Страница 38 из 84
Телевизионные комментарии были уважительными и уже спокойными по тону, поскольку первоначальное потрясение, вызванное внезапным известием, прошло. Гадали о будущем, причем и государственные деятели, и журналисты в один голос предполагали преемственность и стабильность советской внешней политики…
Американист на два дня сократил свое пребывание в Сан-Франциско, переделав билет с воскресенья на пятницу. Когда в твоей стране объявлены траурные дни, не с руки и за границей заниматься делами, как обычно. К тому же, его делам чинились препятствия. Он хотел навестить университетский город Пало-Алто в нескольких десятках миль от Сан-Франциско, и в нем архиконсервативный Гуверовский институт войны, мира и революции. Он все еще добивался встречи лицом к лицу с рейгановцами, в частности с теоретиками — поставщиками антикоммунизма. Но госдепартамент не дал разрешения на поездку в Пало-Алто.
Он отправился в советское генконсульство. Над зданием па Грин-стрит флаг был приспущен, на древке рядом с красным полотнищем повисли черные ленты. Внутри, в зале первого этажа, генконсул, одетый в темный костюм, распоряжался установкой траурного портрета и ждал американцев-посетителей. На столе перед портретом лежала книга для записи соболезнований.
Новость из Москвы совпала с американским праздником — Днем ветеранов. Официальные учреждения в Сан-Франциско не работали, меньше обычного было автомашин на улицах и дорогах. Пасмурный с утра, день постепенно прояснился. Попадет ли он еще в этот город? Хотя мысли Американиста были дома, сидеть с ними в четырех стенах номера в «Хайятт-Ридженси» не представляло смысла. Он пешком отправился вдоль берега залива в знаменитый район Рыбацкого рынка. Там, среди ресторанчиков и сувенирных магазинчиков, как всегда, царила праздная толпа, реяло сырым духом морской пучины — продавали креветок, крабов, устриц, омаров и всевозможную рыбу, переложенную на прилавках кусками битого льда. Он отмечал перемены, подтверждающие, что сан-францисские жители и коммерсанты сохранили умение обживать свой город, со вкусом строить новое, а старину приспосабливать к меняющимся временам и потребностям. Из старых кирпичных зданий шоколадной фабрики в районе Рыбацкого рынка, оказывается, можно было сделать изящно оформленный торговый пассаж с галереями, переходами и множеством лавчонок. На старом причале возник еще один торговый ряд, так его и называли — Пирс № 39. Он полюбился горожанам, и они прогуливались там с детьми, осматривали старую музейную шхуну, поглядывали на новые яхты. Магазинчики были набиты вещицами на память о посещении любящего свою славу Сан-Франциско.
Когда Американист вернулся в отель, телеэкран продолжал обрабатывать сенсационную новость из Москвы. Еще не было объявлено, что американскую делегацию в Москву возглавит вице-президент Буш, и потому гадали, полетит ли на похороны советского президента американский президент. Большинство комментаторов полагало, что да, должен ехать, по соображениям как дипломатической вежливости, так и государственной политики, что надо использовать эту поездку для знакомства с новым советским руководством, что в момент, напоминающий о бренности жизни и о смертном уделе даже самых больших людей, надо продемонстрировать уважение к другой ядерной державе и еще раз символически выразить желание жить с ней в мире.
Теперь Американист не покидал своего номера и не отрывался от телеэкрана. Он знал, что в такие дни газета не ждет материала ни от своих собственных корреспондентов, ни от специального, что все освещение события будет сугубо официальным, протокольным, по тем не менее нес свою вахту у телеэкрана, и рой мыслей витал в его голове — мыслей о прошедших годах, о будущем родной страны, о советско-американских отношениях.
