Страница 22 из 84
В шестидесятые годы, помнил он, железной ограды не было, не было, конечно, и всего остального — дистанционных дверей, чудо-зеркала, внутреннего телевидения и пограничника в форме. Не было, странно подумать, даже полицейского, охраняющего посольство. Впрочем, тогда и думалось по-иному. Как ни странно, почти не опасались террористических актов, взрывов, вооруженных провокаций. Однажды ночью в середине шестидесятых годов громыхнуло: кто-то подбросил завернутую в газету взрывчатку к фасадному углу посольского особняка. Пострадал кабинет советника-посланника: вылетели стекла, покорежило мебель. Такие были немыслимо беспечные времена, что кабинет заместителя посла размещался на первом этаже и выходил на улицу. Как любой другой дом на Шестнадцатой улице, посольство ничем не ограждало себя, кроме разве что узенького газона.
А потом по миру пошли волны терроризма, левого и правого. Угоняли и взрывали самолеты, по почте посылали бандероли с пластиковыми бомбами, принялись похищать и убивать генералов п министров и даже захватывать посольства.
Большая часть советской колонии в Вашингтоне жила теперь в изолированном, охраняемом пограничниками комплексе — в принадлежащих посольству, недавно выстроенных жилых домах неподалеку от Джорджтауна, в хорошем тихом районе несколько в стороне от Висконсин-авеню. Переговоры об этой новой большой территории, как почти все переговоры с американцами, велись долго, трудно, но завершились соглашением о своеобразном обмене — посольство США в Москве тоже получало большой участок земли недалеко от нынешнего своего местонахождения, на задах высотного здания на площади Восстания. Взаимность скрупулезно синхронизируют во времени, и хотя новое здание нашего посольства в Вашингтоне уже стоит на территории комплекса, переехать в него можно лишь одновременно с переездом американцев в их новое посольство в Москве. Но жилая часть комплекса уже была заселена, и там сам собою уже возник быт московских дворов — с детьми, играющими в песочницах, и с мамами, которые, собравшись вместе, судачат о покупках и новостях.
Территориально наш быт посреди американской столицы строго ограничен. На въезде в комплекс — шлагбаум, которым на расстоянии управляет дежурный пограничник, сидящий в высоком бетонном бастионе.
Вашингтон и вся Америка лежат по другую сторону шлагбаума.
Во избежание провокаций и разных неприятностей женщины за территорию комплекса не выпускаются в одиночку. Даже за картонкой молока или коробочкой аспирина.
В отличие от озабоченного посла группа попутчиков ученых, с которыми Американист второпях расстался в нью-йоркском аэропорту Ла Гардиа, была веселой и беззаботной, как бывают веселы и беззаботны командированные люди, удачно поработавшие, выполнившие задание, сделавшие все, что положено, и перед возвращением в Москву получившие право на отдых и разрешенные заграничные удовольствия. Они пришли в гости к одному патпему дипломату, седому и красивому мужчине. Жена дипломата, энергичная привлекательная дама, уставив стол холодными и горячими закусками, потчевала гостей. С тарелками и стаканами в руках компания расположилась полукругом у телеэкрана. Был день, вернее, вечер дня выборов, и телекомментаторы во все возраставшем темпе освещали их ход и первые итоги.
В восьмом часу вечера с избирательных участков уже поступили первые фактические подсчеты. На их основе делались электронные прогнозы. Как бы перескакивая из штата в штат и из города в город на больших картах- схемах, комментаторы, ссылаясь на компьютеры, предсказывали итоги и одного за другим уже провозглашали победителей среди сенаторов, конгрессменов, губернаторов и мэров.
Для Американиста, тоже гостя приветливой четы, это были девятые по счету американские выборы, и с неожиданной ностальгией он отмечал про себя, что самый уважаемый им, поистине легендарный телеведущий компании Си-Би-Эс Уолтер Кронкайт уступил свое место напористому Дэну Разеру, к которому трудно было с ходу привыкнуть. Не без удовольствия от превосходства своих знаний он разъяснял ученым-москвичам непонятные термины телевизионной скороговорки — и снова завидовал их веселому артельному духу и тому, что, разом сделав дело, они возвращаются домой. А для него эта суматошная election night, ночь выборов, была той работой, ради которой он прилетел в Вашингтон, а не просто любопытным, диковинным зрелищем.
