Страница 51 из 90
— Хельмут? — окликнула Кристина друга, когда он, прихватив свой плащ, уже открыл дверь, чтобы выйти. — Знаешь, я, наверное… — Поймав его вопросительный взгляд, она усмехнулась. — Я, наверное, тоже всё-таки верю, что он жив.
В волнительном ожидании войны прошло ещё седмицы три. Бесконечные заботы, хлопоты и суета, погружая в свой водоворот, отвлекали от, мягко говоря, невесёлых мыслей. Кристина знала, что теперь не имела права уходить в себя, зацикливаться на болезненных переживаниях и постоянно гадать, лживым ли было то письмо и если всё-таки не лживым, то что ей теперь делать. Она изо всех сил старалась быть стойкой, спокойной, старалась улыбаться и говорить твёрдым, уверенным голосом, держать осанку и сохранять холодный, даже несколько надменный взгляд… Но всё чаще она замечала, что при написании писем и указов пальцы её дрожат и буквы будто бы пляшут на пергаменте, а по ночам ей так и не удавалось сдерживать слёзы.
Слава Богу, Хельмут был рядом. Он старался поддерживать её, хотя Кристина видела, что он тоже очень переживает и из-за грядущей войны, и из-за Генриха, и из-за сестры с сыном… И она тоже хотела как-то поддержать его, позаботиться о нём по мере сил, но Хельмут лишь отмахивался, усмехался и уверял, что с ним всё в порядке.
Он учил стрелять её из лука, и, хотя успехи Кристины были незначительны, она искренне радовалась, что ей хоть как-то удаётся забыться и отвлечься. В свою очередь, она помогала ему улучшать навык владения мечом, и они часто тренировались вместе, оставляя друг другу небольшие синяки и ушибы затупленными лезвиями. Но с этим было сложнее: Кристина, конечно, не могла забыть своих тренировок с Генрихом, во время которых они, казалось, иногда сближались сильнее, чем во время проведённых вместе ночей… Повторится ли что-то подобное хотя бы ещё раз?
В один из бесконечно долгих дней в Эори прискакал гонец из Айсбурга, привёз письмо от Рихарда Штейнберга. Молодой человек, до которого дошли слухи о возможной смерти его старшего брата, просил леди Коллинз-Штейнберг поделиться хоть какими-то более-менее правдивыми сведениями. Но ведь она не располагала этими сведениями… Она сама ничего не знала, а попытки воспользоваться магией и проследить за тем, как дела у драффарийской делегации в Фарелле, оканчивались провалом — уж слишком это далеко… и слишком у неё мало сил на это. Но Кристина всё же написала ответ Рихарду, рассказала всё, что знала, и, не выдержав, поделилась с ним со своими страхами и надеждами. Младший брат Генриха был её другом, ему она вполне могла доверять.
Ещё через пару дней ей написала Анжелика, её письмо было коротким, полным волнения и даже страха. Она рассказывала о Джеймсе: не жаловалась, ни в чём не обвиняла Кристину, но всё же было ясно, что молодой герцогине воспитание мальчика не доставляет ни капли удовольствия. И дело даже не в том, что у Анжелики, помимо Джеймса, было двое детей. Просто этот мальчик был очень трудным ребёнком, и Кристина её прекрасно понимала. Однако она не могла забрать его сейчас и поэтому попросила герцогиню Вэйд потерпеть ещё немного. Видит Бог, без благодарности та не останется.
Новости о Джеймсе очень взволновали Кристину. Она вспомнила слова той странной женщины, которую встретила в лесу. Душа, похищенная злейшим врагом… Размышляя над этим, Кристина не спала почти всю ночь, несмотря на то, что устала за день, полный бесконечных забот и тренировок. В итоге она уснула лишь под утро, когда на горизонте уже загоралась медовая полоса.
И это утро ознаменовало собой возвращение кошмаров, которые не мучили Кристину уже довольно давно.
Ей снилось серое безжизненное поле: ветер колыхал сухие стебли ковыля и буквально сбивал с ног, небо было бескрайним и чёрным, но из-за слабого света далёкой луны и густо рассыпанных по небосклону звёзд в этом месте не царила абсолютная тьма. Кристина поёжилась, обняла себя, чтобы согреться, чувствуя, как под кожу заползает колючий страх. Колени задрожали, сердце заколотилось в предчувствии чего-то страшного.
