Брекен и Ребекка

Броум, на которого со всех сторон сыпались беспощадные удары, зашатался и упал, и с его гибелью решимость луговых кротов ослабела, они вновь подались назад. Почуяв их неуверенность, Рун с еще большей яростью обрушился на них, его покрытые кровью когти то поднимались, то резко опускались, поблескивая в лунном свете. А позади, за черной массой обуянных жаждой убийства боевиков, продвигавшихся следом за Руном, Брекен на мгновение заметил зловещую фигуру Найтшейд, но не узнал ее. Она прохаживалась по краю опушки, словно дожидаясь, когда наступит ее черед участвовать в кровопролитной резне.

Стоявшая за Брекеном Ребекка решительно выпрямилась, и глаза ее заполыхали гневом. За спиной у нее притулились кротята, а вздымавшийся ввысь Камень, наклоненный в сторону запада, навис над ними, словно кровля.

— За нами Камень! — крикнула она, и ее слова услышал каждый. — Не теряйте веры в Камень и в Брекена! — Крик ее донесся и до Руна, который лишь теперь толком разглядел ее и на мгновение остановился, не понимая, жива ли она или перед ним привидение. А потом он узнал ее по голосу и услышал, как она произнесла имя Брекена. Глаза его сузились, когда он подумал, что имеет дело с войском призраков: теперь он вспомнил, кто такой Брекен. Но обычное хладнокровие тут же вернулось к нему, и он устремился в самую гущу боя, пытаясь пробиться к тому, кто, вероятно, и был тем самым Брекеном, к сильному кроту, сражавшемуся бок о бок с могучим луговым кротом и Меккинсом. Да, это он. Необходимо убить его, а затем покончить с остальными.

Когти Руна оцарапали морду Брекена, боевики тоже усилили свой натиск.

Шум стоял страшный. Воинственные крики, предсмертные вопли. И вдруг раздался такой громогласный рык, подобного которому им еще не доводилось слышать.

Рун и боевики в пылу борьбы не обратили на него внимания, они думали лишь о том, чтобы прикончить Брекена и всех остальных. Но Брекен, Стоункроп и Меккинс, по усталым лапам которых струилась кровь, стояли лицом к окутанному мраком лесу и не могли не заметить, как на краю прогалины возникла гигантская тень, казавшаяся в десять раз выше Найтшейд, над которой она нависла.

Тень метнулась вперед, навстречу лунному свету, и глазам кротов открылось зрелище куда более страшное, чем армия боевиков, обуянных жаждой убийства.

То был Мандрейк, и вид его внушал ужас, еще более сильный, чем в тот весенний день множество кротовьих лет тому назад, когда он появился в лесу и вторгся в Данктон, сея вокруг смерть и горе.

— Это Мандрейк! — воскликнул Брекен, и голос его, прозвучавший неожиданно звонко и ясно, разнесся в ночи.

Рун и его боевики на мгновение остановились и оглянулись, желая узнать, что там происходит. Мандрейк стоял лицом к ним, его непроницаемый взгляд был полон мрака.

Найтшейд тоже обернулась, чтоб разглядеть его получше, но он отшвырнул ее прочь одним ударом правой лапы — из раны хлынула кровь, и жизнь покинула ее тело прежде, чем оно коснулось земли. Мандрейк вернулся.

Есть дни, отмеченные судьбой, и каждый из них тянется, пока не истечет положенное количество часов и не наступит та самая минута, на исходе которой любое из принятых решений определяет будущее. Почуяв такой момент, Рун попытался обернуть появление Мандрейка себе на пользу.

— Это Крот Камня! — прокричал он, указывая на Брекена. — Это Крот Камня. Помоги нам убить его, Мандрейк. — Он повернулся, чтобы вновь накинуться на Брекена. Со стороны Руна это был ловкий и смелый ход.

Мандрейк не вымолвил ни слова и лишь глухо зарычал, оглядывая всех по очереди. Но взгляд его, скользнув по Брекену, остановился на Ребекке, за спиной у которой теснились испуганные кротыши.

— Ребекка! — внезапно взревел он и двинулся вперед, словно черная, грозовая туча, гонимая ветром по залитому лунным светом небу. — Ребекка! — Его огромные лапы заходили ходуном, сметая боевиков, оказавшихся у него на пути. Ряды их редели, а Мандрейк неуклонно продвигался вперед, и наконец Рун, видя, что затея его не удалась и он остался без поддержки, метнулся в сторону, а Мандрейк все не останавливался, стремясь добраться не до Брекена, или Меккинса, или Стоункропа, а до стоявшей за ними Ребекки.

