Страница 16 из 27
— Я просто научил тебя, что мозги можно продать дороже, чем пизду, — говорит Рэймонд с какой-то горечью.
— Думаю, и в том и в другом случае все зависит сугубо от покупателя, — говорит Шей с мрачной усмешкой. Рэймонд Блэк хмыкает и кивает:
— По крайней мере, ты научилась не продешевлять.
— Вот видишь? Мы с тобой всегда говорили на одном языке. Даже странно, что я не твоя родная дочь, — ухмыляется Шей. Ее смех снова напоминает поддельные туфли с ошибкой в названии бренда.
— Нет, Шей, это неправда… Знаешь, — говорит Рэймонд и словно сам удивляется своим словам, – ты непохожа на меня хотя бы потому, что я никогда не отважился бы бросить вызов Царице Тысячи Зубов. И я бы был горд, если бы ты действительно была моей дочерью.
— Да хватит уже. Ни к чему эта лирика. Если ты пытаешься извиниться за то, что ты меня не любил, не нужно. Я никогда и не просила твоей любви. Тем не менее, я тебе задолжала, и теперь возвращаю долг.
Рэймонд Блэк молчит, и вид у него еще более прибитый, чем в начале разговора.
— Я все же… не хотел бы… стеснять тебя, — наконец говорит он, глядя в сторону. – Думаю, мне было бы лучше жить… в каюте Дункана. Может быть, ты поговоришь с ним? Меня он не хочет видеть. Он, кажется, очень зол.
— Нет, Рэймонд, — говорит Шей с каким-то веселым отчаянием. – С Дунканом я говорить не буду. Если ты хочешь с ним помириться, сделай это сам, будь добр. Будет непросто. Он очень любил тебя, и для него узнать, что твоя забота была неискренней, было настоящим предательством. Но если ты постараешься, он простит. Ты же знаешь его.
Рэймонд улыбается с глубокой затаенной нежностью.
— Да. Дункан отходит так же быстро, как вспыхивает. Он добрый.
— И тебе не придется извиняться перед ним за фальшивую любовь, — как-то отстраненно говорит она, — потому что к нему ты действительно привязался, хоть вы и постоянно цапались. Не возражай, не надо. Ты любил Дункана, потому что он был не таким, как мы с тобой: добрым, и храбрым, и честным, и пылким… и не обходил острые углы. Поэтому помирись с ним, пожалуйста, вам обоим это нужно. Тебе необязательно делать это прямо сейчас. Как я уже сказала, я собираюсь в клуб, так что этой ночью каюта в твоем распоряжении…
Шей на прощание машет рукой и выходит, оставляя Рэймонда в одиночестве.
Тот сидит на койке ссутулившись и выглядит очень старым.
Шей оделась так, словно и в самом деле собралась куда-то – на ней платье, хотя не то чтобы какое-то особенно модное или нарядное – простое белое атласное платье на бретельках, мягко светящееся в полумраке коридоров, — но, покинув свою каюту, она не направляется к выходу из «Дырявой калоши». Сначала она идет в комнату с компьютером — конференц-зал, она же столовая. Усаживается перед монитором, клацает по клавишам, проверяя почту, потом подпирает голову ладонями, словно у нее болят глаза или голова, и просто сидит какое-то время неподвижно.
Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, кого любит душа моя; искала я его и не нашла его…
Потом встает, подходит к лестнице, которая ведет в трюм и мастерскую Рактера, и начинает спускаться. На полдороге – на небольшой металлической площадке между палубами — останавливается, словно в нерешительности. Рактер с интересом ждет, что она будет делать, но проходит несколько минут, а Шей стоит все там же, не двигаясь, прислонившись голой смуглой спиной к стене.
Наконец он открывает переборку, ведущую в его мастерскую, и, глядя на Шей снизу вверх, интересуется:
— Вы чего-то хотели, дорогой друг?
— Ага, — говорит Шей с мрачным удовлетворением. – Я так и знала. Вы шпионите за мной. Вы как Большой Брат.
