Путешествие Американиста

Так начиналась повесть «За рамой», начиналась, чтобы оборваться на пятой машинописной странице. Дальше не хватило запала, терпения, времени. Побеждало газетное — короче. Газетное — потом. Потом были, конечно, и другие куцые попытки вырваться за раму, но каждой хватало не больше чем на пять — семь страниц, каждая получалась не длиннее газетного куска, выдавая короткое прерывистое дыхание газетчика.

Невысказанность, однако, не отпускала. Газета живет один день и одним днем, и чем больше однодневок рождает газетчик, тем сильнее его тяга к вечным темам. Но наш герой не додумывал этот вопрос до конца. Ибо что такое вечность? Торжественное пустое слово. А жизнь и смерть конкретны, у каждого. И если тебя томит невысказанность, попробуй рассказать о своей жизни и о своей работе, какой бы странной она ни была,— и перестань витать в эмпиреях жизнесмерти.

Невысказанность, мучившая Американиста, носила, если разобраться, не метафизический, а деловой, профессиональный характер и была его недосказанностью насчет Америки.

И пока в монреальском аэропорту Дорвал он ждет очередного въезда в Нью-Йорк, прокрутим киноленту его начинающегося путешествия назад до Шереметьева и Москвы, до сборов в дальнюю дорогу.

Как у американистов получаются поездки в Америку? Проще, чем у других. За ними признается право освежать впечатления и знание страны, которой отданы их внимание и интерес и где вместе с президентами, иногда опасно, меняется политика. От обыкновенных смертных Американиста отличала многократная выездная виза в загранпаспорте. Чтобы выехать за границу, при наличии многократки ему в принципе требовалось лишь согласие главного редактора и редколлегии газеты, указание бухгалтерии о покупке авиабилета и выдаче командировочных в инвалюте, а также, конечно, американская въездная виза.

Когда он был молод, сотрудники редакции работали на шестом этаже старого здания, круглые окна которого глядели на знаменитую площадь. Теперь редакция занимала шесть этажей нового здания, выходившего длинным монотонным фасадом на знаменитую улицу, и по ковровым дорожкам, устлавшим коридоры, спринтеры-любители как раз могли бы бегать стометровку, финишируя у окна с прекрасным видом на кудряво бронзовую макушку бронзового поэта, которая летом едва выглядывала из пышной зелени.

Обитый темно-коричневыми панелями кабинет главного редактора, отвернувшись от площади, выходил па тесный типографский двор. Пожилой человек с испытующе-властным взглядом прохаживавшийся в его тиши, выслушал предложение о поездке за океан и благословил Американиста словом и жестом, припасенным для торжественных случаев: «Действуй!»

И тот стал действовать, поднявшись для начала па восьмой этаж, в отдел кадров, за американскими анкетами на русском языке, имеющимися про запас в солидной газете. Это были анкеты, подкреплявшие просьбу о визе. Он заполнил два экземпляра под копирку и расписался, как требуется американским посольством, на двух своих фотографиях — снизу вверх по краешку левой лицевой стороны. Анкеты вместе с фотографиями и сопроводи- ловкой были отправлены в консульское управление МИД СССР, а оттуда — с другой сопроводиловкой — в посольство США па шумной, грохочущей Садовым кольцом улице Чайковского.

Как всякий американист, наш герой с особым чувством проезжал мимо нелепого массивного дома образца пятидесятых годов, возле которого стояли автомобили американских дипломатов, не по-нашему, наискосок приткнутые к обочине и вечно пыльные, грязные, что выдавало тоже не наше, небрежно-привычное, панибратское к ним отношение, висели фотовитрины с вечно улыбающимся американским президентом и звездно-полосатый флаг и ходили вдоль двух арок бдительные милиционеры. Теперь, проезжая мимо, он вспоминал еще и о своих анкетах и фотографиях, которые, казалось ему, как раз в этот миг за этими желтыми стенами небрежно вертели в руках какие-нибудь клерки. Что они говорили при этом? Тоже что-то небрежное, пренебрежительное. Так казалось ему.

