Страница 13 из 84
Он быстро схватил трубку, как всегда хватал ее, опасаясь, что ночной звонок разбудит жильцов соседней квартиры, хотя никогда никого не слышал там, за стопой. Голос операторши с международной телефонной станции где-то под Нью-Йорком произнес его фамилию по-английски с ударением на другом слоге, отчего она прозвучала чужой и торжественной, и сообщил, что его вызывает Москва. В трубке послышались приглушенные звуки межконтинентальных радиосфер, отдаленный шорох и гул, и на этом мощном таинственном фоне раздался звонкий голос московской телефонистки. Голос ее не был так профессионально поставлен, как у американки, но зато она произнесла его фамилию по-русски и сообщила, что его вызывает газета. И, завершая эстафету женских голосов, его по имени-отчеству назвала редакционная стенографистка Оля, сидя за плотно закрытой, тяжелой дверью одной из телефонных будочек на третьем этаже родного газетного здания. «Что мы сегодня будем делать?» — спросила она. И он ответил что и, придвинув листочки, начал диктовать подготовленную корреспонденцию, произнося не только слова, но и запятые, точки и другие знаки препинания, по буквам, чтобы не перепутали, давая имена и названия. При этом он с удовлетворением убедился, что старый навык не пропал, и одновременно испытывал чувство, тоже старое, неловкости от того, что передававшийся им текст не мог заинтересовать Олю, не имел, в сущности, никакого отношения к той жизни, которой она жила, к тем житейским новостям и толкам, о которых она, попивая чай, будет разговаривать с другими стенографистками, как только пройдет утренний час пик, собкоры и спецкоры передадут свои материалы и выдастся свободная минута.
Между тем к его поездке этот текст имел самое прямое отношение, оправдывая его перемещение за океан, все остальные впечатления были посторонними, побочными, неооязательиыми и, более того, ненужными для газеты.
Он передавал свою первую корреспонденцию о приближавшихся выборах.
Вновь прибывшего человека Вашингтон встречает все еще теплой осенью и, как всегда, суматохой новостей, —диктовал он.
Все вперемешку. Вызывая волны паники и ужаса, по всей стране агенты ФБР ловят и не могут поймать маньяков новой, даже здесь еще неведомой разновидности — подсыпающих смертельные яды в лекарства и продукты, лежащие на открытых столах магазинов. Маячит на телеэкране — в тюремной робе — автомобильный магнат Джон де Лорин — передаю по буквам'. Дмитрий Елена, отдельно Леонид Ольга Руслан Иван Николай — Де Лорин, вчера еще слывший воплощением американской предприимчивости и удачливости, а сегодня злоумышленник, обвиняемый в продаже рекордной партии наркотиков…
Как осенние листья на тротуарах, летают сенсации по страницам газет и в теленовостях. Все вперемешку, и все вприпрыжку, в судорожном здешнем темпе…
Так начал он, завлекая читателя деталями и тут же обрывая их и экономя место, зная, что пора переходить к чистой политике.
...Но в этом калейдоскопе, где причудливо перемешано частное и общее, быт и политика, одно событие привлекает общее внимание. Во вторник, 2 ноября, состоятся так называемые промежуточные выборы. По конституции США они проходят в промежутке между выборами президентскими. Два года истекло с тех пор, как был избран президентом консервативный республиканец Рональд Рейган. И ровно два года осталось до следующих президентских выборов. А пока избираются все четыреста тридцать пять членов палаты представителей конгресса США, тридцать три из ста сенаторов и тридцать шесть из пятидесяти губернаторов штатов.
