Страница 21 из 30
Кирилл тоже тем временем переехал в Москву. Мы через ЖЖ нашли барабанщика — Сашу Сопенко — и начали репетировать, раз или два в неделю. Разбирать готовый материал и потихоньку сочинять новое.
У нас была одна проблема: Борис. Он обещал, что научится играть на клавишах, но учеба не очень продвигалась. Правой рукой более-менее мог перебирать, но левой в это время мог жать не больше одной клавиши. Репетировали мы обычно с девяти вечера, и Борис часто был пьян к этому времени. Когда я говорил «тебя нужно уволить», это лишь отчасти было шуткой. Но я немного боялся за Бориса. Его брак вот-вот должен был развалиться, жена и мама говорили мне, что ему совсем нечем будет заняться, если он не будет играть в «макулатуре».
Но у Бориса была еще одна грань личности, которая портила жизнь остальным: регулярные нелепые приключения.
Вот две истории, произошедшие с Борисом в течение одного месяца:
1)
Раз он чертовски сильно напился в поезде. Его под руки стали выводить из вагона-ресторана, и тогда вдруг Борис, потеряв ощущение реальности, достал член и начал ссать. Попало на пол, немного на одного моего друга (не буду уточнять на какого) и даже на двух (!!) ужинавших мусоров. Когда Бориса заводили в купе, он повернулся, подмигнул одному из них и спросил:
— Хочешь меня?
С утра, когда поезд подъезжал к Москве, мусора пришли за Борисом. Он извинился и сказал, что ничего не помнит. Ему дали лист бумаги и он там написал какую-то извинительную-объяснительную, начав ее словами: «Милые мои милиционеры! Я очень извиняюсь, но я правда ничего не помню…»
Его отпустили. Он даже на секунду не попал в ментовку.
2)
Мама попросила Бориса купить ей газовый баллончик. Она поздно возвращалась с работы, пока шла от платформы, постоянно по пути попадались бездомные собаки и алкаши, типа ее сыновей, только куда более старые, запущенные и вонючие. Какое-то средство самообороны хотела иметь на всякий случай.
Борис приехал на ВВЦ, нашел павильон с соответствующим магазином. В электричке Борис успел выпить банку алкогольного коктейля и был в приподнятом настроении. Поэтому он решил, что стоит купить травматический пистолет — баллончика для мамы будет мало. Один пистолет приглянулся Борису, и он попросил продавца показать. Продавец достал из коробки, Борис потрогал — нравится. Посчитал деньги: не хватало 200 рублей. Думал, ладно, купит другой, но дешевле не было.
— Ну и петухи вы тут все! — заявил Борис на весь магазин и ушел.
На крыльце павильона продавец нагнал Бориса и ударил по лицу:
— Кого ты назвал петухом?!
Продавец держал пистолет, не купленный Борисом, прямо перед его мордой. Что примечательно: в свободной руке продавец держал упаковку. Но в следующую секунду набежали омоновцы, которые здесь же на ВВЦ в трех метрах отдыхали в автобусе, и скрутили обоих. В мусорском пункте продавца закрыли в обезьяннике, а Борису дали опять-таки лист бумаги.
— Пиши заявление.
— Не буду писать, — ответил Борис.
Сказал, что не имеет претензий к продавцу.
Он провел там всего минут двадцать. Потом ему сказали:
— Ладно, иди отсюда.
Но Борис неожиданно, даже для себя, сказал:
— Только мой пистолет отдайте.
И он получил новый — с упаковкой — травматический пистолет совершенно бесплатно. Через неделю в его комнате-студии был прострелен монитор, отколоты куски люстры и механических часов. Он не хотел ни на секунду расставаться с пистолетом, но, когда спал, мама или жена все-таки вытащили из-под подушки и спрятали игрушку.
В общем, сложным человеком был Борис. После трех концертов и пары месяцев репетиций у всех скопились к нему некоторые претензии, и я предложил сделать вместе последнее выступление (запланированное в Рязани) и расстаться.
Но Борис и сам был готов менять жизнь. На фестивале абстрактного хип-хопа Proper Hoppers Fest II, куда нас приглашали на сет, он познакомился и стал встречаться с той самой певицей по имени Mea
Из Рязани мы ехали на электричке в Москву, а он в это время ехал на автобусе — в Нижний Новгород.
