Страница 71 из 84
Театральные билеты были выписаны и выданы компьютером. Одно из сильных впечатлений этой новой поездки — быстрый процесс компьютеризации американской жизни. Мини-компьютер, как подсчитано, есть уже в каждой десятой семье, их так и называют семейными. Подсоединенный к телефону, снабженный соответствующей приставкой, он, кроме прочего, ведет денежные дела с банком, распространяя некое безденежное обращение. Володя, дока по библиотечной части, говорит, что в американских библиотеках ликвидировали традиционные каталоги, перейдя на электронные, на компьютеры. Центральный электронный каталог, находящийся где-то в штате Огайо, вводит в свою память приобретения всех подсоединенных к нему библиотек, у которых в свою очередь книжные фонды заложены в компьютеры. Библиотечный компьютер Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе имеет около шестисот выходов, а отстающая библиотека штаб-квартиры ООН — несколько десятков.
На улицах возле банков, в магазинах, аэропортах — всюду видишь дисплеи банковских ЭВМ. Они «разговаривают» с клиентами и выдают денежные чеки или наличные, если клиент наберет свой код, и, конечно, предварительно, электронным же способом, проверив его счет в банке.
Появилось понятие компьютерного и докомпыотерпо- 10 студентов. Последний вымирает как динозавр, но опять же с электронной скоростью. Дети легко, как игру, осваивают компьютерную технику, и банки иногда привлекают их в качестве «интуитивных» программистов...
Сегодня известный телекомментатор Билл Мойерс выступал с утра по каналу Си-Би-Эс. Избирательная кампания кончилась, а проблемы так и не обсуждены,— отправная точка комментария. Среди них — проблема дефицитов федерального бюджета. Ни у Рейгана, ни у демократа Мондейла нет реального плана избавления нации от этого дефицита, составляющего теперь порядка двухсот миллиардов долларов в год, и от национального долга, приближающегося к двум триллионам долларов. Конгресс и все мы, сокрушался Мойере, терпим и бездействуем. Между тем за сегодняшнюю жизнь не по средствам будут платить завтра наши дети: за каждый доллар, взятый государством в долг, им придется выложить двадцать восемь. На среднего налогоплательщика уже сейчас падает примерно тысяча долларов в год в погашение процентов по национальному долгу. Что мы за люди, спрашивал Мойере, если бездумно живем не по средствам, а расплачиваться за наше мотовство придется детям?..
Давно уже американца приучили жить в кредит как индивидуума. Теперь и нация, страна, ее правительство в известном смысле живут в кредит, терпя умопомрачительные дефициты и привлекая выплатой высоких процентов огромные деньги из-за рубежа. Мощная американская экономика — магнит для мирового капитала. Цены на здешнее, манхэттенское жилье еще и потому фантастически растут, что богачи отовсюду скупают тут роскошнейшие квартиры — впрок! — за сотни тысяч, за миллионы долларов. Арабские шейхи в самых фешенебельных кварталах, на Пятой авеню, на Парк-авеню, на Медисон. Отовсюду текут сюда деньги, и особенно оттуда, где деньги бешеные, и оттуда, где пахнет национализацией или радикальными переменами. Старый образ цитадели мирового капитализма наполнился прямо-таки буквальным смыслом в новеньких сияющих небоскребах Манхэттена, населенных денежной элитой со всех концов света. Если мир делится на имущих и неимущих, то первые, похоже, считают, что остров между Гудзоном и Ист-Ривер устоит при всех обстоятельствах, укроет их и защитит от натиска и суда неимущих. Богатеи всех стран, соединяйтесь под защитой Америки!.. »
Верный привычке, а также соображениям удобства Американист, прилетев в Вашингтон, остановился в Знакомом предместье Чеви-Чейс, под боком у Вашингтонских друзей и коллег. Знакомый отель «Холидей Инн» Помер на пятом этаже. Вид из окна на знакомый скверик с фонтаном и скамейками. В конце короткой, идущей под уклон улицы, образованной пятью новыми огромными домами,— Айрин-хауз, где остались и куда-то исчезли пять лет его жизни.
