Наливайко

Януш искренне и весело рассмеялся.

— Чудак вы, пан Наливайко. Поднимемся на башню, глянем под Острополь, не видно ли, как этот подлец Косинский целует сапоги старосте Александру..

Рубленая башня в замке князя была выше церковной колокольни. С башни на восток и на юг в хорошую погоду видно было на расстояние нескольких десятков миль. Князь Януш и Наливайко всматривались в посеребренную снегами долину, где вершины лесов, словно черные валы в море, оживляли местность.

Но не пришлось увидеть князю, как Косинский вымаливает у Вишневецкого помилования. Не пришлось увидеть князю позора противника, а ему очень хотелось топтать княжеским сапогом если не самого Косинского, то хоть простолюдинов его армии, его дерзкую ватагу батраков, которые бросили работу в воеводстве и решились мстить своим помещикам.

— Верно, пан сотник, сечевики глупцы. Чего им нужно? Сидели бы себе…

— Однако же они идут с Косинским и первые дают бой войскам вашей милости.

— Это какое-то недоразумение. Сечевики уважают Острожских и с разной голью перекатной никогда не будут в союзе. Нужно сказать черкасскому старосте, чтобы поговорил через людей с казачьими старшинами. Для них же Острожские радеют об Украине…

Наливайко почувствовал, что может сказать лишнее в этом разговоре на такую скользкую тему, и, ничего не ответив, перешел к другому окну башни. Януш посмотрел на своего хмурого сотника:

— Глядя на вас, пан Наливайко, можно подумать, что не мы побеждаем, а до наших душ добираются наши же бездельники-батраки.

— Такой у меня, ваша милость, характер хмурый.

— Украинский, пане сотник?

— Нет, ясновельможный князь, я ведь не украинец..

Януш резко обернулся к Наливайко и внимательно посмотрел на него, ожидая более ясного ответа.

— Не украинец, говорю, потому что я не сечевой казак, а наймит… доверенный слуга вашей милости..

Вы… чудак, сотник.

— Пустите, ваша мощь, гусаров в дело — повеселею.

Князь Вишневецкий сам прекрасно справляется. Незачем моим гусарам марать там свои праздничные кунтуши;

— Вишневецкому эти ваши верные украинцы такого киселя заварят, что и в Константинове не удержимся.

Януша явно задела такая уверенность сотника, но он не высказал этого.

— За что вы так сечевых рыцарей ненавидите, пан сотник? — только опросил он.

Наливайко задумался: высказать ли князю всю правду, клокотавшую в груди, или прикинуться дураком и позволить посмеяться над собой? Победил непокорный характер.

— Мне не за что ненавидеть их, ясновельможный князь, но… Скорбь охватывает меня за Украину, когда вспоминаю, что большая часть ее народа — посполитых, поселян, батраков — не имела и не имеет родины. Сечевики, выходит, украинцы. — для них и князья заботятся о каком-то своем государстве, а те опять чужие, на своей же земле изгнанники. И увидите, ваша мощь князь: выйдут из Пятки эти хлопы и зададут жестокую трепку Вишневецкому, и тогда прославленные «украинцы» будут похваляться победой над черкассцами.

— Не будут.

— Будут, князь. Вишневецкий свои небольшие силы выставил напоказ вокруг Пятки, и Косинский не такой дурак, чтобы не понять слабости ваших войск. В любом месте осады выйдут и перебьют осаждающих поодиночке.

— Гм! А что посоветует пан сотник?

— Снять осаду, выпустить в поле врага и напасть на него всеми силами.

— Нет, пан Наливайко. Жена моя поверила бы вам, она восхищена вашими военными талантами, лучшего коня вам подарила, а государственный муж подчиняется велениям более надежной стратегии. Казачество сечевое — это надежда украинского королевства, и мы сохраним его, даже временно враждуя с ним. О, кажется, из Острога идет какая-то военная помощь… — переменил разговор Януш, увидев довольно значительный отряд вдали, на острожской дороге… Не пан ли Криштоф Радзивилл идет?

Наливайко взглянул на острожский шлях и решил, что не стоит попадаться на глаза Радзивиллу:

— Ваша мощь, ясновельможный князь, не позволите ли мне на несколько дней отлучиться в Гусятин, у родителей рождественские праздники провести? Ведь с Косинским и без меня справятся…

Януш понял, что сотник насмехается над ним. Но отказать ему — значит признаться, что княжеские войска еще боятся Косинского.

