Страница 4 из 47
К сожалению, в детстве мне так и не удалось познакомиться с героями сказок братьев Гримм и басен Эзопа, зато в пересказе матери я услышал адаптированные и препарированные ею, согласно моему возрасту и вкусу, классические произведения индийского эпоса. Она часто рассказывала о событиях из жизни или о людях, которых я видел на фотографиях. Эти рассказы я любил больше всего. Они нравились мне душевным тоном повествования. Мать говорила спокойным ровным голосом на безупречном, хотя и старомодном английском языке. Иногда я ловил ее на том, что она в уже знакомую мне сказку привносила новые, только что присочиненные ею детали. Интонацией, а то и просто поднятием бровей она придавала сюжету дополнительные штрихи. Все это усиливало драматизм повествования и оказывало на меня огромное впечатление.
— Твой отец — глупец! — однажды сказала она мне, когда резала бананы на мелкие кусочки. — Никогда не купит ничего толкового! Решил, что сделал удачную покупку, а на самом деле принес перезревшие фрукты, их нельзя даже хранить. Вот и приходится резать и крошить их, чтобы хоть как-то использовать.
«Ну и хорошо, — подумал я про себя. — Я очень люблю фруктовый салат, а не причудливые блюда, залитые маслом и погруженные в патоку. Впрочем, где там разобраться, что надо готовить, а что нет. Разве не говорится в народной сказке, как муж побил жену за то, что, перепутав, он попросил сделать одно, в то время как сам хотел совсем другое».
Мать знала о соседях все. На юге каждая семья — будь то Гунатилаке, Переры, Джаявардене или Бандаранаике — чем-то отличалась от других. Одни семьи болели туберкулезом, другие были известны тем, что у их женщин далеко вперед выступали зубы, что уже само по себе несчастье: как с такими зубами появиться в гостях или на людях? Встречались и весьма предприимчивые (этим обычно славятся тамилы), либо деспотичные нравом. Здесь проживали также семьи, членов которых отличало скверное поведение. Так, один из семьи Тилакаратне, по словам матери, питал особое пристрастие к алкоголю.
— Я была у них и знаю точно. Например, готовится пища. Время — около часа дня. Хозяин привычно отправляется к соседу, тот о чем-то шепчется с другим. Так весть о предстоящем возлиянии передается по цепочке, пока наконец выпивохи не соберутся вместе и не скроются в комнате за занавеской. Затем с некоторым смущением они выходят на улицу, при этом поправляют свои саронги и поглаживают усы, и, встав в сторонке, продолжают вести беседу. После нескольких таких заходов «по приглашению» становится ясно, что компания уже дошла до кондиции, да и самим участникам надоело притворство, и теперь они уже открыто и «вне расписания» бредут в заветную комнату. Еще до того, как подадут закуску, некоторые из них так упиваются, что их выпроваживают слуги. Довольно омерзительная картина! — Стоя у плиты, мать прибавила огонь и повернулась ко мне лицом. Никогда не забуду ее каламбур. Она была женщиной остроумной и, весьма оригинально сочетая основу сингальского глагола бонаве — «пить» с английским словом part — «участие», сказала: — Все они там — бона-парты!
Что касается семьи Виджасекеров, то все они были скряги. С детства им прививали стремление строго беречь, что имеешь, и прибирать к рукам все, что только можно. Патриарх этой большой семьи проживал в селении Корле-Валаува. Памятуя о его жадности, все, включая мать и меня, звали этого человека Дедушка-жлоб.
По словам матери, он жил в маленьком, с вечно закрытыми ставнями домишке с женой и двумя дочерьми. Всю жизнь они провели впроголодь. И когда одна из дочерей убежала с красивым бедняком-кузеном, отец лишил ее всякой материальной поддержки, не дал ни гроша. Гости к нему приходили редко, и когда он предлагал им вино, как того требовало гостеприимство, делал это неохотно, буквально трясся над каждой каплей.
Комната у Дедушки-жлоба была темной и затхлой, словно хлев, к тому же заставленной мешочками и сумками с рисом, мисками с овощами и фруктами, пустыми бутылками, консервными банками и старой мебелью…
— Ты была в его комнате? — удивился я.
