Страница 62 из 84
Все виделось через призму скорого возвращения домой.
Однажды субботним вечером Американист очутился пе на Бродвее в районе Семидесятых улиц, который был для него почти домашним, а на том самом Бродвее. Вечер был необычайно теплым для начала декабря, и густая толпа текла по тротуарам, замедляя ход на перекрестках и у магазинных витрин, возле уличных музыкантов, религиозных проповедников и вороватых молодых людей, играющих в три листика на опрокинутой жестяной бочке.
Он пришел на Бродвей в один из громадных старых кинотеатров посмотреть новый фильм «Инопланетянин», вызвавший сенсационный интерес у взрослого и детского зрителя. Кинокритики называли его шедевром. Летающая тарелка приземлилась в лесу около маленького американского города. Ее обнаружили жители. Власти и полиция решили ее захватить. Инопланетянам пришлось свернуть свою экспедицию и убраться подобру- поздорову, но один из них потерялся в спешке и остался на земле — некрасивый и трогательный уродец с головой умного пресмыкающегося, с коротким тельцем и длинными светящимися пальцами рук, которые обладали волшебной способностью избавлять от боли. Под кожей большой ящерицы у инопланетянина просвечивало, набухая красным свечением и как бы вспыхивая, сердце. Дети обнаружили и спрятали испуганного уродца от взрослых людей, которые и тут готовы были выполнить свой жестокий долг по искоренению всего чужого и пришлого, тем более — внеземного. Дети разглядели и полюбили инопланетянина детской душой, еще не знающей взрослых запретов, отогрели его детской приязнью ко всему живому. Дети звали его И-Ти (две буквы от английского слова «внеземной»).
Симпатичный, сентиментальный, душещипательный фильм, и в переполненном бродвейском кинозале дети И взрослые, грызя кукурузные хлопья из литровых полиэтиленовых стаканов, смеялись, умилялись и чуть ли не плакали. Конец — счастливый. Дети сумели уберечь своего И-Ти от «людей правительства», и он благополучно покинул Землю, потому что инопланетяне, не оставив товарища в беде, вернулись за ним. И-Ти улетел куда-то к себе домой, и единственное английское слово, которое он научился жалобно и щемяще произносить за дни своего пребывания на Земле, было именно это слово home.
Дом... Домой... Пронзительная ностальгия по дому — и по единению всех живых существ чувствовалась в этом фильме о внеземном существе. На шедевр, по мнению Американиста, он не тянул, но колоссальный успех фильма говорил, что у прагматичных и, однако, не лишенных сентиментальности американцев задета какая- то потаенная струна. Инопланетянину тяжко на той земле, без которой, вне которой мы жить не можем. Всякое живое существо тянется домой. И если ты любишь свой дом и свою страну, ты должен уважать любовь других людей (и даже инопланетян) к их дому, к их стране, к их планете. В такой умной и зоркой любви к своему — залог планетного и межпланетного братства. По существу, этот фильм проповедовал «новое мышление», к которому вскоре после появления ядерного оружия призвали Альберт Эйнштейн и Бертран Рассел и которое может вырасти лишь из «старого» гуманистического мышления.
Так понял «Инопланетянина» Американист, и в его душе, ждущей свидания с домом, тоже отозвались жалкие и требовательные вскрики «home!», издаваемые уродцем с умными выпуклыми глазами и светящимся сердцем.
И наступил канун отлета. Остались один день и одна ночь, и в следующий полдень Виктор отвезет Американиста в аэропорт Ла Гардиа, и прощально засквозят мимо нью-йоркские дома, и дороги, и жители.
Около десяти утра Американист сидел на диване в номере «Эспланады», и перед ним на журнальном столике лежал свежий номер газеты «Нью-Йорк тайме», а У стены тихонько светился телевизор — по одному из каналов (раньше этого не было) круглые сутки бегут на экране телетайпные тексты последних известий — в городе, стране, мире — и на нью-йоркской фондовой бирже. Наш герой был занят своей рутинной утренней работой, просматривая и иногда подчеркивая те места в лежавшей перед ним толстой, примерно на сто страниц, газете, которые могли пригодиться для его последующей работы и для его газеты. Помимо шарикового карандаша в руках у него была безопасная бритва. Этим инструментом он вырезал из газеты самые интересные, на его взгляд, сообщения, готовя пополнение для своего московского архива.