Вместо Бориса пригласили в группу моего друга писателя Зорана Питича. Это псевдоним, его настоящее имя все давно забыли — тем не менее, кому интересно, советую почитать его прозу, например, в «Журнальном зале»:
http://magazines.russ.ru/authors/i/stivanov/
В детстве проучившийся четыре класса в музыкальной школе, тридцатилетний Зоран был вечно холостым флегматичным эрудитом с внешностью угрюмого араба и доброй широкой душой. Он почти никогда не покупал новой одежды, и вообще многие вещи его не интересовали. Жил с пожилыми родителями в их квартире — свою квартиру сдавал и отдавал деньги матери. Подобно Борису, ему почти не приходилось держать деньги в руках, но не потому, что у Зорана были проблемы с алкоголем, а потому что он был почти аскетом. Для него важнее было гулять, читать, писать, иногда путешествовать. Он изредка работал то ли строителем, то ли реставратором — но последнее время все реже и реже — и на заработанные деньги успел в свое время слетать на Кубу, в Европу, в Таиланд. Сам Зоран был очень скромного мнения о своих музыкальных способностях, но я его приободрил тем, что главное в группе не то, как играть, а то — кто играет. Тем не менее в сравнении с Борисом Зоран казался нам богом игры на фортепиано. Легко снимал партии скрипки, трубы и студийные партии пианистки, переигрывая на новый лад. Получалось энергичней, мне нравилось, как все звучит.
Мы разобрали все «девять рассказов» с новым составом, одну из первых наших песен «карусель» переложили на живую музыку, а также сочинили новую музыку к текстам «жан-поль петросян» и «вся вселенная». Первые выступления Зоран смущался публики, но позже его начало реально вставлять.
У нас появлялись новые песни: «смердяков» и «угольная пыль» — но изначальные варианты текста отличались от вошедших на альбом. На работе было очень удобно — сидишь перед монитором в наушниках, в одном окне режешь новостные сюжеты — дряблые морды политиков, будто берущих за щеку в эфире, вдохновляют на «макулатуру», — в другом пишешь текст в Word-документе. Дописываешь куплет, отправляешь Косте, который сидит в этом же офисе. Он получает письмо, и когда у него по расписанию нарезка — дописывает свой куплет. Или наоборот: он присылает мне, а я дописываю.
Работа и спокойная семейная жизнь. Не даешь себе поблажек, наступаешь на горло желанию блядствовать, плакать и уходить в запой, и все остальное начинает получаться. Концентрируешься на повседневных делах и любви к Оксане, и удается балансировать над бездной.
С работой все было хорошо, кроме одного — утренних смен. Они начинались в 7 часов, а в 6:45 отъезжал корпоративный автобус на Кунцевской. В Подмосковье я садился в электричку в 4:45. Я почти никогда не мог заснуть перед утренними сменами, только если не выпивал пива или не принимал феназепам. Таблетки мне иногда давал знакомый, который наблюдался в психушке. Началась зима, я приезжал на холодный Ярославский вокзал в 5:45. Перелазил через высокий металлический забор, чтобы не покупать билет на выход. (Позже этот забор сверху намажут солидолом, и, раз вляпавшись, начну покупать билеты). Шел в метро, проезжал до станции Славянский бульвар, потому что мне там нравились футуристические декорации, как в кино. Чтобы скоротать время, ходил по залу, пропускал несколько поездов. Доезжал до Кунцевской. В автобусе я был первым. Костя обычно приходил последним или предпоследним. Сидя в наушниках в холодном автобусе, я думал, как это все странно, странная жизнь мне досталась. Как я окончил школу, был студентом-филологом, потом студентом режиссуры театра, потом уехал из Кузбасса в Москву, работал охранником и актером массовых сцен и эпизодником, потом учился во ВГИКе на сценариста, а потом работал строителем под Петербургом. Долго сидел без дела и без денег, но вот устроился работать в офисе и начал раздавать долги. Сколько мест работы и жительства сменил и сколько ночей провел в поездах. А мог остаться в Кемерове, доучиться, тихонько читать и писать книги: стихи или прозу, работая на какой-нибудь простой работе у каких-нибудь друзей моих друзей. Нет, я так не мог: все время хотелось что-то изменить. Но, в очередной раз поменяв профессию и жизнь, я не мог о себе сказать: «я установщик дверей», или «я продавец», или «я поэт». Только иронически. Серьезно можно было сказать: «я никто». Возможно, благодаря этим сомнениям случилось странное: я стал в какой-то мере модным музыкантом. Но разве я могу сказать: «я музыкант»? Могу и не могу. Конечно, наша аудитория в сотни раз меньше аудитории эстрадных рэперов, но ведь мы старались идти в другом направлении и, можно сказать, добились своего успеха, который был гораздо ценнее славы «народного» артиста — клоуна, пляшущего перед властями.