Таким образом, никто пока не покушается на Белый дом. Но именно к обитателю и политике Белого дома опять привлечено наибольшее внимание. Промежуточные выборы — это промежуточные итоги президентства. Оттого, как подведет их избиратель, будет во многом зависеть дальнейшее развитие событий и станет ли президент баллотироваться в 1984 году на второй срок…
Как, несомненно, догадался читатель, Американист, заночевав в Нью-Йорке, благополучно добрался до Вашингтона и уже прожил там несколько дней. Он успел избавиться избавиться от подотчетной долларовой наличности, Открыв регулярный счет в отделении банка Ригз Нэшнл на Висконсин-авеню, в десяти минутах ходьбы от Айрин-хауза. Толстый конверт в левом кармане пиджака перестал причинять ему сердечное беспокойство. Буханки черного хлеба были розданы вашингтонским москвичам и приняты с благодарностью. Баночки с икрой и водка еще оставались для подарков американцам.
Американиста встретил в аэропорту, привез в Айрин, отвез в банк и всячески дружески опекал Саша, второй вашингтонский корреспондент его газеты, одаренный и деятельный журналист, живший с женой и двумя сыновьями тоже в Айрин. Вечера Американист проводил у старых закадычных друзей — Коли с Ритой, живших неподалеку, в доме Елизаветы — Элизабет-хаузе. Коля был из тех, кто в Америке собаку съел, и за плечами у него было, пожалуй, не меньше полутора десятков лет корреспондентской жизни в этой стране. Он трижды был корреспондентом в Нью-Йорке, а в Вашингтон его привела та корреспондентская череда, которая началась с покойного Бориса. В Москве Американист жил в одном доме с Колей, но в Вашингтоне их общение было интенсивнее — еще и потому, что одиночный командированный нуждался в помощи Коли и, того больше, Риты.
Но больше всего времени уходило у него на свежие американские газеты и журналы. Он вчитывался в них, пропитывался новостями и атмосферой и с ходу, сразу же передал свою первую корреспонденцию — выборы были уже на носу.
Среди газетных вырезок и кипы свежих журналов лежала на его письменном столе и большая, называемая университетской, тетрадь размером, как указывалось на обложке, восемь на десять дюймов. Оп уже вынимал ее в самолете, записывая свои стратосферные медитации.
Тетрадь была давней. Открывал он ее теперь с особым чувством еще и потому, что на первой странице его подросток-сын, тогда еще не бросивший рисование, оставил странный для мальчишки рисунок карандашом: клубящиеся столбы двух смерчей, соединившие небо и море, какое-то скрупулезно выписанное око, бесстрастно глядящее сверху, то ли кит, то ли батискаф, показавшийся из пучины округлым горбом, и старомодные карманные часы в самом центре рисунка. Арабские цифры на циферблате показывали десять минут пятого, а свой рисунок мальчишка назвал «Отсчет Вечности».
В университетской тетради соседствовали разные записи. Иногда он как бы советовал себе, что надо записывать:
«Писать па до о том, как возвращающимися ощущениями, как слепой пальцами, пытаешься ощупать прошлое. Видишь и не видишь его. И в этой квартире, где жил с женой и сыном и куда они вряд ли когда-нибудь снова попадут, вряд ли хоть на какое-то время вернутся, за этим обеденным столом, где когда-то сидели вместе, пугаешься — как будто их вообще нет».
В гостиной стояли теперь новые диван и кресла антикварного вида, на стенах висела мрачновато-выразительная грузинская графика, новым был и цветной телевизор, свидетельствуя о быстро возрастающих потребностях телевизионного века. Но в кабинете все осталось по-прежнему, и Американист садился за свой большой и удобный письменный стол, отодвинув в сторону тяжелое коричневое кресло с высокой, откидывающейся спинкой, которое он тоже когда-то покупал, и придвинув другое, легкое и более удобное. Те же были старые металлические шкафы с выдвигающимися ящиками, но он не трогал их — в их ящиках хранились теперь газетные и журнальные вырезки, собранные коллегой за пять лет его вашингтонской работы, не трогал из какого-то суеверия п стул у двери в кабинет, на котором, аккуратно сложенные, лежали поношенные рабочие джинсы, дожидаясь возвращения хозяина, оставшегося в Москве.