Ветер был таким сильным, что казалось, будто земля под ногами ходит ходуном. Кристина оглянулась, пытаясь понять, есть ли здесь что-то, кроме поля, кроме этого бесконечного ковыля, пыли и ветра. Кажется, вдалеке виднелся горный хребет, к которому вела узкая тропинка, неизвестно кем протоптанная среди степной травы. Кристина хотела пойти туда, но тут же в голове возник ожидаемый вопрос: а зачем?
Зачем ей вообще куда-то идти? Она сразу поняла, что это сон, и не видела в каких-то действиях никакого смысла. Скоро она проснётся и всё это кончится.
Однако предчувствие мешало успокоиться, оно упорно твердило, что сейчас, вот-вот, с минуты на минуту произойдёт нечто страшное. И от этого становилось будто бы ещё холоднее, и ветер дул всё сильнее и сильнее, развевая её волосы, которые то и дело лезли в лицо и щекотали шею.
Чутьё заставило её почти инстинктивно оглянуться, и вдруг Кристина разглядела поблизости небольшую фигурку, почти полностью скрытую во тьме. Она сделала пару шагов и вскоре узнала своего сына.
И тут же бросилась к нему, взволнованная, испуганная, заметив, что мальчик дрожит и едва слышно плачет. Что он делает в этой бескрайней холодной степи, где нет никакой жизни, где нет вообще никого и ничего? Как он здесь оказался? Ей показалось странным, что он не услышал её шагов и не обернулся, поэтому Кристина уже довольно близко подошла к нему, чтобы взглянуть в глаза… но вдруг почувствовала ледяное, пугающее дуновение откуда-то слева и резко подняла голову.
В пяти-семи шагах от них стоял Джонат Карпер. Казалось, ни ветер, ни холод, ни лунный свет не были властны над ним: его русые, чуть вьющиеся волосы не развевались при резких порывах, равно как и длинный меховой плащ, и тени он не отбрасывал. Зато он улыбался, обнажая зубы, будто хищник — клыки, а в его глазах золотом сверкала магия.
Карпер скрестил руки на груди, но явно не для того, чтобы защититься от холода; кажется, холод его вообще не волновал. Он наклонил голову и взглянул на Джеймса — так, будто готов был испепелить его одним взглядом.
Очнувшись от странного наваждения, Кристина подалась вперёд, чтобы закрыть сына собой, спасти его от Карпера любой ценой, пусть даже собственной жизни. О том, что это был сон, она давно забыла: разум сковало страхом за Джеймса, а вот страха перед Карпером она не чувствовала. Жив он или мёртв, неважно. Он всё так же жалок и безумен, всё так же не достоин сострадания, а потому должен исчезнуть.
Кристина готова была броситься на него с кулаками, впиться в его шею и начать душить, повалить на землю одним точным ударом и забить ногами… но внезапно в её руке буквально ниоткуда возник меч — чужой, незнакомый, тяжёлый, лишённый привычного изящества Праведного. Но выбора не было — иначе и она, и её сын погибнут, а Карпер всё-таки одержит победу, которая пять лет назад ушла у него прямо из-под носа. Странно, что даже сейчас, спустя столько времени, даже после собственной смерти он не сдаётся, не отступается… Это до боли разозлило её, вскипевшая в душе ярость забилась, заклокотала, и Кристина, сжав покрепче меч, бросилась на Карпера.
Но первый удар не причинил ему вреда. Он продолжил стоять и пугающе мерзко усмехаться, глядя на Джеймса и не обращая никакого внимания на Кристину. Замешкав после неудачи, она собралась с силами и нанесла ещё один удар, но меч снова прошёл сквозь призрачного Карпера, никак не навредив ему. И ещё раз, и ещё, и снова, и снова… Его усмешка заставляла её дрожать, Кристине казалось, что она сейчас упадёт — удары лишали её сил. А Джеймс стоял сзади, такой маленький и беззащитный… Кто поможет ему, если не она?
Не сдерживая яростно-отчаянного крика, Кристина в очередной раз бросилась на Джоната, но он вдруг вытянул руку, и это странное движение заставило её невольно замереть, опустить меч и прекратить свои попытки убить его. Тогда она поняла, что убить его невозможно — ведь он уже давно мёртв. Она своими глазами видела, как Генрих отрубил ему голову её собственным мечом. Она видела кровь на припорошенных снегом досках эшафота, на белоснежной рубахе, ставшей Карперу саваном… На саму отрубленную голову и обезглавленное тело она тогда предпочла не смотреть, а также бесконечно была благодарна Дикону, который после казни очистил лезвие Праведного от крови.