Неправильная пчела

– Вспомнила? – утвердительно кивнула Первая.

– Нет, но помню, что видела раньше, – пробормотала Глина.

– На барахолке в Ярославле, я тебе чайничек предлагала купить. И адресок дала…

Глина засмеялась и протянула руку Первой. Та ее пожала с таким же смехом.

– Я же венцов не вижу, и своих не чувствую.

– Молодая ишшо, – вставила свою реплику Вторая, – поживешь подольше – поумнише будешь. Венцы не у всех есть, а только у слабых. У сильных они пропадают. Вспыхнут разок и пропадают.

– А тебе сколько лет? – спросила Глина нахально.

– И, милая, считать притомишься, – улыбнулась Вторая.

Вошел Харитон, снял у входа ватник и повесил на гвоздик.

– Чаю выпью и в омшаник пойду.

– Чавой ты вздумал, старый? – засмеялась Вторая, – не то, как бирюк в лесу жить теперь будешь? Как-нить да разместимся туточка.

– Бирюк в чаще, а я не пропащий, – пошутил Харитон и добавил, – нету в избе места, довольно об том. Ноне вечор теплый, пересплю. Назавтра топчан сделаю и достану с горища матрас, буду под навесом спать. Да и кого бояться мне в заслоне-то!

Первая скромно потупилась, принимая похвалу.

Глина чувствовала, что она потеснила жителей избы, но помалкивала. Она знала, что по-другому не получится, и Харитон не о лежанке помягче думает, а о том, как ей, незнакомой девушке помочь.

Перед тем, как лечь спать, Вторая взяла плошку свежего мёда, что принес Харитон к ужину, и пришептывая, смазала им руки Глины:

«На море Окияне, да на острове Буяне

Стоит дуб, а под дубом сруб.

В тесной избушке

Ткут холсты старушки.

Одна холстина – бесу хворостина,

Вторая холстина – хвори дубина,

Третья холстина – богу десятина.

Я хворостиной махну, дубиной двину, десятиной обовьюсь.

Пойдет красна девица на реку Ордан.

Как на реке Ордане стоит камень Алатырь,

Под камнем Змей-Скарапей.

И ни горем его не сдвинуть,

Ни волной накрыть,

Ни солнцем опалить.

Десятину разовью, дубину расщеплю, хворостину сломаю.

Возьми, Змей-Скарапей мою хворобу,

Сожги, Змей-Скарапей огнем утробным.

Утопи пепел серый во слезах своих горючих».

До утра Глина ворочалась, не могла уснуть. Лишь только забрезжил тонкий неясный свет, она задремала, вскидывая во сне липкие до локтей руки, приклеивая к ним случайные пряди растрепавшихся волос.

В одиннадцать часов, когда стало нестерпимо жарко под одеялом, Глина во сне опустила ногу на холодный пол и проснулась. В доме никого не было, только тикали ходики, которые при свете тусклой лампочки вчера Глина не рассмотрела. Раскладушки, накрытые тканевыми тонкими одеялами, были пусты. Девчата, скорее всего, хлопотали во дворе. Глина потянулась, зевнула и пошла к умывальнику. Намочив руки, она потерла лицо и заметила, что кожа ее рук гладкая. С удивлением, смешанным со страхом, Глина увидела, что почти все шрамы на ее изуродованных руках разгладились. Она села на лавку и заплакала.

***

Позавтракав в одиночестве, Глина вышла в сад. Первая и Вторая возились под яблонями. Они высыпали несколько ведер яблок на старые ряднины и перебирали плоды. Работали медленно, посмеиваясь. Глина остановилась и спросила, что они будут делать с таким урожаем, но Вторая съязвила:

– Дык разве ж урожай? Абы что. Да и лежат они не шибко. Амбасси – лежит, а остальные – тьфу заморское. В повидлу только и гожи.

– А моя бабушка сушила яблоки, – попробовала было Глина продемонстрировать свою осведомленность о крестьянском быте.

– Осенние резать надоть, – пояснила Вторая, – летние не гожают.

Глина села на траву и потерла одно яблоко о коленку. В нем была червоточинка, вот ведь незадача! Выбрала одно, и то червивое.

– Исть надо! – убежденно сказала Вторая, – червячок не дурачок, абы где не живет. Кусай, не думай.

Первая молчала, посматривая на Вторую и Глину искоса, улыбаясь чему-то. Ее спокойный и мечтательный вид удивлял Глину, которая в последнее дни словно на раскаленной печке жила, и от любого шороха вздрагивала.

