Страница 70 из 84
С другой стороны, бизнес, кроме прочего, предполагает умение терпеть и ждать, и потому Дональда Кендалла от торговых связей с нами не отвадило даже то обстоятельство, что дважды или трижды из-за острых, хотя и кратковременных, кризисов в американо-советских отношениях вдвое и чуть ли не втрое падала продажа русской водки на американском рынке,— и такого рода бойкотом американские шовинисты утоляли свою особую жажду, жажду ненависти.
Он прислал большой черный лимузин с шофером-негром, чтобы к нужному часу доставить двух советских журналистов в местечко Перчэс к северу от Нью-Йорка, где, презрев городскую суету и тесноту, не отрываясь высотными этажами от земли, привольно разместилась штаб-квартира «Пепсико».
Высокий, сильный, бровастый, с красной лысиной в седых кудрях и пухлым, болезненного цвета лицом Кенделл, как, впрочем, и другие бизнесмены, говорил не о политических теориях и военных доктринах, а о личности американского президента, главным образом из нее выводил свои, тоже осторожные, прогнозы будущего. Угощая гостей ленчем в директорской столовой, рассуждал, как было бы полезно и важно организовать поездку Рейгана в Советский Союз. Может быть, изменит оп свое мнение, сократит недоверие, когда увидит, какие русские прекрасные люди и гостеприимные хозяева? Но, пожалуй, ближе к сердцу принимал Кенделл другую поездку в Советский Союз, уже согласованную и назначенную,— своего семнадцатилетнего сына. Частная школа, где учился мальчик,— своего рода инкубатор будущих лидеров, и Кенделл-старший финансировал эту дальнюю поездку учеников и преподавателей во время летних каникул. Они должны были своими глазами на месте поглядеть на людей и города другой ядерной державы. Мальчик был поздним ребенком. Чувствовалось, что знатный отец трогательно любил и жалел его и, несмотря на все свои связи и капиталы, испытывал родительский комплекс вины и беспомощности, беспокойства за судьбу сына и судьбу мира, в котором сыну предстоит жить, когда он, Кенделл-старший, уйдет…
В Нью-Йорке были также встречи с профессиональными политиками и политическими наблюдателями. Накануне выборов и неминуемого переизбрания президента они были еще сдержаннее и осторожнее в своих оценках будущего, чем прагматичные бизнесмены.
Редактор самого влиятельного внешнеполитического журнала до перемещения в Нью-Йорк долгое время работал в сокровенных недрах Белого дома. Объявил себя сторонником Рейгана, но тут же выразил надежду, что его победа на выборах будет не слишком внушительной,— иначе, как бы не истолковал президент слишком вольно мандат переизбравшего его избирателя.
Нью-йоркский житель Маршалл Шульман тоже одно время был вашингтонцем. При президенте Картере и госсекретаре Вэнсе служил в госдепартаменте главным специалистом по советским делам. При Рейгане вернулся в Нью-Йорк и к академической деятельности. В Колумбийском университете возглавлял Гарримановский институт по изучению Советского Союза.
Кстати, вот еще один американский парадокс: никогда не говорили так много о «советской угрозе», как в последние годы, и никогда не обнаруживалось так много пробелов в изучении страны, откуда, как уверяли, исходит угроза. Дело изучения Советского Союза, по общему мнению, все ухудшалось и ухудшалось, число молодых людей, вступающих на эту стезю, уменьшалось, что це могло не обеспокоить некоторых думающих и к тому же располагающих средствами американцев. Аверелл Гарриман, посол в Москве военного времени, и его супруга Памелла выделили пять миллионов долларов Колумбийскому университету, после чего тамошний Русский институт переименовали в Гарримановский. Маршалл Шульман, став директором, обязался набрать в общей сложности восемнадцать миллионов, и цель уже была близка. В беседе с Американистом ои поделился своей радостью: за год число записавшихся на курс обучения молодых людей увеличилось почти вдвое — до восьмидесяти человек.
Как демократ либерального направления, Шульман не разделял даже осторожного оптимизма других собеседников.
