Страница 15 из 84
В своей ипостаси общественного лица, газетчика оп дол nr ей был встречаться и встречался с общественными лицами — американцами, прежде всего с журналистами, предпочитая известных, умных и знающих, тех, чье мнение имело вес, помогало оценить политическую обстановку и, кроме того, поддержать у Американиста уважение к самому себе. Не хотел он даром есть инвалютный хлеб из супермаркета «Джайант».
Выходец из гущи простого народа, из медвежьего нижегородского угла, Американист не расстался с психикой предков и долг свой, даже выражая летящей фетовской строкой, понимал тяжело и тугодумно. В загранкомандировке все время принадлежало редакции, и должно было быть отдано делу. Совесть без промедления принималась за пего, когда получалось иначе. Но невозможно отдавать работе все двадцать четыре часа — даже за границей. Работа, работа! Черт возьми, человек должен не только работать, ио и со вкусом жить. Умения жить не было — ни дома, ни за границей. Постигая себя, вслушиваясь в себя — это занятие тоже пришло с годами,— он как бы слышал далекое, упорное эхо, идущее от безвестных крепостных предков.
Втайне Американист завидовал тем, кто умел легко жить и непринужденно нести бремя долга, и такие свойства он отмечал у своих американских собеседников.
В Джорджтаун, старый респектабельный район Вашингтона, его вез пожилой негр-таксист. В словах таксиста, в его невозможном выговоре плескалась стихия, из которой даже капли не даются чужим. Когда Американист попробовал, для себя, изложить слова негра анемичным газетным языком, выходило, что на предстоящих выборах голосовать негр не будет, так как считает их пустым делом, что экономические новшества президента ему не нравятся, а надежды свои он возлагает на демократов, которые, дай бог, укрепят в конгрессе свои позиции и все выправят.
Американист сошел на углу Висконсин-авеню и Пистрит, чтобы пройтись пешком. Он любил Джорджтаун и разделял тягу американцев к старым, внешне неказистым домам, которые они умеют обживать, сочетая все сияющие, стерильно чистые современные удобства с патриархальным уютом маленьких окошечек с занавесочками и высоких и пухлых бабушкиных кроватей под балдахинами. Дорогие дома притворялись скромными, и, шагая по ковру желтых осенних листьев на кирпичных тротуарчиках старой джорджтаунской улицы, посреди которой сохранили даже давно бездействующие трамвайные пути, он думал, что хорошо, наверное, жить и работать в какой-нибудь светелке, глядящей оконцами в покойный задний дворик, где весной цветет магнолия и «собачье дерево», или, по-нашему, кизил.
Один из домов принадлежал широко известному обозревателю Дню К., печатающему свою «колонку» в сотнях американских газет. Его статьи в переводе на русский язык частенько попадали в тот вестник ТАСС, который Американист ежедневно читал у себя в редакции. Он п очно был знаком с Джо, но заочно, через его продукцию, куда лучше.
Хозяин встретил его у двери. Из крохотной прихожей, где висели картины жены-художницы, через гостиную первого этажа, обставленную покойной старой мебелью, они прошли в полуподвал. Там была кухня и непарадная столовая. Из окна под потолком в полуподвал сочился рассеянный дневной свет.
В отличие от журналистов, состоящих в штате газет и журналов, Джо работал дома, и дома же он устраивал свои деловые ленчи, в которых пище уделялось внимания меньше, чем разговору. Тем не менее из кухни появилась средних лет женщина латиноамериканской внешности и с именем древнеримской богини — Аврора. Она подала бефстроганов с рисом и грибами, а также нарезанные продолговатыми кусочками сельдерей и морковь. Джо предложил гостю бокал белого вина.
