Путешествие Американиста

Танцуя от автобуса, как от печки, пойдем дальше. Если сила примера в той или иной области не работает на нас, она работает против. Если мы отстаем в мире магазинов, вещей и быта, наши противники и в мире межгосударственных отношений не хотят признавать нас за равных. Советско-американское военное равновесие, стратегический паритет мы считаем историческим достижением последних лет. А американские ультраконсерваторы — своим недосмотром, временным поражением, требующим реванша, несправедливостью, которую нужно скорее устранить. Все новыми и новыми раундами гонки вооружений они, по существу, рассчитывают убить двух зайцев — восстановить превосходство Америки в ракетно- ядерных делах и измотать нас экономически.

Исторически выход известен, прост и чрезвычайно труден: работать, работать и еще раз работать. Лучше их. Держа порох сухим. Выигрывать раунды материального и духовного соревнования социализма с капитализмом. Ради процветания нашего народа и ради примера всему миру. Не силой оружия, а силой примера…

Вот о чем примерно думал Американист, снова напав на вечную тему: мы и они — и продвигаясь в комфортабельном американском автобусе из Джорджтауна в Чеви-Чейс. При этом он не забывал поглядывать на юную девушку с влюбленным пареньком и переносился мысленно в свою молодость, в свою первую ослепительную любовь в далеком заводском поселке, в далекий первый послевоенный год. Как он ждал тогда свиданий, и красивее его девушки никого не было в целом мире, и он еще не мог представить, как долга жизнь и как причудливо опа им распорядится.

В качестве типичного рейгановца Джо рекомендовал Чарльза Уика, личного друга президента и директора Информационного агентства США, верховного распорядителя «Голоса Америки» и ста с лишним американских пропагандистских центров на всех долготах и широтах земли. Лучшей кандидатуры не придумать — главный официальный рупор.

С мистером Уиком Джо был на короткой ноге и обещал похлопотать за Американиста.

История, однако, затянулась. Сначала Уика не было в Вашингтоне. Когда он вернулся, когда до него удалось дозвониться, голос в трубке заклокотал нечиновничьими эмоциями. Мистер Уик сразу же бросился в контрпропагандистскую атаку, обвинив Американиста в том, что американские корреспонденты в Москве не имеют допуска к советским официальным лицам. Казалось, что он чего-то недопонял и что-то перепутал. Американист не ведал этим допуском и был озабочен проблемой противоположного свойства — именно в Вашингтоне советских журналистов не хотели принимать высокопоставленные американские лица. И эту озабоченность он излил в телефонную трубку в ответ на клокотание с другого конца провода.

— А я, что же, не высокопоставленное лицо?! — взвился мистер Уик.

— Совсем напротив,— успокоил Американист президентского дружка.— Я потому и прошу о встрече, что вы — очень важная персона.

Телефонные страсти на этом не кончились. Уик пригрозил тут же, немедля выяснить, какого сорта «красный» добивается встречи с ним. Это походило на грубоватую шутку, но оказалось бесцеремонной откровенностью. Не вешая трубки, Уик и в самом деле начал что-то у кого-то выяснять по каким-то селекторам американской правительственной связи. Неужели наводит справки в недрах ФБР? Это было бы, пожалуй, удачей — какой журналист не хочет хотя бы по телефону познакомиться со своим невидимым куратором из Федерального бюро расследований. Но нет, Уик соединил Американиста с другой важной персоной, помощником госсекретаря Бэр- том, который ведал отношениями с Советским Союзом. В голосе мистера Бэрта звучало недоумение: какого черта его вдруг отрывают от дел и против желания включают неожиданным персонажем в какую-то комедию? Вслух он, однако, этого не сказал — может быть, у президентского приятеля в числе прочих было и право на бесцеремонность. Вслух Бэрт ответил, что с точки зрения госдепартамента возражений против встречи нет.

