Неправильная пчела

Купцов включил видео-съемку последнего разговора Глины и Софьи. Оржицкий смотреть не захотел, он гримасничал и отворачивался.

– Вас упоминают, Тимофей Алексеевич, – закурил следователь, помахав длинной спичкой, чтобы ее потушить и бросил прямо на грязный пол в кабинете.

– Мало ли, упоминают, – пробормотал Оржицкий.

– Почему вы развелись с Максимовой и сошлись с Переверзевой?

– Да что за бред! Между этими событиями прошло столько лет, как можно связывать их?

– Тут вопросы задаю я.

– Я не буду на них отвечать, это моя личная жизнь. И вы не имеете право лезть в нее и мою койку.

– Я направлю вас на психиатрическую экспертизу. Это стандартная процедура, ее проходят все подозреваемые по делам об убийствах. Вам нужен адвокат по назначению, или вы сами пригласите себе защитника?

Оржицкий молчал, и его отвели в камеру подумать.

Через неделю он уже находился в «Божьей пчеле», в соседней комнате с Гомоном. Стационарная психиатрическая экспертиза могла проводиться в течение трех месяцев, этот срок Оржицкий запомнил, бегло прочитав постановление следователя.

***

Отныне Глина умела летать. Раз она пчела, то радость полета должна быть ей доступна! Преступление думать иначе и ограничивать себя. Как было бы хорошо лететь над лугом, не знающим первого сенокоса, над просторами поля ржи с васильками и разнотравьем вперемешку. Лететь, зорко видя не синие и белые капли на желтом холсте, а каждый лепесток и каждый стебель. Кружить над сорванным полевым букетом, который небрежно воткнули в стеклянную банку, водрузив ее на деревянный стол под сенью отцветших вишен.

Длинными косыми лучами света пронизана комната, и пчела Глина приземлилась на бумажный цветок, украшающий темную икону святых Зосимы и Савватия, покровителей пчеловодов.

– Вот это да! – восхищенно сказала Глина, крутнувшись на одной ноге так, что волосы разлетелись облаком.

– Восторг, – одобрила Вторая.

– Что вы видели? – спросила Глина.

– Ты на несколько минут зависла над полом, – с радостной улыбкой сообщила Первая, – это называется левитация, потом немного продвинулась вбок. К окну, потом вернулась на место. Это недолго было, несколько секунд.

– Главное не то, что мы видели, а что ты видела?

– Я была пчелой, вернее, мне так казалось.

– А что ты сделала для того, чтобы стать пчелой? – спросила Вторая, улыбаясь своей доброй и лукавой улыбкой.

– Не знаю, – Глина села на лавку и засмеялась, – просто я захотела полететь, взвиться вверх. Я зажмурила глаза и подняла руки.

Вторая взяла руки Глины в свои ладони. На пальцах еще оставалась золотистая пыльца, которая бывает весной на одуванчиках, но прямо на глазах она исчезла без следа. Глина выглядела усталой, но счастливой.

– А откуда у тебя эта пыльца на пальцах? – спросила Первая, – как в сказке про фей. Я думаю, что ты можешь проникать в Тонкий мир и без проводников. Теперь тебе это не нужно…

– Какой Тонкий мир? – спросила Глина.

–– Есть такая теория, что у инаких есть способности проникать в Тонкий мир и забирать оттуда магическую субстанцию. А вещи, которые рассказывают тебе и мне истории, как раз и являются проводниками. Почему так – никто не знает. Может, потому что люди сами наделяют неживое живым, вкладывая душу в создание вещи. Но настоящая ведьма может проникать в Тонкий мир и сама. Как ты теперь.

– А где этот Тонкий мир?

– Везде, – безапелляционно отрезала Вторая, – может и в нас самих. Кто его видел-то?

Глина улыбнулась и подошла к зеркалу. За время, проведенное на хуторе Харитона, она окрепла, успокоилась, но самые главные перемены произошли с ней внутренне. Она воспринимала себя иначе: она не одержима, а одарена. Её дар – не уродство. Шрамы на лице разгладились, появились тонкие и колкие ниточки бровей. Не понадобилось ни заговоренного мёда Харитона, ни другого зелья. Каждое утро Глина с удивлением обнаруживала у себя приятные глазу изменения.

– Дядька Харитон, – спросила Глина в тот же вечер после того, как у нее получилось взлететь, – почему пчелы – божьи?

Дядька Харитон закончил точить косу и сел на чурбан.

– Еще великий ученый Эйнштейн сказал, что за исчезновением пчел последует конец цивилизации и всего живого на земле. А мы, православные, считаем, что наступит Апокалипсис.

