Путешествие Американиста

Москвич, ставший вашингтонским старожилом, представлял нашу страну при шести президентах Соединенных Штатов Америки

___________

1Описание относится к ноябрю 1982 г. В марте 1986 г. на XXVII съезде партии А. Ф. Добрынин был избран ЦК КПСС. (Примеч. автора.)

и имел дело с семью государственными секретарями, с полудюжиной помощников президента по национальной безопасности. А других американских министров, сенаторов, конгрессменов, промышленников, банкиров, деятелей культуры и так далее не сосчитать.

Американист порою отчаянно завидовал послу, которому сам собой, самотеком истории шел в руки богатейший, уникальнейший материал — и пропадал этот материал, не попадал на глаза обыкновенному читателю, широкой публике. Ах, если бы у посла был досуг — и охота и возможность— писать книги, мемуары! Какую картину в лицах и важных эпизодах текущей истории можно было бы создать, исполненную скрытого и явного драматизма, притяжения и отталкивания двух общественных систем и национальных психологий, и все это на фоне небывалых реалий ядерного века, в драматических ситуациях, порожденных им. Характеры и личности, меткие словечки, в которых и юмор, и накал исторических минут, и сцены, сцены, сцепы двух десятилетий, включая и те, когда балансировали на грани, как, к примеру, в октябре 1962 года, при том же Кеннеди, в дни «карибского ракетного кризиса».

Особой прочности должен быть человек, чтобы все эти годы пропускать через себя и выдерживать высоковольтное напряжение международной жизни. Одним богатырским ростом посла и былиннои его фамилией тут явно не обойтись.

С давних пор Американист наблюдал посла со своей корреспондентской вышки, при взлетах и падениях советско-американских отношений и знал, что, внешне простой и демократичный, он дипломат до мозга костей. Из своего кладезя знаний, опыта, мыслей вынимает лишь то, чем хочет поделиться. А свое перо, живое и проницательное, отдает тому единственному в своем роде жанру литературы, у которого самый узкий круг читателей — жанру шифротелеграмм, закрытых дипломатических депеш.

Анатолий Федорович почти никогда не давал интервью для печати. Вместо них — печать дипломатического молчания на устах. Он принадлежал государству, а не себе, этот государственный человек.

Посол нашел время для Американиста, и тот вошел за двойную плотную дверь глухого, без окон, кабинета, где все было сделано так, чтобы исключить малейшую возможность подглядывания и подслушивания, ибо в любую политическую погоду, как при взлетах, так и при падениях, американские спецслужбы не переставали оттачивать свое электронное зрение и вострить электронный слух, благо особняк посольства находится в центре Вашингтона и со всех сторон окружен американскими домами, чьи хозяева вряд ли будут упираться, отказывая в патриотических услугах ФБР.

В своем кабинете посол обычно был либо за широким, сделанным по росту пюпитром в углу, где стоя листал американские газеты, либо за письменным столом. На этот раз он сидел за столом и что-то писал. В конце концов чем-то работа вошедшего человека и человека, сидевшего за столом, была схожа, оба были советскими американистами. Оба следили за положением дел на американской сцене, хотя Американист был газетным корреспондентом, одиночкой, а вместе с послом на государственное дело работали еще два его заместителя в должности советников-посланников, советники, первые, вторые и третьи секретари, атташе и, наконец, молодые стажеры, только что вышедшие из стен Института международных отношений, пока еще мальчики на побегушках, но, кто знает, быть может, с честолюбивыми мечтами о посольском кресле в далеком будущем, когда наступит время их поколения. Оба были пишущие люди, эти два американиста, и писали они так или иначе о своих американских наблюдениях. Писали, правда, в разные адреса, и телеграммы посла читали те, у кого не всегда есть время на газетные корреспонденции, но, как пишущий человек, журналист был в более выгодном положении, чем посол, которого отрывали от стола и пера срочные и многообразные заботы руководителя. И посетители. Иногда и такие, от которых вроде бы и нет прямой пользы делу.

Но посол прервал свое писание, поднял от стола большое, одутловато-бледное и усталое лицо человека, проводящего долгие часы в четырех стенах, и приветствовал Американиста как старого знакомого, с которым в одном и том же городе одной и той же чужой страны переживали и обдумывали разные времена. И задал свой первый вопрос: что нового? Информация — пища как дипломатов, так и журналистов, и приезжий москвич не без профессиональной зависти сразу же убедился, что дела дома, дела в государственных сферах вашингтонский старожил конечно же знает лучше его, приехавшего москвича.