Из каждой командировки газетные и журнальные вырезки везлись домой как документы еще одного отрезка времени, который он провел в Америке. Учитывая прежний опыт бесполезного складирования бумажного хлама, он ввел жесткие самоограничения: газетные вырезки сводил до минимума, из журналов и даже книг безжалостно вырывал отдельные страницы или главы, выбрасывая все остальное. Но даже после строгой отбраковки набиралось обычно с полпуда бумаг, которые — самолетом! — он вез домой и там предавал решительному бесповоротному забвению, хотя каждый раз во время командировки казалось, что без новых вырезок нельзя ни работать, ни даже жить. Душу газетчика околдовывает и завораживает сегодняшний день. Так околдовывает, так завораживает, что всякий раз забывает газетчик, что завтра сегодняшний день станет вчерашним, то есть ненужным для газеты.
Оправдалась ли его полуторамесячная командировка? Эта мысль продолжала беспокоить его, хотя редакция ничего не требовала и ие выражала каких-либо претензий. Последняя его корреспонденция, написанная в промежутках между телевизионными съемками и предотъездными хлопотами, была сыровата. По телефону он просил редактора отдела задержать ее еще и потому, что события развивались. Палата представителей отвергла метод «плотной пачки», или «компактного базирования», для межконтинентальных ракет MX, основанный на концепции «ракетного братоубийства», и отказала в ассигнованиях на создание этих ракет, пока не придумают другого, более эффективного метода. Это свидетельствовало о сопротивлении конгресса разработчикам ядерной смерти с их чудовищными фантазиями.
Голосование в палате вызвало много откликов, огорчив консерваторов и обрадовав либералов, и еще на полфунта увеличило вес газетных вырезок, подготовленных Американистом в дорогу. Так или иначе это была добрая весть, рождавшая очередную скромную иадеждуі С политической точки зрения она завершала командировку Американиста, и вот утром накануне отлета он сидел перед газетой с безопасной бритвой в руке и готовил самые свежие вырезки в дорогу, а в углу отражением большого мира светился экран телевизора.
Строчки телетайпных новостей бесшумно бежали и исчезали, уступая место другим строчкам о других новостях. И вдруг ворвалось коротенькое сообщение, что в столичном городе Вашингтоне непосредственно в эти убегающие вместе с телетайпными строчками мгновения развивается прелюбопытное и доселе невиданное событие. Конкретнее: неизвестный мужчина угрожает взорвать национальный монумент — обелиск в честь Джорджа Вашингтона и как бы не взорвал в самом деле.
Американист встрепенулся при этом сообщении и отодвинул от себя газету. Между тем на телеэкране бежали новые строчки — в развитие исчезнувших. Итак, еще конкретнее и подробнее: незнакомец каким-то образом подогнал к подножию монумента автомобильный фургон, выскочил из него, полиции не оказалось поблизости, объявил о своей угрозе и о том, что в закрытом фургоне у него одна тысяча фунтов динамита как доказательство, что он отнюдь не шутит. Злоумышленник взял заложниками первых с утра туристов — посетителей монумента. Твердит, что не пожалеет себя и национальной святыни, если не удовлетворят его требования.
Требования... Требования... Требования... Все чего-то требуют — и все чаще с помощью динамита. Но этот новоявленный подрывник не требовал миллионов или свободы для соратников-террористов. Он требовал то, чего требовали миллионы американцев и многие избранники народа там, под куполом Капитолия, который в этот момент, очевидно, был превосходно виден от подножия обелиска,—общенациональных дебатов об угрозе ядерної! войны, а также запрещения ядерного оружия... Иначе... Тысячью фунтов динамита он замахивался на национальный монумент. С динамитом на термояд! Клин — клином. Чисто по-американски.