Страница 78 из 84
Когда они спустились вниз прогуляться, детина сопровождал их, действуя в соответствии с полученными инструкциями, хотя получасовая прогулка выявила, что никто и ничто не угрожало трем русским в пустом и стандартно-скучном центре маленького города, продуваемого холодным ветром.
Он оказался городским полицейским, подрабатывающим в Эй-Ди-Эм в свободное время. Его «уоки-токи» было связано со службой безопасности корпорации, оператор корпорации отвечал, когда гости поднимали телефонную трубку в своих номерах, и служебным рекламным сувениром, опять же от корпорации Эй-Ди-Эм, стоял у каждого в номере картонный ящичек, набитый целлофановыми пакетиками с эрзац-орешками, эрзац-конфетами и эрзац-печеньями из соевых бобов — образцами продукции Эй-Ди-Эм.
Наряду с другой зерновой фирмой «Стейли» Эй-Ди-Эм была крупнейшим работодателем в Дикейторе и окружила своих гостей заботой и собственным всеприсутствием. Лишь телевидение в Дикейторе было не от Эй-Ди-Эм, а от трех всеамериканских телекорпораций — Эй-Би-Си, Си-Би-Эс и Эн-Би-Си, которые в воскресный вечер и удерживали по домам местных жителей.
Ужинали в безлюдном Кантри-клаб — Сельском клубе. Дик Бэркет, оторвав от воскресных телепередач, пригласил одного своего коллегу, ведающего в Эй-Ди-Эм продажей зерна, и трех фермеров средней руки, тоже связанных с корпорацией деловыми узами. Двое из фермеров были отец и сын. Сыну было уже двадцать девять лет, и сам он, как выяснилось, был отец трех мальчиков. Компания заняла отдельный кабинет, где ее старательно и неумело обслуживали белокурая девушка и чернявый паренек, подрабатывавшие официантами. Луковый cуп именовался французским, стейк — нью-йоркским, но кухня была незамысловато дикейторской, и разговоры в Сельском клубе были сельские, фермерские.
Фермеры — не дипломаты, присутствие иностранцев не помешало их жалобам на жизнь и главным образом на низкие закупочные цены. В продмагах-супермаркетах цены на продукты в последние полтора десятка лет подскочили вдвое и втрое, но трех фермеров, сидевших за столом, тревожила другая часть экономической картины. Те цены, по которым они продавали свое зерно и свой скот посредникам-оптовикам, были для них угнетающе, а то и разорительно низкими.
Три крепких середняка были из тех семейных, то есть полагающихся на собственный труд, американских фермеров, которых законы конкуренции вытесняют с земли.
Они добиваются на этой земле невиданной в мире производительности труда, рекордных урожаев, но чем выше урожай, тем ниже закупочные цены, тем тяжелее дается каждый доллар вознаграждения за высокопроизводительный труд. А между тем этот труд по самой своей природе требует предельной механизации, все новой и более эффективной техники, и на приобретение ее нужны кредиты в банке, и техника стоит все дороже, и проценты на кредиты — все выше. А не будешь поспевать за другими в вечном напряжении конкуренции, не будешь обзаводиться еще более современной техникой ради еще более высокой производительности,— сдавайся, выходи из дела, продавай свою ферму и ищи себе места в городе, куда к старости так или иначе перемещаются все семейные фермеры, так как труд на земле становится им физически и психически непосильным.
Поднимая голову от кормилицы-земли, эти прекрасные хозяева видят окрест враждебный мир, который, кажется им, объединился ради того, чтобы лишить их заслуженных плодов их труда. И трое за столом в Сельском клубе Дикейтора тоже были преисполнены подозрений.
Они считали, что цены на продовольственные продукты умышленно поддерживаются крупным бизнесом на таком уровне, чтобы американец в среднем тратил на еду не больше пятнадцати — семнадцати процентов своего бюджета и чтобы больше денег оставалось у пего па цветной телевизор или автомашину новейшей марки, какой-нибудь персональный компьютер, видеосистему, модную одежду мало ли их, соблазнов развитого потребительского общества?
