Страница 17 из 27
Неизвестно, осознает она это или нет, но Шей пришла за поддержкой и участием, и при этом ей, как и всякому гордому человеку, неприятно выглядеть жалкой. Она хочет быть нужной. Но не возьмет в толк, чем могла бы пригодиться ему.
“А вы сами хотели бы что-нибудь взять у меня? Или у вас и так все есть?..”
— Или приготовить какую-нибудь еду, — говорит она беспомощно.
Рактер готов отказаться, но в последний момент передумывает.
— Вообще-то я действительно голоден. Да и вы сами, наверное, хотите есть…
— Да, — признается она. — Очень хочу.
— Знаете что… Я не откажусь от чая. Сделайте. А насчет еды — предлагаю поужинать в Шам Шуй По чуть-чуть попозже. Я скоро освобожусь.
Закончив то, что требовалось закончить как можно скорее, и взглянув на часы – это один из привычных человеческих жестов, которые должны успокаивать собеседника, сам он благодаря электронике и без часов знает, что с момента ее прихода прошло сорок минут — он откладывает инструменты в сторону, поворачивается к Шей и предлагает:
— Мне нужно купить там, в Шам Шуй По, кое-какие детали. И я знаю рядом кафе с неплохими димсамами. Полагаю, там даже есть соджу или другая выпивка. Хотите туда?
— На Аплиу-стрит, да? – оживляется Шей. — Хозяйкой там крошечная горбатая кореянка, которой лет сто. Там не готовят ничего, кроме димсамов. Хочу!
Вечер проходит вполне хорошо: Рактер находит на рынке Шам Шуй По почти всю электронику, которая ему нужна, кроме пары по-настоящему редких деталей, насчет которых изначально было понятно, что их лучше искать в Сети.
Шей долго кружит вокруг кибердеков, наконец с сомнением спрашивает у Рактера:
— Что тут самое лучшее? Вот этот… “Хайлендер”?
— Полагаю, Из0бель сказала бы, что да. Но с вашей манерой декинга я бы посоветовал десятый “Новатек”.
— А что не так с моей манерой? — настороженно спрашивает она. Ох уж этот ее вечный страх насмешек.
— Все с ней так. Вы стали декером не хуже Из0бель, но действуете в совершенно ином стиле.
Это не лесть; с тех дней, когда Шей взяла в руки свой первый дек, простенький “Ренраку”, очень многое успело измениться. Она задумчиво кивает — видимо, вспоминая моменты, когда они с Из0бель работали вместе, и запоздало осознавая, что способна на все то же, на что и гномка. И на гораздо большее — благодаря смелости, нешаблонности мышления, загадочному своему везению, в конце концов…
“Я ведь совершенно обычная. Я никогда не буду стрелять и драться так, как Дункан, я не такой хороший маг, как Гоббет, и мне далеко до Из0бель. Мне просто повезло…” — вспоминается ему.
И другое: “Я тогда как раз стала красивой старшеклассницей, у которой не было ни мозгов, ни талантов, ни смелости…”
Старый китаец упаковывает “Новатек”. Усмехнувшись, говорит на путунхуа:
— Нашел наконец подругу по себе?
— Это не то, чем кажется, — отвечает Рактер.
— Ну-ну. Говори что хочешь, а даже кто-то вроде тебя не может вечно быть один. Вы красивая пара.
После этого они идут есть димсамы. Шей, макая их в соевый соус, каким-то образом ухитряется живо болтать с хозяйкой-кореянкой, которая чередует ломаный кантонский с таким же косноязычным английским. Как ни странно, Шей не пьет ничего, кроме воды и сойкофе.
Когда кореянка намекает, что пора закругляться – время уже далеко за полночь – Рактер берет Шей под руку и вместо того, чтобы спуститься в метро, сворачивает с основных проспектов в узкие темные проулки, двигаясь на юго-восток, — Шей, как он и думал, прежде не бывала в этих местах, и любопытно крутит головой по сторонам.
— Куда вы меня ведете?
— Ну, возможно, я собираюсь найти какой-нибудь особенно темный и безлюдный двор и убить вас, — сообщает Рактер загробным голосом, — а затем разрезать тело на части, заспиртовать вашу милую голову и внимательно изучить мозг, чтобы сделать на его основе искусственный интеллект, который будет развлекать меня беседами в одинокие вечера.