Что касается американских дел, ничего утешительного посол не сказал. Десять лет назад он был из тех, кто у колыбели разрядки на этом, вашингтонском, ее конце активно участвовал в разработке многочисленных двухсторонних соглашений, в подготовке трех встреч в верхах. Теперь он считал, что неустройство советско-американских отношений продлится долго, переживет и Рейгана.

Через улицу напротив здания советского посольства стоит шестиэтажный дом. Знающие люди говорят, что на чердаке или на верхнем его этаже — круглосуточный наблюдательный пост ФБР. Это оттуда, но не только оттуда, простые и электронные глаза и уши направлены па советское посольство, глядят, кто и с кем входит и выходит, и за всем остальным.

Когда Американист остановился у железной решетчатой калитки в железной решетчатой ограде посольства, «то-то невидимый как бы уперся ему взглядом в затылок, и он физически ощутил, что весь на виду, что его просвечивают. На этом месте у медной старой посольской вывески на русском и английском языках всегда возникало именно это ощущение, хотя никогда он не мог проверить, насколько оно верно. Шедший по тротуару мужчина-американец поглядел на него с мгновенной оторопью: такой взгляд всегда был у американцев, когда они видели человека, собирающегося войти в советское посольство. Полицейский в черном костюме специального подразделения секретной службы, охраняющего в Вашингтоне официальные учреждения и иностранные посольства, как ни в чем не бывало продолжал свое неспешное патрулирование, разгуливая вдоль железной ограды.

Американист пытался повернуть ручку в железной калитке, но она не поддалась и дверь не открылась, и вдруг из ниоткуда, из окружающего воздуха раздался молодой мужской русский голос: «Нажмите кнопку и назовите себя!» Он понял, что меры предосторожности усилились за время его отсутствия, и, поискав глазами, нашел кнопку и микрофон, прикрепленный к железному косяку калитки. «Открывайте!» — приказал невидимый голос, когда он назвал фамилию и должность, и одновременно послышался резкий звук зуммера, и на этот раз ручка и железная дверь поддались под рукой.

Теперь, пройдя с десяток шагов через крошечный дворик, где разбито подобие газона и образом родины застенчиво белеют несколько слабо привившихся на чужой почве берез, он подошел к двери в само здание, которая тоже была закрыта, и снова взялся за ручку, и тогда раздался еще один зуммер, и тяжеленная дверь медленно и тяжело открылась. И сразу за дверью он увидел стену, вернее зеркало до потолка, разделенное на мелкие квадраты, и в этом зеркале - самого себя и еще одну дверь, которая без зуммера отворилась в знакомый ему посольский вестибюль, и он не успел толком рассмотреть новое, без него появившееся помещеньице между первой дверью и зеркальной стеной, в котором, упрятанный и защищенный, сидел дежурный дипломат, занимающийся не своими, а иностранными посетителями.

В дальнем конце знакомого вестибюля, в котором он очутился, пройдя через калитку и две двери, слева от лестницы, покрытой красным ковром и изгибом поднимающейся в приемные залы второго этажа, сидел уже не дежурный комендант шестидесятых или начала семидесятых годов, одетый в обыкновенный гражданский костюм, а молодой подтянутый прапорщик в форме пограничника. Вернее, прапорщик не сидел, как, бывало, комендант, а стоял наготове за большой полукруглой, высотой по грудь конторкой. Конторка, как увидел подошедший к пей и давший паспорт на проверку Американист, была технически богато оснащена и, надо думать, укреплена на манер бастиона. Стены не были помехой зоркому, всевидящему взгляду пограничника. На полудюжине маленьких экранов внутреннего телевидения мерцали перед ним железная калитка в посольской ограде, вход в пристройку, где были служебные помещения советников по прессе и культуре и другие важные с точки зрения присмотра участки передней, задней и боковых стен здания. Как раз этот молодой парень в форме и фуражке и видел его стоящим у калитки, спрашивал, нажимал кнопки, дистанционно управляющие дверьми. А зеркало при входе было с секретом — теперь, очутившись с другой его стороны, Американист видел вовсе не зеркало, а как бы прозрачную стену и сквозь нее тех, кто вслед за ним вошел в дверь и стоял теперь перед тем, что оттуда, с той стороны, казалось всего лишь обычным зеркалом.