Около полуночи по каналу Эй-Би-Си снова началась специальная полуторачасовая передача. Снова выступали бывшие президенты — Никсон, Форд, Картер, встречавшиеся с умершим советским руководителем, бывшие госсекретари Киссинджер и Хейг, известные специалисты из нью-йоркского Совета международных отношений. Все они так или иначе защищали основы американской внешней политики, по в этот особый день избегали антисоветских нападок, выдерживали спокойно-рассудительный, уважительный тон. В тех или иных словах все участники передачи говорили о том, как важно понимать и соблюдать взаимные интересы в тот момент, когда меняются люди у руля другой великой державы.
Когда Американист заснул в час ночи, передача все еще продолжалась.
Утром Слава отвез его в аэропорт и он вылетел из Сан-Франциско. К вечеру был в Вашингтоне. А еще через день, в воскресное утро, вместе с другими советскими корреспондентами приехал в посольство. Президент Рейган должен был нанести визит соболезнования. Корреспондентов пригласили присутствовать при этом.
И на этот раз парадная дверь в посольство и металлические ворота, через которые должен подкатить к двери президентский лимузин, были раскрыты. Царила атмосфера напряженного ожидания и того повышенного внимания ко всем деталям, которая обычно предшествует появлению чрезвычайно важного лица.
Президент, живущий и работающий в трех кварталах от советского посольства, ни разу там не был, как ни разу не был он и в Советском Союзе.
Траурный портрет был установлен в комнате на втором этаже, рядом с Золотым залом, который был закрыт. Корреспондентам сказали, что непосредственно перед приездом президента их запустят на второй этаж и там, с близкого расстояния, стоя у колонн напротив комнаты с траурным портретом, они смогут наблюдать церемонию, которой придавалось важное, символическое значение. Собравшись на первом этаже, в комнатке пресс- отдела, корреспонденты ждали сигнала.
По коридору мимо них быстро прошел посол — с траурной повязкой на рукаве темного пиджака, как всегда энергичный и приветливый. Судя по тому, что он шел из своего кабинета в направлении вестибюля, минута приближалась.
Но приглашения на второй этаж корреспонденты так и не дождались. То ли посол передумал, то ли американская секретная служба не захотела лишних свидетелей, но американские репортеры не сопровождали Рейгана, а советские оказались запертыми в коридоре первого этажа. Напрасно дергали они, пытаясь открыть, дверь, выходящую в вестибюль, с другой стороны ее придерживали железной рукой. На второй этаж пригласили лишь двоих — корреспондентов телевидения и ТАСС, для картинки и для официального сообщения.
Остальные ждали их возвращения и рассказа. Два очевидца вернулись быстро. Влетели в комнату, возбужден- ные и раздосадованные. Тассовец сразу принялся исправлять свою заранее заготовленную версию, так называемую болванку. Ему пришлось вычеркнуть из нее минуту траурного молчания. Минуты не оказалось. Очевидцы делились с коллегами деталями, которым не нашлось места в коротком тассовском сообщении, тут же отправленном в Москву. Президент, рассказывали они, был не в черном, а в обычном коричневом костюме, без супруги, которую почему-то тоже ожидали. Он поднялся на второй этаж в сопровождении посла и своих охранников, сел в красное кресло, стоявшее у столика перед траурным портретом, и сделал свою лаконичную запись в книге соболезнований. Впервые попав в советское посольство, президент озирался. Тут мнения очевидцев разошлись. Один говорил, что президент озирался всего лишь с любопытством. Другой утверждал — с испугом…
В здании посольства Американист однажды наблюдал другого президента США. В июне 1973 года в ходе своего официального визита советский руководитель дал обед в честь главы американского государства. Обед проходил в посольстве. За круглыми столами, расставленными в Золотом зале, собрался тогда цвет официального Вашингтона. Представители прессы, не допущенные в зал, толпились на лестничной площадке, и Американист, подавляя чувство человеческой неловкости ради профессионального любопытства, вместе с Виталием, который был в то время нью-йоркским корреспондентом, пробился к раздвигавшейся двери в зал и, высовывая голову, одним глазом видел не только круглые столы, за которыми сидели сенаторы и министры с женами, но и главный стол с главными людьми, слева, под большим зеркалом в золоченой раме.