— Да, — ответила мать. — Хотя никто никогда не переступал порога этого «святого» места. Мне все-таки удалось там побывать. Произошло это так. Однажды мы отдыхали под манговым деревом. Плодов было на нем полным-полно. Но старик их резал на мелкие кусочки, чтобы каждому из нас дать по крошечному ломтику и не более, и тут он случайно порезал палец. Обильно потекла кровь, и тогда он сказал мне: «Сбегай в мою комнату. Там на полке возле моей кровати найдешь маленькую бутылочку. Принеси ее». Так я получила возможность увидеть эту странную «обитель». Под кроватью лежали плоды хлебного дерева. Целая груда. Я подумала, что, видимо, больше всего на свете он любит их. Но потом я не раз слышала от его дочери, что лишь в сезон урожая она их ела досыта. Почти все, что они собирали, продавали, а те плоды, которые падали на землю, сушили. Последние остатки плодов джек-фрута, или хлебного дерева, шли на копчение и закладывание на хранение под слоем песка и земли. Дочь часто сердилась на отца за то, что он единолично решал, что и когда им есть.
— Его жена была очень несчастна! — произнеся эти слова, мать вынула горшок из печи, пошевелила тлеющие угли и поставила на огонь сковородку. — Она была робкой и слабой женщиной, но муж не приглашал врачей до тех пор, пока не были опробованы все домашние средства и женщина не оказывалась на волоске от смерти. И даже тогда он звал местного лекаря, так как тот брал значительно меньше денег.
Жадноватый старик не доверял банкам и деньги хранил в большом ящике в своей комнате.
Думаю, что ключ к своему «счастью» он всегда держал в кармане сюртука. На одежду он расходовал минимум денег и готов был носить одежду из грубого тика, лишь бы не тратить две-три рупии на саронг. При виде его сандалий, залатанных и заштопанных, можно было подумать, что их еще носил дед!
Его жена скончалась от горя и нужды, а когда он сам умер, их незамужняя дочь была уже так стара, что даже не обрадовалась наследству в пять тысяч рупий, которые отец оставил в металлических монетах.
Да, многое можно порассказать о соседях. Да и не только о них. Взять хотя бы такой случай. Однажды, читая газету, я увидел некролог, посвященный некоему Дионисию К. Пейрису. Его братья подписались так: Соломон К. Пейрис, Альфонсин К. Пейрис и Уильям К. Пейрис. Мне показалось это странным, и я спросил отца, что значит это «К», почему эти люди не пишут просто «Кеннет», как это делаю я. Не вдаваясь в детали, отец сказал что-то о Котте[6], где якобы находилось родовое имение Пейрисов.
— Чепуха! — возразила мать, повернувшись ко мне лицом и сверкая глазами. — Сейчас все объясню. — Она помешала кочергой в печке, и я подумал было, что мать забыла о своем обещании. Но это было не так.
— Есть несколько семей, — сказала опа, склонившись над очагом, как часто это делала, — которые гордятся родословной и даже прослеживают свое происхождение от сингальских, а может, и от тамильских правителей. Пейрисы относятся к таким семьям. У них длинная генеалогия. Это большой список имен по мужской линии, а не по женской. И когда один из Пейрисов делает что-то против воли остальных, — например, женится на девушке из семьи бюргеров[7]или оказывается в тюрьме, — они вычеркивают его имя из списка, тем самым показывая, что не признают его своим. Этот человек становится парией.
Мать замолчала.
— А дальше что? — Я смотрю на нее с интересом, позабыв свой первоначальный вопрос.
Ее глаза озорно блеснули:
— Вот так, дитя, они и получили свое «К». Они — Катугала Пейрисы!
Она назвала несколько пришедших на ум имен, подула на огонь и снова принялась за стряпню.
ЯРОСТЬ
Мои первые воспоминания об отце относятся к тому моменту, когда он взволнованный и сердитый стоял перед возбужденной толпой, собравшейся возле нашего дома. А в доме находилась перепуганная женщина, жена Сигу Мегдана, мелкого торговца. Она сжимала в руках шкатулку с драгоценностями и, конечно, думала о своем муже, который в тот момент скрывался где-то неподалеку в джунглях. Может быть, инцидент и не был настолько серьезен, каким мне тогда показался, но если учесть, что мне в то время едва исполнилось три года, становится понятным, почему это событие врезалось в мою память на всю жизнь. Насколько помню, оно было единственным, которое нарушило размеренный быт жителей Синадхаи. В тот день дьявол, таившийся в людях, вырвался наружу.