И вот в назначенный день и час Американист явился в стандартно-внушительное здание на Пенсильвания-авеню, в пяти шагах от Белого дома, и произвел примерно тот переполох, какой вызывает внезапный прорыв противника на надежно охраняемую территорию. В приемную, где он, сидя на диване, листал фирменные пропагандистские журнальчики в ожидании вызова к мистеру Уику, один за другим как бы невзначай заглядывали любопытствующие клерки. Такое повышенное внимание, может быть, и льстило его самолюбию, но вызова к Уику, шефу рейгановской пропаганды, он не дождался. Минут через десять подошел один из клерков и со смущенным видом сообщил, что мистер Уик, к сожалению, занят на Капитолийском холме, о чем пытались, но не смогли вовремя предупредить гостя.

Американист ушел несолоно хлебавши, но не потеряв надежды, ожидая обещанного свидания в другой день и час. Не тут-то было. В тот же вечер, в шестом часу, едва кончился вашингтонский рабочий день, как ему позвонил помощник мистера Уика и сообщил, что встреча не состоится. Вообще. Отменялась. Такого еще не случалось в американской практике Американиста. Без извинений и объяснений. От ворот поворот.

Может быть, запросив подробную характеристику, мистер Уик просто-напросто передумал. Может, главный вашингтонский пропагандист, воспользовавшись случаем, решил свести какие-то свои счеты, выразить какое-то неудовольствие, послать некий «сигнал Москве», шибко преувеличив значение журналиста и не зная, что такие сигналы в Москве не проходят. Или побоялся попасть на зуб советскому журналисту? Сам решил задеть, уколоть, обидеть?

Так или иначе в отказе от встречи смысла было, пожалуй, больше, чем в самой встрече.

Ненавидеть — не видеть. По звучанию эти слова стоят рядом. По смыслу перекликаются. Не видя, легче ненавидеть. Не видя и не зная. Почему бы не допустить, что мистер Уик изо всех сил в чистоте хранил свою ненависть и берег ее, не подвергая испытанию на прочность встречами с заочно, прочно и свято ненавидимыми людьми. Увидя — ненавидеть труднее.

Не увидев мистера Уика, задетый и оскорбленный Американист охотно его возненавидел. Теперь он верил самым нелестным характеристикам, всему, что работало па возникавший из газет и рассказов образ хлыщеватого, самоуверенного и дремучего техасского мещанина. Типичный нувориш, сколотивший миллионы на вульгарной дешевке шоу-бизнеса с примесью, как говорят, порно. Фат и любитель сладкой жизни. Самовлюбленный Нарцисс. В поездки берет с собой парикмахера и по нескольку раз на дню меняет наряды. Невежествен легендарно. Американская фортуна, как вульгарная герл из бурлеска, вдруг повернулась к нему лицом, и вот вам. главный официальный рупор Америки.

Примерно так представлял теперь Американист Чарльза Уика. И так мстил ему, заочно ненавидя.

Это любовь не поддается искусственному насаждению, а ненависть можно разводить целыми плантациями.

Оглядываясь назад на свои первые годы в Соединенных Штатах, он думал, что тогда наши отношения были легче и проще. Он понимал, что в такой оценке был субъективный момент: молодой человек, приехал впервые, принимал все как есть, и сравнивать ему было не с чем. С тех пор, уже на его памяти, две наши страны прошли полосу надежд, за которой наступила полоса разочарований. Тогда, в начале шестидесятых, льды «холодной войны» были привычно крепкими, о контроле над вооружениями писали меньше, наши корреспонденты в Нью-Йорке и Вашингтоне больше освещали вьетнамскую войну, антивоенное движение и борьбу американских негров за равенство, да и термоядерные горы были совсем не те, низкорослые Карпаты в сравнении с Гималаями начала восьмидесятых годов. Не было тогда миллиона накопленных Хиросим — и такого ожесточения, и такого отчаяния. И сам он, на своем уровне, не чувствовал этого.

А сейчас, казалось, что-то испортилось даже в обязательности и корректности американцев, в самой манере их общения с советскими людьми. Как корреспондент, он знал кое-какие проторенные тропы и пользовался ими, облегчая свою работу, по теперь обнаруживал, что и они заросли.