– Какой же ты православный, дядька Харитон, – засмеялась Глина, – если ты колдун каких мало!

– А нам, православным, колдовство никак не мешает бога славить. Мы божьи пчелы. Трудимся на благо мира. Нас такими Господь и создал. Он и сам мог воду в вино превращать, мертвых воскрешать. Вот мы по его образу и подобию созданы. Мы и есть самые правильные люди, и божью благодать постигаем и раздаем.

– Эк ты вывернул, – усмехнулась Вторая, – энтот хитрец круг пальца не только волосину, а кого хошь обведет.

– Что ж ты в церковь не ходишь? – допытывалась Глина, насмешничая, – православному положено в церковь ходить.

– Вот моя церковь, – дядька Харитон обвел руками вокруг себя, – сад и огород, дом мой, все, кто в дому, борти мои с семьями, козы с приплодом. Даже коты, тоже исть хотят. Как почнешь с утра поклоны отбивать, так к вечеру не разогнуться. Где с молитвами, а где и с матерком. Баня опять же – чем не храм? И душу, и тело очищает.

Девушки смеялись, махали на дядьку руками, он гладил бороду и тоже посмеивался.

– Ну, спытай, спытай, – обратился к Глине, – не всё ж выспросила.

– Не всё, а скажи-ка, дядька Харитон, для чего Первая мороку на дом напустила и на огород.

– А у нас без заслонки никак нельзя, что у нас тут деется – чужим знать не обязательно. Ни почтальонше, ни продавцу лавки разъездной, ни участковому. Нету нас – одни ковыли.

– И так всё время прячетесь? – спросила Глина.

– Отчего ж прячемся? Прячется тать в лесу. Мы же делянку свою зорко охраняем. Кому надо – увидят и через заслон, а чужим тут не надобно бывать. Ты когда в городе жила, небось, двери на три замка затворяла.

– Ох и язык у тебя! – восхитилась Вторая, – Жалишь аки шершень.

– Пчела коли жалит, так и умирает, – нравоучительно сказал дядька Харитон, – потому много раз подумай, прежде чем зло причинить кому-то. К тебе вернется тут же!

Глина устала от словесных перепалок и легла под дерево на ватное одеяло. На нем был яблочный мусор: веточки, пожухлые листики, косточки и даже две дохлые пчелы. Она взяла трупик пчелы в руки и легонько подула на пчелу.

– Бедненькая, – сказала Глина тихо, – Не потому ли я поднялась в воздух, что ты отлеталась?

Глина перекинула сухое тельце пчелы с ладони на ладонь, но вздрогнула и взвизгнула. Пчела очнулась и ужалила Глину в излучину между большим и указательным пальцем. Торчавшее жало вытащила сердобольная Первая, подскочившая к Глине.

– Бывает, бывает. Что ты, дурочка, расплакалась! – попыталась она утешить Глину, но та вырвалась и убежала в дом. Она не знала, говорить ли девушкам и дяде Харитону о том, что мертвая пчела ожила в ее руках.

Всю ночь Глина не спала, ворочалась и мешала всем. Потихоньку надела стеганую фуфайку, сунула ноги в чьи-то галоши и выскользнула во двор. Звездная россыпь, стрекотание сверчков и прохлада ночного воздуха прогнали утомление.

«Не спать так не спать!» – сказала про себя Глина и побрела вглубь сада по росистому спорышу, который в сказках называется «травой-муравой». А разве она не в сказке?

Дядька Харитон храпел под навесом у омшаника. Он так и не придумал себе удобной лежанки. Скоро лету конец, где же все они будут размещаться? Сколько она проживет здесь, чем будет расплачиваться за свои беззаботные деньки? Никто не говорил с ней о том, что будет завтра. Девчонки и дядька Харитон отшучивались на все ее вопросы. Глина не видела никакой реальной угрозы, но ощущение какой-то неясной беды, тревоги захватило ее в эту ночь, не давало уснуть.

Девушка не заметила, как добрела до края сада, где не была никогда раньше. Здесь деревья росли реже, а кустарник – наоборот гуще: орешник, жимолость и калина разрослись небывало, пахло стоячей водой пруда. В свете луны сад имел сказочные очертания. Между двух лип она увидела старые качели и усмехнулась. Совсем такие же качели были в саду ее тетки Татьяны. Такие же она нарисовала когда-то в приюте. Она видела, что доска для сиденья совсем рассохлась, и ее никто никогда не красил, а не пригодившиеся в хозяйстве вожжи, на которые была подвешена доска к перекладине, тоже потрескались от времени.