По консульскому правилу, действующему в отношениях двух стран, ответ на запрос о визе должен поступить в течение трех недель. Всего лишь раз американцы отказали ему в визе, по по опыту своему и товарищей Американист знал, что раньше конца третьей недели согласие, хоть ты расшибись, не поступит. Наберись терпения, но нервничай и спокойно жди.

И, сидя в Москве, он ждал американской визы и поездки в Соединенные Штаты Америки.

Простейший случай.

Но если в порядке преодоления невысказанности рассказать детали, то и у простейшего случая была своя подоплека. Ничего нет нынче простого в наших отношениях с заокеанской державой.

Подоплека — и предыстория — поездки Американиста состояла вот в чем. Корреспондент одного известного нью-йоркского еженедельника, аккредитованный в Москве, хорошо знающий русский язык и по-американски настырный, неподобающе вел себя при посещении одной советской среднеазиатской республики, граничащей с Афганистаном, а при посещении другой нашей республики однажды выдал себя за советского журналиста, заместителя редактора областной газеты. Компетентным органам не нравилось его поведение и способ собирания информации. Корреспондента выдворили из Советского Союза.

Коллега Американиста, другой американист, работавший корреспондентом той же советской газеты в Вашингтоне, не знал выдворенного американца и в своих поездках по Соединенным Штатам не пытался прикидываться заместителем редактора какой-нибудь луизианской или северодакотской газеты. Но разве есть место нормальной логике тогда, когда отношения между двумя государствами ненормальны? На шахматной доске межгосударственных отношений произошел размен фигур. В отместку за высылку американского корреспондента из Москвы коллегу Американиста лишили аккредитации в Вашингтоне.

Коллега не искал этой бури и не ведал, что судьба его переменилась без его участия и ие по его воле. В то время, когда на доске совершился упомянутый размен, коллега безмятежно блаженствовал среди небесной и морской лазури где-то на подступах к родной стране, между Грецией и Турцией или даже Турцией и Румынией, плывя в свой летний отпуск на борту советского теплохода, для которого с большим трудом и хлопотами, подняв и это дело па высокий межгосударственный уровень, выхлопе тали право разового захода в американский порт Балтимор, неподалеку от Вашингтона, чтобы забрать советских дипломатов и других сотрудников с семьями п багажом.

Нет, ничего нет простого в наших отношениях с американцами и почти ничего личного, ибо не личности общаются, а государства. Даже личности общаются через государства.

Коллега был главным и самым деятельным корреспондентом газеты в Соединенных Штатах. Заслуженный им отпуск был испорчен. Предпринятые им попытки на несколько дней вернуться в Вашингтон, чтобы вывезти бумаги и имущество, не увенчались успехом — наше государство не сочло уместным одалживаться у американского.

Эта малая, не попавшая в газеты история разыгралась летом, а между тем постепенно надвигалась осень и вместе с осенью, по политическому календарю,— выборы в американский конгресс.

Нет, это не были выборы президента, громко отдающиеся на всех направлениях внутренней и внешней политики. Это были скромные промежуточные выборы в конгресс, чисто американский ритуал, который почти не влияет на внешнюю политику и по существу ничего не может изменить в советско-американских отношениях. Но и за ним у нас принято следить, и его принято освещать.

Тогда-то и возник Американист в тиши редакторского кабинета и был напутствован торжественным, властным жестом: «Действуй!»

Он предложил временно заполнить образовавшуюся брешь, вычислив, что при этом одалживаться у американцев не придется. В Москве уже сидел взамен выдворенного новый, быстро присланный — и пущенный нашими властями — представитель нью-йоркского еженедельника. И если мы дали визу ему, то они не смогут отказать нашему. Летом, в случае с коллегой, было око за око. Осенью получался баш на баш. Круглый, как Земля, принцип взаимности поворачивался солнечной стороной.