Камерная музыка

Для меня было очевидным, что я как рэпер должен ориентироваться не на другой — скажем, американский — рэп и уж тем более не на эстрадную, не отделимую от торговли еблом, музыку, а на мировую литературу и кинематограф; на искусство и науку, на то, что еще можно осмыслять и осмыслять, на то, до чего мне никогда не дорасти. Брать необъятные темы и терпеть поражение. Я прыгал по островкам, цеплялся за строки Владимира Маяковского и Тумаса Транстремера. «Карусель на древе изучения добра и зла» и «этот мир навсегда исчезнет, включая нас» помогали мне подтянуться и увидеть собственное «я» по-новому. Хорошая проза и поэзия были маяками.

Прошедшая юность, попытка найти себя в творчестве, заблуждения и размышления как мост между мной нынешним, будущим и забывающимся детством станут основой для следующего релиза. Я еще понятия не имел, что альбом будет называться «осень», но предвкушение «медленного спуска» испытывал. В России большую часть года холодно, тепло всегда кратковременно, и в жизни человека как будто тоже весна и лето проходят очень быстро. Холод вдруг накрывает тебя, и ты не можешь дальше мечтать или надеяться. Нам с Костей было всего двадцать пять — двадцать шесть лет, но мы уже чувствовали наступление «осени».

слышу шум времени помогите локтями толкая

женщин и детей по системе тургенева

к спасательной шлюпке где тихий успех или забвение

и я растворюсь в шуме времени

В 14 часов заканчивалась утренняя смена. Доезжал до метро Щелковская, оттуда садился в маршрутку и полчаса замечательно спал. Но приехав домой, опять не мог заснуть из-за непрекращающегося внутреннего монолога. Был как лунатик, пока утренние смены не заканчивались. Но за три выходных сон восстанавливался, потом легкие вечерние смены и опять выходные. А потом утренние смены и бессонница.

В некоторые дни мне легко было смотреть новости, они не трогали, а иногда слезы наворачивались на глаза. Российские милиционеры убивали и  насиловали людей, на Ближнем Востоке разворачивались конфликты, во всем мире происходили природные катаклизмы. Планета хотела избавиться от самого гнусного и назойливого своего паразита — человечества.

В декабре случился теракт в аэропорту Домодедово — и на всех каналах непрерывно показывали сюжеты об этом. Человеческое страдание — самый ходовой товар. Я был одним из тех «технических писателей», которые плакали на рабочем месте.

Первый концерт с участием Зорана прошел в новом клубе «Чайна-таун». Народу было немного, но звук был хороший, клуб уютный. Мне все нравилось, пока два здоровяка не стали вызывающе плясать перед сценой. Я как раз читал печальный и лиричный текст «кафки», и меня смущали и злили эти здоровяки, походившие на отдыхающих пляжных федералов. С ними еще были две женщины, из-за стола нежно смотревшие на извивающихся кавалеров. Когда песня закончилась, я спросил:

— Извините, может, вы натанцуетесь, а потом мы продолжим?

— Да пусть пляшут, — сказал Костя.

Но Кириллу и Саше тоже эти пляски были не по душе. А Зоран сидел за клавишами, будто в аквариуме, смущенный, его волновало только попадать на клавиши и пиво, которое ждало его после выступления. В ходе следующей песни здоровяки не унимались, и мы опять сделали паузу.

— Пожалуйста, хватит, — сказал я.

К ним подошел охранник. Я сказал, что выводить их не надо, просто нужно, чтобы они плясали не так активно.

В микрофон сказал:

— Простите, мне кажется, вы федералы.

Здоровяки стали отрицательно мотать головами. Костя сказал:

— Федералы всегда все отрицают!

Здоровяки растерялись, стали согласно кивать. Мы продолжили выступление.

После концерта эти люди хотели угостить меня и Костю водкой. Я тогда временно завязал с бухлом, а он угостился и пообщался с ними, пока мы с музыкантами собирали вещи. Здоровяки сказали Косте, что специально пришли на наш концерт, что они наши самые большие поклонники. Но это, скорее всего, было неправдой. По ходу, просто привели жен поесть, засиделись и решили остаться на концерт. Выпили водки, сверху накрыло музыкой.