— Мне казалось, мы уже прояснили этот вопрос, — разводит он руками. — Когда в следующий раз запланируете какой-то личный разговор, заранее попросите меня отключить всю электронику в трюме, которая настроена на мою нервную систему.
— Я это учту, — говорит она, постаравшись вложить в голос побольше яда.
— И, предполагаю, вы ошиблись дверью, потому что у меня не завалялось ни стробоскопа с разноцветными огоньками, ни крэма, ни даже, как ни удивительно, водки.
– Вы просто ужасный человек, — в сердцах говорит Шей. – Я… мм… Вообще-то сначала я и правда собиралась куда-нибудь сходить выпить. Но потом передумала. Можно мне просто посидеть в вашей мастерской и посмотреть, как вы работаете? Простите. Это очень глупо. Но я не буду вам мешать.
— Я хоть раз запрещал вам находиться в моей мастерской?..
Рактер подает ей руку в рабочей перчатке, и она спускается в трюм. Садится прямо на пол у стены, обняв руками колени. Кощей выходит из темноты, постукивая конечностями о пол, и, толкнув Шей под локоть, будто пес, устраивается рядом.
— Если вам не хочется спать в одной каюте с вашим приемным отцом, у меня в кладовой, вон там за переборкой, есть футон и достаточно места. Если вас не смущает гудение машин, — предлагает он, сжалившись над ней. Но Шей отрицательно качает головой. Возясь с чертежами и инструментами, Рактер одновременно фиксирует постепенно замедляющийся пульс своей гостьи – когда она спускалась сюда, была взвинчена донельзя, но теперь успокоилась. Похоже, ей в самом деле нравится просто тут сидеть; нежно положив одну руку на «голову» Кощея, она молча и, кажется, с интересом наблюдает за работой Рактера.
— Что вы делаете?
— Дорабатываю генераторы нервного отклика.
— Для человека, лишенного эмоций, вы, кажется, чересчур ими озабочены, — проницательно замечает она.
— Зависит от того, что называть эмоциями, — говорит он, надвинув на глаза защитную маску, чтобы спаять вручную две детали. – Большинство их имеют вполне простую природу. Страх происходит из базовой потребности в безопасности. Любопытство – из желания повысить уровень комфорта своей жизни. Тому же служит и дружба и другие социальные контакты. И все это мне знакомо. Так что нельзя сказать, что у меня нет эмоций, я просто очень тщательно их анализирую.
— А что скажете про более сложные чувства? Скорбь? Стыд?.. Ладно, их тоже можно объяснить с точки зрения эволюции, — обрывает Шей сама себя. — А вот радость? Как насчет радости?
Рактер отвечает правду:
— Не знаю. Я говорил об этом с одним из психиатров. Еще давно, в детстве. Вместе мы пришли к выводу, что нет никакой объективной меры радости: можно измерить уровень серотонина, и все же нельзя залезть в голову к другому человеку и сравнить то, что чувствует он, с тем, что испытываешь ты. Поэтому надо просто довольствоваться тем, что есть.
— Дурак какой-то ваш психиатр, вот честно. Радость всегда узнаешь, — возражает Шей, и у нее такое странное лицо в этот момент — Рактер не сразу осознает, что впервые видит на нем тень жалости. — Стало быть, все же вам чего-то не хватает…
— Вы уже шутили на эту тему. Души.
— Да, точно. Знаете все эти истории про то, как кто-то продал душу? Может быть, ее можно и купить? — подмигивает Шей. — Из этого вышла бы хорошая сказка — купить душу… Хотя нет. Мне кажется, душу можно только отдать добровольно. Подарить.
— Подарить — это уж точно не про Гонконг, — улыбается Рактер. — Тут души режут на ходу, как подметки.
Смеются.
— Я не сильно мешаю? Может, я могла бы как-нибудь… — “Помочь” она не договаривает, сама поняв, насколько глупо это прозвучит. — Как-то порадовать вас? Хотя бы заварить вам чаю? Я знаю, какой вы любите.