(Не то чтобы он в самом деле об этом никогда не думал…).
— Идет, — довольно равнодушно говорит Шей, следуя за ним.
Уже поздно, и дремлющий район в самом деле на удивление темен и безлюден для города, который почти никогда не спит, — тишину нарушают лишь стрекот цикад, их с Шей шаги и постукивание стальных конечностей Кощея о брусчатку. Пахнет как всегда ночью в Гонконге: дождем — здесь почти всегда пахнет дождем, — мокрой листвой и землей, лавками народной медицины с горькими и пряными травяными настоями, какой-то едой — жареной рыбой, специями и прогорклым маслом.
Потом в это созвучие привычных запахов начинает вплетаться ниточка другого аромата — они приближаются к цветочному рынку. Днем запах цветов здесь такой сильный, что начинает кружиться голова. Но ночью рынок не работает, и здесь остается лишь малая часть того, что продают днем, — то, что упало на землю, помялось, сломалось или просто было забыто; ручеек цветочного запаха тонкий и нежный, и все же достаточно ясный, чтобы можно было различить отдельные ноты. В темноте цветы слегка светятся под их ногами, словно звезды. Они идут по ломкому ковру из камелий и плюмерий, паучьих лилий и хищных мухоловок, благородных пионов и роскошных орхидей, фиолетовых гроздей глицинии и пышных рододендронов.
— Как красиво! — Шей смеется — и Рактер уже достаточно хорошо успел узнать ее, чтобы узнать редкий, искренний смех, в котором нет привычных иронии или горечи.
Она останавливается и что-то шепчет, Рактер не может разобрать слов, но видит, как она свободной рукой чертит что-то в воздухе, — от второй ее руки, которую он держит в своей, при этом исходит словно бы электрическое покалывание, от которого его вдруг прошивает удовольствием; нет, не удовольствием — радостью; еще ни разу он не видел магию так близко и, уж конечно, не имел возможности испытать, как она ощущается, — а вот как, оказывается: не эйфория как от крэма, пустая, бессмысленная, данная взаймы, а подлинная радость, острее и чище, будто разряды попадают прямо в серотониновые рецепторы; как будто его тело совсем ничего не весит, как будто он не чувствует ничего из того, от восприятия чего не мог отключиться никогда — ни мяса на своих костях, ни движения медицинских нанороботов в своей крови, подлатывающих раны, убирающих воспаления, восстанавливающих разрушающиеся теломеры в ДНК; как будто в мире нет ничего беспрерывно умирающего и гниющего, а есть только мысль, только свет.
Затем его волосы и полы черного пальто раздувает порыв теплого ветра. Ветер подхватывает с земли цветы, они вихрем кружатся вокруг них — главным образом вокруг Шей, конечно, — и он видит, что белое платье Шей как будто мягко светится изнутри. И цветы тоже светятся — призрачным потусторонним сиянием.
Шей, смеясь, поднимает их соединенные руки, делает шаг вперед, затем шаг вбок — Рактер следует за ней, повторяя их. Узнав движения вальса, кладет свою вторую руку ей на спину — между лопаток, прямо напротив сердца. Раз-два-три, раз-два-три; они делают несколько оборотов по ковру из цветов. Подол ее платья плывет по воздуху, словно в невесомости. Хрупкие, словно сделанные из хрусталя или серебра лепестки кружатся вокруг их голов и плеч, словно крупные снежинки, запутываются в шапке черных кудрей Шей, льнут к ее смуглой коже.
Их взгляды встречаются, и один долгий, долгий миг она смотрит на него так странно — интересно, что она видит?
Вообще-то он знает: она видит cедого мужчину в черном пальто, который улыбается так, будто знает, когда настанет конец света, именно такого, который снился ей во всех самых сладких и темных, как патока, снах еще в детстве – еще когда Рэймонд Блэк не втемяшил ей в голову, что все в мире продается и покупается, еще когда верилось, что любовь – это не озабоченные незнакомцы, трогающие ее за детский подбородок своими сальными пальцами, а что-то большое и сияющее, с первого взгляда и на всю жизнь.