Когда я подошел к Косте и здоровякам, он сидел с ними чуть ли не в обнимку, что меня очень удивило.

— Напрасно ты ругался. Хорошие парни! — заявил он необычно весело.

Один здоровяк посмотрел на меня в упор:

— Отличная музыка. Социальный протест! — и жутковато улыбнулся.

* * *

Мы обедаем у Оксаниной мамы.

— Как вкусно, — говорю я.

Накладываю салат, картошечку, лечо. Ем, запиваю вином.

— Спасибо, вкусный салат, Марина Васильевна,  — говорю я.

Оксана говорит:

— Давай, съешь кусочек рыбы.

Мама Оксаны говорит:

— Давай, маленький кусочек, съешь.

Не знаю. Много над этим думал. Рыба или курица? Рыба полезная, но ее жалко. Она мудрая, существо из другого — водного — мира. Курица — тупое создание, ее не жалко. Вкус курицы я очень люблю. Но ведь мне нужна еда не для наслаждения, а для поддержания жизненных сил. Тогда лучше мне есть рыбу, например, раз в неделю. Я равнодушен к рыбе, особого удовольствия не получу. Позволю ли я  себе съесть рыбу?

— Зачем был вегетарианцем почти три года? — спрашиваю я у себя.

— Чтобы уменьшить чувство вины, — отвечаю я  себе.

— Уменьшилось ли оно? — спрашиваю.

— Как будто да, не знаю, — отвечаю.

— Имеет ли это смысл? — спрашиваю.

— Как будто имеет, — отвечаю.

Протягиваю руку, накалываю на вилку и кладу кусок морской рыбы на тарелку. Отрезаю ножом, кладу в рот, жую. Странно. Вроде бы вкусно, и вместе с тем мой организм получает необходимый ему йод, фосфор, витамины «А» и «Д». Вместе с этим и немного отравы. На каждую убитую рыбину приходится несколько случайных смертей морских животных.

— Спасибо, вкусно, — говорю я.

Вот как: протянул руку — и через секунду ты больше не вегетарианец. Так это бывает. А бывает так, что ты долгие годы, десять лет или двенадцать, скажем, хороший муж, а потом вдруг поставил пистон чужой женщине, засунул ей между ног, сорвался в пропасть сгоряча, напихал в рот до кучи  — и  ты больше не хороший муж. Нужно знать меру и ограничивать себя. Две пышногрудые женщины, вернее, самки, упали передо мной на колени, а я, как из пожарного шланга, поливаю их отравленной трупоедской спермой. Я давлю на кнопку в темноте, здесь не видно, что кнопка красная, но я у меня есть какое ни какое представление о творимом зле. Огромные самотыки разрывают детские задницы, все живое гибнет ради того, чтобы порадовать мою подлую утробу. Люди уже осваивают марс, вот-вот захватят Вселенную.

Зажмуриваюсь, как пытаясь спрятаться от наваждения, но прячусь от реальности, от правды, от всего хорошего, что есть во мне, продолжаю пережевывание. Делаю несколько глотков вина. Ножи и члены извлекаются из поруганной плоти. Вот я и поужинал.

Поглаживаю ногу своей девушки под столом.

— Вот я и отъел трупа, — говорю.

— Ничего страшного, — отвечает Оксана. — Это на пользу.

Они с мамой разговаривают, я пью. Смеркается. Мы одеваемся, из коридора прощаемся с мамой Оксаны, папой Оксаны, сестрой Оксаны и племянником Оксаны.

— До свидания.

— До свидания.

— Пока-пока.

— Пока.

Идем домой по вечернему городу Щелково, что в двадцати километрах от МКАДа. Держимся за руки через тряпичные перчатки. Говорим о том, что когда я начну зарабатывать деньги на киносценариях, мы переедем жить на море. Вдруг меня начинает тошнить.