– Как ручки твои? – спросила Первая Глину, а та молча протянула кисти, потом заголила руки до локтя и покрутила ими.

– С лицом больше времени понадобится, – кивнула Первая, а Вторая поддакнула.

Из-за деревьев вышел Харитон с ведерком и удочкой.

– Плохо нынче клевало, – посетовал он.

– Подкормить надо было, – резонно заметила Первая.

– У тебя помада есть? – спросил неожиданно Харитон у Глины, а та помотала головой, не понимая вопроса.

– Не давай губную помаду, – предостерегла ее Вторая, – изведет на подкормку. В кашу наломаить, утолкёть, шоб его пескари ловились. Всю помаду извёл.

– Разве нынче помады? – спросил Харитон риторически, закидывая мечтательно бороду вверх, – вон раньше польские были или «Дзинтарс». Сам бы прикормку ел.

Девчонки засмеялись.

– Капли анисовые можно добавить, – подсказала Первая, но Вторая со смехом махнула на нее рукой.

– Дурында, не продышишь потом в хате, разве ж можно? Чистый яд.

Харитон покачал головой и позвал Глину чистить рыбку. Там были не только пескари, но и мелкие, размером с детскую ладошку карасики.

– Мы их как семечки сейчас, пожарим и пощелкаем.

– Дядя Харитон, – сказала Глина неловко придерживая карасика, – я ведь к тебе не зря издалека приехала.

– Не зря, – кивнул Харитон и показал, как правильно держать карася, и как его с хвоста чистить, а перед этим неприятным делом лучше бы колотушкой ударить рыбку по голове, чтобы не трепыхалась. Глина поморщилась, но покорно выполнила всё, и дело пошло на лад, – ты у меня подлечишься, погоню переждешь, а там и решишь, что делать дальше.

– Давай, дядя Харитон, начистоту поговорим, – сказала Глина, почистив весь незавидный улов. Она обваляла рыбку в муке и кинула на чугунную сковороду с шипящим маслом, – ты зачем меня заманил сюда, пасечник? Я уже была у одного такого Пасечника. Тебе нужна пчела для твоего улья, чтобы катала тебе бусины? Мороку на улице навел, чтобы дом наш никто не видел, раскладушку поставил, шрамы мои намазал фигней какой-то. Думаешь, я не вижу, что ты усыпляешь мою бдительность? Только я катать тебе бусины не буду, на фабрике твоей пчелиной работать не стану. Если будешь меня принуждать, я тебе такую бусину скатаю – мало не покажется. Аллах Акбар – и на небеса.

Харитон посмотрел на девушку печально и покачал головой.

– Вишь ты, совсем раненая, – пробурчал себе под нос, не забывая переворачивать рыбку на сковороде, но на обвинения Глины не ответил.

Из сада потянулись Первая и Вторая. Они пересмеивались, Первая несла в переднике огурцы с грядки, а Вторая – мелкое ведерко с водой.

– Харитон, чайник теплил что ль?

– Простыл поди, – нехотя ответил дядька.

– Чаво смурной? – спросила Вторая, ставя чайник на плиту, рядом с шипящей сковородой, – аль почечуй твой разыгралси?

– У-у-у, бесстыжая! – вскипел Харитон и шлепнул Вторую по толстому заду. Все засмеялись, даже Глина.

– Баню надо истопить, враз хвори отпустят, – сказала Первая.

– От глупости только баня не помогает, – буркнул Харитон, но баню истопить пообещал.

Глядя на этих веселых людей, мирно готовивших завтрак, занимавшихся домом и садом, ей было трудно поверить, что Харитон заодно с «Божьей пчелой». Но он был пасечником, и мед его был ох какой непростой. Слишком много совпадений.

Сели за стол, Харитон разломил руками краюху на четыре куска, рыбка захрустела на зубах.

– Глина хочет узнать, кто мы такие, – сказал Харитон, – так давайте просветим девчушку. Что ж она мучается?

– А бог его знает, кто мы. Божьи пчелы, только настоящие, – сказала Первая, – живем потихоньку, себе и людям радуемся.

– Со стороны скажут – секта, – пояснил Харитон, – а изнутри – община.

– И сколько же нас? – спросила Глина.

– Тут только трое, с тобой четверо. А по стране… Сильно удивлюсь, если за полтыщи перевалит.

– И где они?

– Кто где. В Сибири есть целая община. Живут, как староверы. По городам разбросаны люди. Но их пока не выявили.