Он, конечно, навестил Айрин-хауз. Ковровая дорожка в коридоре двенадцатого этажа повытерлась, обновились у дверей дощечки с именами жильцов, на старой, под дерево, обшивке лифтов добавилось царапин от ребячьих ножей,— по как различить те, что, может быть, оставил его, бойкий тогда, сын? — и старина Джим, милый Джим, по-прежнему дежурил в холле парадного подъезда, гоголевский маленький человек на американский лад, с ласковой улыбкой вставных фарфоровых зубов, с покорной любезностью перед постояльцами — у него всегда было наготове доброе слово для детей советских жильцов, и в пору разрядки, отправившись однажды с экскурсионной группой в Советский Союз, он присылал в Айрин-хауз открытки с видами Москвы и словами о сердечности русских людей…
В этом районе ностальгия всегда подстерегала Американиста, но на этот раз ее приступы были не так сильны. Быть может, потому, что он уже осилил ее на страницах, хранящихся в издательских папках с тесемочками и ждущих своего часа. Или потому, что рядом снова оказались старые друзья — Николай Демьянович и Таня, с которыми в давние годы вместе обживали Нью-Йорк, а теперь знали, как вечерами убивать ностальгию.
А кроме прочего, на ностальгию не оставалось времени; он весь был в пылу своей оперативной корреспондентской работы — в свежих газетах и журналах, в телевизионных. передачах на всех каналах, и везде одно и то же — итоги выборов.
У них выборы — у нас праздник, и в начале ноября каждого четного года опять заявляет о себе и эта проблема несовместимости национальных календарей. Выборы пришлись на 6 ноября, и в результате два праздничных дня стали рабочими: он готовил обобщающий материал для своей газеты.
Посольские уехали на дачу, что милях в семидесяти от Вашингтона. Там, на берегу Чесапикского залива, своя большая территория, тишина и осенняя лазурь, солнечные блики на воде, отдыхающие от трудов поля и голые сквозные леса, в которых между стволов изредка мелькают олени. Там наш праздник, наш отдых посреди Америки. А лишенный праздника спецкор затворником сидел два дня в отеле. Снова ворох вырезок и листки с заметками, заготовками. У окна на шатком, круглом, нерабочем столике — пишущая машинка. Он печатает, чтобы хорошо видеть текст. Его газета не собирается отдавать американским выборам десятки полос, как «Вашингтон пост» или «Нью-Йорк тайме». Надо ограничить себя, надо выбрать лишь главные из множества аспектов. Какие же? Он не сразу их нашел и не сразу сформулировал. Рональд Рейган и средний американец — вот на чем он наконец остановился. Как и где они встретились и чем скрепили свой возобновившийся союз?
Американист не новичок в своем деле, но трепет перед чистым листом бумаги, перед работой, которую нельзя отложить и нужно сделать в жесткий срок, так и не покинул его. С каждой своей статьей он сдаст экзамен. И хотя экзаменаторы не так уж строги, он каждый раз не знает, сдаст ли. И в этот вечер он волнуется больше обычного, и сам экзамен, как ему кажется, труднее тех, что он держит теперь в Москве,— не зря ведь летел за тридевять земель.
Свежие, яркие, сильные впечатления последних дней обступают его со всех сторон. Тот же транзитный Монреаль, начало нового континента и нового отсчета времени. А потом чехословацкий самолет и вечерний муравейник аэропорта Джона Кеннеди, огни, самолеты, здания, Виктор, вышедший навстречу из толпы ожидающих за дверьми таможенной зоны, и дуновение влажного — нью-йоркского — ветра в окно «олдсмобила», железный перестук старого Куинсборо-бридж под колесами, свежо дышащий знакомец Гудзон, провалом чернеющий за окнами Шваб-хауза... И череда встреч, впечатлений, картин, деланная улыбка и крохотные лакированные ногти богатого старика; лающий отрывистый смех актера, играющего великого Моцарта в новом прекрасном фильме; телеэкран, на который выплеснулись сцены народных волнений в Дели после убийства Индиры Ганди; стеклянные небоскребы и их именитые обитатели, сделавшие карьеру и состояние, как бы вознесенные над неслышной им, бесшумно протекающей далеко внизу жизнью; и опять бездомные старые женщины, несущие свои случайные, легкомысленно разрисованные пластиковые мешочки с жалкими пожитками; негр-шофер в черном, отливающем лаком лимузине везет их за город и рассказывает, почти весело, как торговал в Гарлеме домами и как обанкротился; вальяжный главный редактор влиятельной газеты вспоминает поездку в Советский Союз и как грузин-таксист в Тбилиси отказался брать деньги за проезд и сам принялся угощать троих американцев; гимнастический зал в штаб-квартире «Пепсико», диковинные снаряды и приспособления, молодая негритянка с сильными бедрами широко шагает по движущейся, поднятой под углом ленте, имитирующей восхождение на гору; чечеточная лихость и моторная механическая веселость мюзикла на Бродвее, как бы передающая дух американской жизни...