Камерная музыка

* * *

В детском саду я тоже не проявлял излишней социальной активности, но, к счастью, никто меня в дурничку не определил. Я неохотно общался со сверстниками. Общался, если только человек сам вступал в контакт первым и казался дружелюбным. Тогда я мог даже привязаться к нему.

Но больше всего нравилось, когда папа брал меня с собой гулять по лесу, сажал себе на шею, рассказывал истории и читал стихи. Например, «Великан с голубыми глазами» — это стихотворение я  очень любил. Вообще был сильно привязан к папе. Бывало, родители привозили меня к дедушке и бабушке, а сами куда-то уходили; тогда я мог сесть на стул и прождать папу несколько часов.

В детском саду у меня был один настоящий враг  — Витя Карлов. На прогулках, когда воспитатели не видели, он набрасывался на меня, ронял или топил в сугробе. Каждый раз это было подобно небольшой смерти, я ждал этого момента со страхом. Вроде бы забывал, но, оказавшись на улице, чувствовал панику, как жертва хищника. Страх даже лишал голоса. Витя Карлов был на год старше, и мне не хватало силы отбиться. Он жил в соседнем дворе, и когда мы случайно встречались вне детского сада, прикидывался моим другом. Из-за своей доверчивости я не один раз попадался на эту удочку, был рад, что бессмысленная война закончилась. Но на прогулке опять получал пиздюлей. Позже Витя Карлов оказался со мной в одном классе, и, как выяснилось, он был очень неспособный ученик, можно даже сказать, тупой. Однажды он заплакал, когда не успевал написать что-то под диктовку, и был в этот момент таким жалким, что моя обида прошла. Он вообще навсегда выпал из моего поля зрения.

У меня никогда не было желания обсудить детсадовские проблемы с родителями. Не потому что считал позорным ябедничать, просто, как только оказывался дома, вообще забывал об этом жутком мире. Два мира существовали параллельно.

Помню случай, как кто-то нарисовал свастику на рисунке одной девочки. Всю группу собрали воспитатели и сказали:

— Если вы знаете, кто это сделал, говорите.

В страшной тишине было произнесено мое имя.

Я вообще не знал, что это такое — свастика, — и не умел это рисовать, но меня поставили в угол на полдня.

Но то, что я был не очень общительным, похоже, единственное, в чем мое детство походило на Костино.

В отличие от него я почти не болел. Даже какой-нибудь ветрянкой, краснухой, свинкой. Последней, видимо, потому что мама переболела, когда была беременна мной. Я родился на неделю позже, чем меня ждали, и весил почти четыре килограмма.

* * *

— У меня есть доказательство, что тебя не существует, — сказал я Косте.

Смотри, говорю. Ты — мой выдуманный друг, во многом состоящий из противоположных качеств, но в главном, где-то внутри, такой же, как я.

— Раз. Моя мама умерла, когда мне было восемь. У меня есть только папа. У тебя вроде бы есть отец где-то там. Но, фактически, я твоего отца ни разу в  жизни не видел. Только твою маму. Это раз.

— Ты родился болезненным и хилым ребенком, но в юности начал заниматься спортом, стал приобретать цельность, сейчас твой организм подчинен тебе, ты чувствуешь каждый свой мускул. Я почти не болел в детстве, за исключением мелких случаев. Но в подростковом возрасте начал гробить свой организм. К двадцати с лишним годам я начал разваливаться на части. Это два.

— Ты — медленный. Я — резкий, как понос. Это три.

— И вот еще. У тебя проблемы с фабулой. А у  меня  — совсем нет идей. Ты, братан, море блевотины, из которого я черпаю стаканом и иду в лабораторию. Фонтан, из которого мы пьем мутную водицу. Это четыре.

— Или еще твои отношения с Дашей. Это ведь как у меня с Оксаной, только наоборот. Ты как бы ею руководишь. То есть она — как я. Оксана руководит мной, а ты Дашей. Мы утонем в хаосе, — сказал я, — без вашего чуткого руководства. Вот так, милый мой друг.