— Ну что ж, надеюсь, гусарам не придется идти в дело, а с безделья можно и проветриться. Позволяю отлучиться, но не больше чем на неделю, потом с гусарами двинетесь к Белой Церкви, чтоб весной устанавливать порядок… Идите…

«Жена моя восхищена вашими военными талантами..» — вспоминал Наливайко, выезжая из ворот города.

Оттуда его путь лежал налево, ответвляясь от острожского шляха. А шляхом шел с дружиной Радзивилл. Он узнал Наливайко, остановил своего коня и позвал к себе кого-то из дружины. Наливайко не слышал, кого именно позвал Радзивилл, но во всаднике, отделившемся от отряда и подъехавшем к нему, сотник узнал того дозорца, который так добивался хребтины с щуки деда Власа. В первую секунду у Наливайко мелькнула мысль поскорее повернуть коня и умчаться своей дорогой. Но стыд ожег его, точно Радзивилл и дозорец уловили эту недостойную воина мысль. Он осадил коня, преградив дорогу Радзивиллу с его свитой. Как выехал из ворот, так и стал.

— Не мешало бы сотнику знать, что князь Радзивилл не любит, когда ему заступают дорогу…

Князья все одинаковые, ваша мощь князь, Острожские тоже любят иметь перед собой простор и свободные дороги, — ответил Наливайко, посмеиваясь, но с дороги не сдвинулся.

— Так ведь то Острожские…

А я их верный слуга, ваша мощь.

Радзивилл схватился за саблю и с угрожающим видом подъехал к Наливайко. Тот по-прежнему стоял неподвижно и улыбался одними губами. В глазах горела ненависть, правая рука небрежно упиралась в бок.

Молчание нарушил Наливайко:

— Мне воевода-князь дал оружие рубить вражьи головы, пан князь. Советую и вам приберечь саблю на другой случай.

Повернул коня и, едва не выбив из седла какого-то неосмотрительного всадника, не оглядываясь, помчался по снежной дороге вниз, на луга, к лесам. «Ненавистные магнаты!» — пришло в голову, как худшая брань. Он слышал, как вслед ему раздались шумные крики, а может быть и ругань. Оглядел глубокие, искрившиеся на солнце снега и похожие на хмурые тучи массивы черных лесов. Дорогу пересекали заячьи следы. Так и хотелось махнуть куда ни есть по этим следам, лишь бы не чувствовать гнетущей пустоты в душе. Представилось, как пан Радзивилл жалуется Янушу на его гусарского сотника. Януш рассмеется и не захочет об этом говорить.

А может быть, католик Радзивилл вызовет католика дозорца, потребует исполнения закона и католик Януш пошлет за сотником своих гусаров, вернет его в замок, арестует…

— Ха-ха-ха! — захохотал Наливайко средь голой степи так, что сам удивился. — А старый воевода, а брат Демьян, священник Онуфриевой церкви с благословения самого. патриарха Еремии?.. А угроза со стороны ополчения Косинского, которое покушается на княжеские титулы и поместья? О, пан Радзивилл, сотника Наливайко голыми руками не возьмешь!

Константинов остался далеко за пригорком и лесом. Наливайко проезжал встревоженные села и хутора, приглядывался к истощенным работою, обремененным нищетой поселянам и с болью повторял:

— Не украинцы, — беднота, панское быдло.

Недаром они постоянно прятались, завидев и его, княжеского сотника, с гусарами или в одиночку, а когда проезжал мимо, боязливо следили за ним из-за старой оплетенной повети. А на улицу вновь высыпали только тогда, когда он был уже далеко, — не раз замечал он это, когда случайно, с околицы оглядывался на село. Почему крестьяне убегают от гусаров, понял только после случая со старым дедом Власом. И теперь Наливайко потянуло к этим простым людям, подпоясанным жалкой бечевкой вместо ремня. Уже проехав село, Наливайко круто повернул коня и галопом помчался назад, на улицу.

— Стой! Стой, говорю! Отчего чураетесь, как прокаженного? — крикнул сотник у первого же двора.

— Да разве я… Ей-богу, и не думала!.. Сохрани бог пугаться вас, пан казак… — восклицала девушка, испуганно поджидая всадника.