Он ушел раньше других и пешком вернулся к себе, в Айрин-хауз. На Уиллард-авеню, как всегда в этот час, было темно и безлюдно, но в высоких больших домах, всюду горел свет: перед своими телевизорами жильцы следили за увлекательным и сумасшедшим ритуалом американской демократии.
Уже один, он допоздна сидел перед телевизором, занося в блокнот цифры и факты из продолжавшихся репортажей. На следующее утро дополнял их сведениями газет, которые, однако, не успели дать полные итоги, и снова сидел у телевизора. Писал, зная, что газете нужно от силы пять страниц, пил чай, нервничал. В одинокой работе прошел день, и за окном вечер сменился ночью. Вопреки договоренности Москва не вызвала его в два часа. Он дремал, и в дреме все боялся, что Москву вообще не дадут, что про него забыли и что труд его пропадет. Но в четвертом часу звонок раздался.
Слышимость была хорошей, и он быстро отдиктовал свою корреспонденцию. Потом соединился с редактором отдела и сообщил, что передал, как уславливались, об итогах выборов примерно шесть страничек. Спросил у стенографистки Зины, какая погода в Москве, и положил трубку.
Итак, промежуточные выборы пришли и прошли, и он осветил их, причем оценки и предсказания его первой, до выборов, корреспонденции, в общем оправдались.
Теперь он мог быть доволен собой, испытывал чувство облегчения работника, сделавшего срочную, неотложную работу. Хотелось встряхнуться и расслабиться в дружеском кругу, но была ночь и пустая квартира и единственное общество - ночные программы телевидения
Он не сразу уснул. Лежал в темноте и перебирал в памяти строчки своей корреспонденции, которая исчерканными листочками осталась на столе в его кабинете, и уже была на столе редактора в Москве, и шла в набор, и к тому времени, когда он, одинокий, проснется в доме, нависшем над дачным Сомерсетом, уже будет размножена в миллионах экземпляров и разойдется по всей огромной родной стране, по которой он, Американист, увы, ездил меньше, чем по Америке.
Между тем это была деловая корреспонденция и слова ее мало что говорили уму и сердцу читателя.
В минувший вторник американцы пережили еще один день выборов и еще один вечер и ночь перед телеэкранами, на которых команды трех главных телекорпораций сражались за внимание зрителей не менее рьяно, чем кандидаты двух партий за голоса избирателей — так начинал он свою корреспонденцию.— К тому же это была еще одна битва компьютеров, разыгранная по законам американского политического цирка с присущими ему головокружительными скоростями. Компьютеры телекомпаний обгоняли компьютеры, подключенные к избирательным участкам, пытаясь определить результаты тогда, когда не проголосовала, и десятая часть избирателей. Кстати, двое из каждых трех американцев вообще предпочли уклониться от голосования, очевидно, не находя в нем смысла. Как сообщают, в выборах приняло участие лишь тридцать девять процентов граждан, имеющих право голоса. Поразительно? Нет. Обычный и привычный факт, хотя компьютеры обошли его вниманием, а здешние наблюдатели упомянули мимоходом.
Сейчас они заняты другим — превращением арифметики итогов в алгебру оценок и прогнозов. Сначала об арифметике. Республиканцы, то есть партия президента, потеряли двадцать шесть мест в палате представителей. В конгрессе нового созыва им будет принадлежать сто шестьдесят шесть мест (вместо ста девяноста двух нынешних). Демократы упрочили в палате свои позиции партии большинства, завоевав двести шестьдесят восемь мест. Если палата представителей избиралась вся, то в сенате решалась судьба тридцати трех мест из ста. Раскладка по партиям осталась неизменной: пятьдесят четыре республиканца против сорока шести демократов. Избирались также губернаторы в тридцати шести из пятидесяти штатов. Демократы в дополнение к имеющимся выиграли еще семь кресел. Теперь они губернаторствуют в тридцати шести штатах, а республиканцы — в четырнадцати.