— Ну, и проблемы со сном. Ты спишь по десять часов в сутки. Никакая беда не способна нарушить твой сон. Я, сколько себя помню, с детства по временам страдал бессонницей.

Мне кажется, что в этом списке была еще тысяча пунктов, но вдруг я не могу больше ничего вспомнить. Хватит, думаю, достаточно. Вообще, эта тема утомила меня и оказалась не такой важной. Не смог ее вытянуть.

— Ладно, короче, тебя не существует, — сказал я.

— Да, конечно, меня не существует, — ответил Костя.

Я выпил, он закусил. Его не существует, да, это я на самом деле выпил и закусил. Или меня не существует, и на самом деле закусил и выпил он.

* * *

На «девять рассказов» было очень много отзывов. Лично я получал сообщения чуть ли не каждый день. У меня случился временный параноидальный срыв. Не понимал, как ужиться с этим миром. С одной стороны, долги, которые невозможно раздать, и чувство вины, с другой — эти хвалебные оды и отсосы. Я чувствовал себя шарлатаном. Однажды я удалил всех незнакомых людей из «друзей» и  удалил все хвалебные отзывы на стене группы «макулатура» «вКонтакте». Стало немного легче.

Потом начал успокаиваться, и жизнь как-то поехала дальше. Плюнул, опять добавлял в «друзья» всех желающих. Нужно было думать, что делать и что теперь сочинять. Я совершенно не понимал, куда пойти работать, уже начинал со страхом думать об актерских кастингах.

Но тут опять позвонил Крис Пенн и позвал поработать на срубе. Для этого в очередной раз пришлось на время уехать в пригород Петербурга. Я  хотел убить двух зайцев: заработать с Крисом Пенном и выбить деньги из Дениса. Но мы не смогли найти этого рыжего мудака — тот скрывался и уже должен был денег не только мне. Одолжил вроде как денег на материал и исчез, а гостевой домик на Вуоксе до сих пор стоял недостроенный.

Там вечерами после работы я впервые в жизни стал использовать веб-камеру, чтобы общаться с  Оксаной через Skype. Мы сильно привязались друг к другу.

А днем занимался тяжелой работой: ворочал бревна и обрабатывал их электрорубанком. За каждое обрубаненное бревно платили 200 рублей. Огромные и умелые мужики легко зарабатывали на такой работе от 2000 до 3000 в день.

— У кого-то получается хорошо, у кого-то — плохо, — сказал Крис Пенн.

И он был прав. Лично я в этом ремесле звезд с неба не хватал. Мой рекорд — восемь бревен за день, и, в принципе, это было бы достижимо как ежедневная норма. Но у нас все время что-то вставало: то не было электричества, то рвались ремни на рубанке, то тупились ножи или нам становилось лень работать до заката. Никак не могли войти в ритм. Вечерами я нервничал. Думал, что тут заработаю денег и пойму, что писать. Но иногда я еле делал пять бревен, денег не шло, писать не хотелось. В результате за две с половиной недели такого труда я заработал совсем мало, если учесть затраты на проезд и покупку еды. Зато проявил слабость и начал снова есть молочку и яйца после семнадцати месяцев растительной диеты — боялся загнуться на веганстве под тяжестью бревен.

В один из вечеров, когда Крис Пенн смотрел телевизор, я придумал себе упражнение: записывать сценарий рекламы, глядя ролик. Я тщательно описывал идиотские сюжеты о крылатых бутылках пива «Клинское» и говорящих конфетах M&M’s. Чтобы, никак не нарушая соответствия с тем, что творится на экране, сделать стилистически безупречный и внятный текст. Такое упражнение над своим стилем. Этот опыт, полезный или бесполезный, я привез из командировки.

И в этот раз в Москве мне, наконец, повезло — узнав, что появилась вакансия «технический писатель», я устроился работать с Костей. Три на три, всего по семь-восемь часов. Зарплата — не огромная, но жить на это можно было. 25 тысяч рублей в  месяц при 27-часовой рабочей неделе, это было то, что нужно — больше 200 рублей в час.