекающие наличие металла в одежде и под одеждой. Когда и эта преграда осталась позади и четверо двинулись дальше скорым и еще более решительным шагом, грудь в грудь, не отставая и даже как бы пытаясь опередить друг друга, правую из двух дорожек, ведущих к служебному западному крылу Белого дома, примерно на половине пути загородила еще одна шумная, шевелящаяся, толкающаяся, живая баррикада из полусотни телевизионщиков, и из нее несколько голосов крикнули почти хором: «Какие вопросы вы зададите?», а известный своей настырностью корреспондент Эй-Би-Си крикнул еще и в одиночку, с насмешкой в голосе: «Спросите ли вы его об «империи зла»? Возбуждение росло вместо с сознанием того, что они стали знаменитостями на час, но шли они не сбавляя шага, не отвечая американским коллегам и лишь молча улыбались, и живая баррикада, щелкая, шаркая, толкаясь, подпустила их вплотную и попятилась, отступила, рассыпалась на том расстоянии от входа в западное крыло, на котором ей положено было исчезнуть, и у дверей их беспрепятственно пропустил одинокий церемониальный marine - солдат морской пехоты, в парадном глухом темно-синем мундире, короткая стрижка под фуражкой с белым верхом, грудь колесом над белым ремнем, длинные ноги в темно-синих наглаженных брюках, слегка выгнутые от упругой силы и от особой парадной выправки, и покрытые лаком, черные, тяжелые ботинки с толстой бесшумной подошвой.
Внутри не было света дня, недалеко от входа сидела за столом ничем не запомнившаяся секретарша, но гренадерского роста, массивный негр-швейцар в светло-коричневом сюртуке запомнился, он принял плащи, повесив их в крохотной раздевалке, размер которой указывал, что посетители вряд ли бывают здесь большими группами и что важные люди, приезжающие сюда в теплых лимузинах, даже зимой обходятся без верхней одежды в южном городе Вашингтоне.
Они ждали возле большого овального стола для заседаний в сумеречной Рузвельтовской комнате, где на стенах висели портретные изображения двух президентов Рузвельтов- Франклина Делано, известного нам по боевому союзу военных лет, и Теодора, который президентствовал в начале века, был одним из провозвестников и первых практиков американского империализма и прославился среди прочего часто вспоминаемым и сейчас изречением: «Говори мягко, но носи большую дубинку». В Рузвельтовской комнате Рузвельт-ранний забивал Рузвельта-позднего и числом изображавших его живописных полотен, и комнатного масштаба воплощениями в бронзе; к тому же, узнали они, он был, оказывается, лауреатом Нобелевской премии мира – вряд ли за большую дубинку, скорее за умение мягко говорить.
Когда раздался не сразу услышанный ими сигнал, означая, что посетителей можно вводить, американцы, приставленные к четырем советским журналистам, метнулись было вправо, но дверь открылась другая, с противоположной стороны, и после слабо освещенной Рузвельтовской комнаты через открывшийся проем двери в глаза ударил ослепительный свет телевизионных ламп, направленных на стоящего у стены своего кабинета называемого Овальной комнатой, президента США Рональда Рейгана, и они гуськом двинулись в этот свет, один за другим подходя к президенту, который каждому протягивал руку с любезным выражением лица, и они тоже каждый в меру умения, любезно улыбались в ответ перед телевизионными камерами, хотя не могли с ходу сообразить, как повернуться при этом, чтобы наилучшим образом выглядеть на телеэкранах в выпусках вечерних новостей. В Овальной комнате было многолюдно не только от телевизионщиков и фоторепортеров, допущенных на несколько минут, но и от должностных лиц. Важные и даже очень важные сами по себе, должностные лица становились там менее важными и, казалось, почти неважными в присутствии президента, и четверым некогда было рассматривать их в эти первые ослепительные мгновения.