Опи с завистью смотрели и на рабочих. У каждого из сидящих за столом были свои истории об этих, па их взгляд, счастливчиках. Один с чувством обделенного жизнью человека рассказывал о родственнике, который двадцать лет проработал на компанию «Катерпиллер», производящую сельхозмашины, в пятьдесят семь лет вышел на пенсию и получает почти столько, сколько зарабатывал, да еще ему оплачивают медицинские счета. Другой жаловался на профсоюзы. Профсоюз рабочих, производящих сельскохозяйственное оборудование, и профсоюз автомобилестроителей добивались все более высоких зарплат, а предприниматели возмещали свои потери тем, что взвинчивали цены на сельхозтехнику и грузовики. И снова выходило, что отдувались фермеры.
Слева от Американиста сидел фермер-сын, симпатичный малый в светлом замшевом пиджаке. Он походил скорее на выпускника провинциального колледжа, чем па земледельца. Фермерский труд не пригнул его к земле, не сплющил, руки его были без мозолей, хотя он говорил, что в страду вкалывает от зари до зари. Молодой человек рассказывал о своей поездке в штат Канзас, удивляясь тому, что тамошние средние фермы несравненно больше иллинойских, а у фермеров вроде него не два, а четыре-пять тракторов и вдвое больше другой техники. Кооперируясь с отцом, молодой человек получал примерно одну треть их общих доходов — тридцать пять тысяч долларов в год. По окончании сезона собирался отправиться с женой на отдых, еще не решив куда — в Майами или на Бермуды. Эти планы поездки на модные курорты, казалось бы, противоречили жалобам за столом, по фермерская жизнь в штате Иллинойс, видимо, включала и то и другое.
Между тем отец молодого фермера жаловался пе только на цены, но и па президентов. На Никсона и Картера, потому что каждый из них на каком-то этапе своего президентства вводил эмбарго па продажу зерна Советскому Союзу. И иа Рейгана —тот хотя и отменил эмбарго, по проявлял полнейшее равнодушие к судьбе фермеров.
Первым дпкейторским утром, наскоро умывшись и одевшись, Американист выскочил из своего номера в коридор. Его появление не застало врасплох нового дюжего охранника. Нет, сидя за столиком, выдвинутым на лестничную площадку, охранник не спал в одиночестве и бездействии, бодрствовал внезапно появившегося русского.
Вместо восьми утра Американист выскочил в семь, упустив из виду разницу во времени с Вашингтоном.
Делать было нечего, он решил прогуляться по утреннему городу. Охранник не отпустил его одного, увязался следом. В начале новой рабочей недели Дикейтор не спешил просыпаться. Машины на улицах были редки, прохожих и вовсе ие было. Большой красный шар солнца, едва оторвавшись от горизонта, выглядывал на востоке в просветах улиц. Полная прозрачная луна еще стояла в зените среди чистого неба. Разгоравшийся день обещал быть холодным и ясным.
Стандартный американский город — бетонные стены и плоские крыши, мостовые, пожарные гидранты, вывески, красный кирпич старых складов, скучный серый камень протестантского храма. Еще один, в общем-то случайный, город оказался па его пути, и Американист вдруг поймал себя на том, что ему здесь неинтересно. Он подумал об этом и про себя смутился от собственного снобизма, тем более что один из жителей Дикейтора, охраняя гостя, выжидающе шагал рядом упругими тяжкими шагами полицейского. Усталость от экстенсивного поверхностного знакомства с чужой жизнью? Вообще от чужой жизни? От профессии, которая накапливает такую усталость? Ему вспомнился старый фильм итальянца Антониони «Профессия —- репортер». Репортер, случайно завладев документами погибшего человека, вдруг по какому-то внутреннему повелению начинает жить его жизнью, а это жизнь не репортера — наблюдателя, а участника разных дел, непонятных, таинственных и опасных. В фильме психологически достоверно было передано именно ощущение профессиональной усталости, неприкаянности, даже отчаяния. Репортера, взявшего себе чужую жизнь и судьбу, убивали под конец в номере отеля, где-то в глубинах Африки, на краю оазиса, который, как марево, возникал среди песков. И он был готов к смерти, он смирился с ней, и так хорошо все это было передало в фильме косые лучи южного солнца, садящегося среди песков, их красный свет, заливающий номер в отеле, и неприкаянный человек, исколесивший так много дорог и теперь лежащий на кровати в усталом ожидании последней минуты своей жизни, так и не ставшей оседлою...