— Ребекка! — кричал он. — Ребекка!

Меккинс с Брекеном невольно подались назад, закрывая собой Ребекку и, вскинув когтистые лапы в воздух, приготовились защитить ее. Но Стоункроп, уловив резкий запах, источаемый Мандрейком, вздрогнул. Этот запах был ему знаком, он витал в норе, в которой провели вместе недолгое время Ребекка и его брат Кеан. Запах того, кому он поклялся отомстить. Упругие мышцы на его могучем теле, покрытом более светлым, чем у Мандрейка, мехом, напряглись, он выступил вперед и одним мощным ударом заставил Мандрейка остановиться.

Впервые за долгие, полные страшных событий годы, прошедшие с тех пор, как Мандрейк покинул мерзлые склоны Шибода, кто-то из кротов осмелился с такой твердостью преградить ему дорогу. Он выпрямился, с удивлением глядя на Стоункропа, словно не ожидал ничего подобного, словно сама природа окружающего его мира внезапно изменилась.

Стоункроп использовал все, чему научился у Медлара. Почуяв растерянность противника, Стоункроп не стал медлить и после первого же выпада на испещренной шрамами морде Мандрейка появилась новая кровоточащая ссадина.

Реакция Мандрейка оказалась неожиданной. Вместо того чтобы нанести ответный удар, он повернул голову, стараясь заглянуть за Стоункропа, видя в нем лишь досадное препятствие на пути, который прежде был свободен, пытаясь получше рассмотреть Ребекку, и принялся снова звать ее:

— Ребекка! Ребекка!

Он так ни разу и не ударил Стоункропа.

Стоявший позади Стоункропа Брекен повернулся к Ребекке, которая было рванулась навстречу Мандрейку, находившемуся так безнадежно далеко от нее, и закричала:

— О Мандрейк, Мандрейк!

Стоункроп заколебался, не зная, следует ли ему поддаться желанию отомстить убийце Кеана и прикончить его или же лучше прислушаться к едва слышному зову души, побуждавшему его… нет, он никак не мог уловить, к чему он его побуждает… но это связано с тоской, прозвучавшей в голосе Ребекки…

Он почувствовал возню у себя за спиной — Меккинс с Брекеном силой остановили рвавшуюся вперед Ребекку, и Брекен мрачно бросил:

— Убей его, Стоункроп. Убей его!

Затем раздался пронзительный вопль Ребекки:

— Нет!.. Нет!..

Вопль этот, перед которым дрогнуло все живое, разнесся по всей прогалине, по зарослям буков и по всему Данктонскому Лесу, и Стоункроп вновь двинулся вперед, наступая на Мандрейка.

— Он же убьет тебя, — попытался урезонить Ребекку Брекен.

— Он хочет спасти меня, — плакала она.

Мандрейк вновь взревел:

— Ребекка, я здесь, Ребекка!

Ребекке показалось, будто крик этот несется к ней с покрытых ледяной коркой склонов Шибода, над которыми бушуют студеные ветры и метет метель. Слыша его призывное «Ребекка, Ребекка!», она увидела в нем кротыша, безнадежно заблудившегося среди снегов в бурю, и в памяти ее всплыл жалобный писк ее собственных кротят, которых ей не удалось спасти. Она билась в отчаянии, царапая Брекена и видя, как Стоункроп начал осыпать Мандрейка страшными смертоносными ударами. Послышалось рычание, сменявшееся ревом, в воздухе мелькали обагренные кровью когти, но страшней всего ей было видеть массивную безликую спину Стоункропа, чьи мощные плечи ходили ходуном, когда он обрушивал на Мандрейка удар за ударом, убивая его прямо у нее на глазах. Мандрейк то ревел от чудовищной боли, то вскрикивал «Ребекка!», но его усталые движения в попытке защититься говорили о том, что воля к борьбе покинула его, а крики его походили на писк угодившего в метель кротеныша, который уже не в силах противиться холоду. Они становились все слабее, все жалобней, потом затихли, и Ребекка заметила, что удары Стоункропа теперь направлены вниз, к земле, где в луже собственной крови лежал, еле-еле поводя лапами, Мандрейк. Дыхание его становилось все более прерывистым, веки опускались, и наконец жизненные силы Мандрейка иссякли. Возвышавшийся над ним Стоункроп застыл неподвижно, плечи его поникли, и на него нахлынули те ощущения, которые испытывает любое живое существо, глядя на мертвое тело.