Ему было под шестьдесят, но он следил за собой, не поддавался возрасту. Худой, чернявый, с легкой походкой и изящными жестами маленьких рук, он говорил примерно так же, как писал свои емкие и умные статьи. Начиная фразу, ораторски возносил правую руку с палочкой расщепленного зеленого сельдерея, целя его в густую острую подливу, заканчивая — опускал сельдерей, макал и отправлял себе в рот. Сидя напротив тщедушного на вид, одетого в легкий темный костюм хозяина, гость тяготился своей массивностью, тяжестью зимнего твидового пиджака, а также неповоротливостью своего английского языка, на котором он, к тому же, еще не успел разговориться. Эх, лучше быть хозяином, принимать гостя у себя дома, и пусть лучше он говорит на твоем родном языке. Но Американист не мог так же изящно говорить и одновременно изящно есть, как Джо.
Совокупный тираж газет, в которых печатался Джо, исчислялся многими миллионами. Его продукция пользовалась хорошим спросом, и издательская компания, распространяющая по контракту его статьи, наверняка платила ему каждый год шестизначную сумму. Джо входил в первую пятерку известнейших американских обозревателей и уже не одно десятилетие работал в напряженном ритме, выдавая две одинакового размера (не больше трех страниц) статьи в неделю.
Всеми своими нервными окончаниями он был подключен к сложному политическому организму Вашингтона, в котором взаимодействовали и противодействовали люди и учреждения, вырабатывая решения, касающиеся разных штатов, городов, избирательных округов, всей страны и всего мира, потому что политическая элита Вашингтона так или иначе видит Америку в самом центре мира и не оставляет своих попыток навязать миру развитие по-американски.
Инсайдеры и аутсайдеры то и дело меняются местами в этом городе. Каждый президент расставляет на ключевых постах своих людей; из вчерашних аутсайдеров они становятся сегодняшними инсайдерами. К тому же после выборов всегда в большей или меньшей степени обновляется состав сенаторов и конгрессменов. Чтобы удержаться на гребне успеха, Джо должен был постоянно оставаться инсайдером, пластично вписываться в любую меняющуюся ситуацию, в любой новый расклад сид (с той же непринужденностью, с которой поднимались и опускались его руки с кусочком сельдерея), устанавливать связи с новыми людьми у кормила власти и предусмотрительно не терять связи с вчерашними калифами на час — кто знает, вдруг их час повторится завтра? Проницательности ума или искусности пера мало. Положение такого журналиста зависит от качества доступных ему источников информации, от его близости к первоисточникам. В своих комментариях Джо источники не называл — правило доверительности соблюдалось свято,— но, судя по всему, их было много — в Белом доме, на Капитолии, в госдепартаменте, Пентагоне, среди политических групп и лиц, действующих за кулисами, и т. д. и т. п.
В жестком мире политики, с ее ходами, маневрами и интригами, требуется особый характер, талант, призвание, чтобы, не срываясь, балансировать на канате и выносить нервные перегрузки с невозмутимой миной на лице, сохраняя грацию и непринужденность. На вид всего лишь отшельник в уединении своего джорджтаунского жилища, всего лишь свободный литератор, наделенный даром быстро укладывать свои интересные и своевременные мысли и наблюдения в три странички — не больше, Джо артистически плавал в этой стихии, которая ему давно стала родной и из которой Американист мечтал зачерпнуть всего лишь капли, имел свою собственную дипломатию и вел свои войны и заключал перемирия, совершал свои тайные сделки по обмену и торговле влиянием. Он-то был участником, а не просто наблюдателем. И, в отличие от советских корреспондентов, которые в Вашингтоне не могли не быть чужеродным телом и объектом недоверия и подозрительности, свою главную информацию инсайдер Джо конечно же получал не из газет (он сам поставлял ее в газеты), а из первых рук. И знал больше, чем предлагал читателю, и при всей внешней размашистой свободе суждений чуял и ведал предел возможного и, когда нужно, наступал на горло собственной песне и репутации, затушевывая свое критическое отношение к администрации Рональда Рейгана, дозируя хулуи похвалу фронтальная атака привела бы к разрыву отношений с сегодняшней властью, к отключению от источников информации — и жизнеобеспечения, к падению спроса на товар, предлагаемый Джо, и со временем к пересмотру контракта.