— Неопределенность? — переспросил он, когда Американист пытался подбить итог своим разговорам в Нью- Йорке.— Нет, я бы сказал, что нас ждет продолжение тяжелых времен. Важно, чтобы отношения не ухудшились еще больше. К этому и надо направлять усилия: благополучно пережить тяжелые времена, чтобы затем приступить к строительству более хороших отношений...
Пройдя через разочарования минувшего периода, люди боялись ошибиться. Раз хуже некуда, то должно быть лучше,— дальше этого не шли обычно их самоутешения.
...В своих встречах с американцами Американист так и не поставил ни разу святого в своей простоте вопроса, которым задавалась массажистка Валя, обрабатывая его шею в сиянии морозного солнечного дня, которым задается большинство людей, считая его главным и едва ли не единственным вопросом в наших отношениях с Соединенными Штатами: «Чего же они хотят-то — войны или мира?» Он был уверен, что опытные и умные профессионалы, с которыми он встречался па тридцатых и сороковых нью-йоркских этажах и затем на более низких, по политически более важных этажах вашингтонских, и рядовые американцы, приближенные к политике лишь телеэкраном и газетами, что все они (или почти все) хотят не воевать, а жить в мире с нами — при Рейгане так же, как раньше при Картере, и еще раньше при Форде или Никсоне, Джонсоне пли Кеннеди, при всех президентах, в чьи годы оп наблюдал Америку и приумножал свой опыт американиста. Однако наш мир не только тесен, но и сложен, її в сложном мире простой вопрос «война или мир?» превращался в другой вопрос: «Конечно мир, но на каких условиях?» И па этот вопрос простого ответа не существовало...
После шести нью-йоркских дней Виктор отвез Американиста в аэропорт Ла Гардиа, откуда он вылетел в Вашингтон. До выборов оставалось два дня, он хотел наблюдать их в политической столице Америки. Но об этом позже. А пока скажем, что и в этот свой приезд он не миновал крепкого серого особняка, стоящего за железной оградой на Шестнадцатой стрит, и встречи с советским послом Анатолием Федоровичем Добрыниным. Посол работал в том же наглухо отгороженном от внешнего мира кабинете, который посольские остряки прозвали бункером. Он был в хорошем настроении и приветливо принял Американиста. Посол не исключал, что президент Рейган искренен, когда публично выражает желание улучшить отношения с Советским Союзом. Но вот вопрос — на каких условиях?..
Из нью-йоркских записей в дневнике Американиста: «Вечером прилетел из Монреаля, а на следующий день с утра — ошеломительная новость, о которой возбужденно сообщил Виктор, не успел я войти в их квартиру,— убийство Индиры Ганди двумя телохранителями- сикхами. Новость обрабатывали на телеэкране — в репортажах из Дели, а также телевизионные ведущие — леди и джентльмены, мгновенно став специалистами по Индии и отодвинув на второй план даже финальные предвыборные метания по Соединенным Штатам республиканцев Рейгана и Буша и их соперников Уолтера Моидейла и Джеральдины Ферраро, демократических кандидатов в президенты и вице-президенты.
Вспомнил о Саше Тер-Григоряне, о том, как, вернувшись из Дели, он упорно пробивал в газету тему межобщинной вражды в Индии, непривычную при нашем «бесконфликтном» освещении индийской жизни. Каково ему? Как он встретил эту весть об убийстве Индиры в палате на девятнадцатом этаже онкологического центра, на Каширке, с версткой своей книги об Индии на больничном столе?.. „
Вчера вечером смотрели с Володей О. мюзикл «Сорбц вторая стрит» — в театре «Мажестик» на Сорок четвертой стрит. Билеты Володя купил на Таймс-сквер, в сводном «билетном центре», где нераспроданными билетами торгуют за полцены перед началом спектакля. Подцепи — эт0 двадцать два доллара за билет. Мюзикл как-то укрепил меня в давней мысли насчет национального американского хобби — механически веселиться под музыку и чечетку. А незадолго до отлета в Нью-Йорк смотрел в Москве один наш спектакль, хороший — и тягостный, о послевоенной женской доле. Все верно, все правдиво, но, боже мой, как выпирает желание показать страдание и пострадать над страданием. Как бы подготовиться к страданию новому. Вот наша, российская черта.