Неправильная пчела

– А я думал, что ты катаешь таблетки и кормишь ими умирающих в хосписах, – цинично пошутил Оржицкий.

– Я и хотела это делать, но пока нет сил, да и Гомон мне запретил.

– Гомон может тебе что-то запретить?

– Пришлось, – медленно сказала Глина, странно улыбнувшись, – я сильно нарушила равновесие и теперь я могу только слушать и записывать. Но и это немало, поверь.

Оржицкий взял со стола шкатулку их гладко отполированного красного дерева и повертел ее в руках. Крышка со щелчком открылась, и на алой бархатной подушечке показалась маленькая фигурка балерины, которая медленно закружилась в фуэте под скрипучую мелодию.

– Эту вещь Аркадий Аркадьевич нашел на свалке, – сказала Глина, – ее последний владелец нам не известен, но шкатулка рассказала о девочке, которая пережила блокаду благодаря тому, что бабушка распродала все свои украшения и ценности. Эта девушка – Галина Вишневская, шкатулку отреставрировал Аркадий Аркадьевич и хочет передать дочерям Галины Павловны.

– Историю рассказала тебе эта шкатулка? – спросил Оржицкий, заранее зная ответ.

– А вот курительная трубка Ефима Копеляна, мы отдадим ее в музей Мосфильма.

– Твой Гомон просто благотворитель какой-то, – ревниво усмехнулся Оржицкий, – то подарит, то отдаст.

– Нет, он далеко не всегда так щедр, – нахмурилась Глина, – просто всё должно быть на своем месте: вещи и люди.

– А ты, на своем ли месте, Глина? – спросил Оржицкий, кладя ладонь на ее искореженную руку.

– Я всегда на своем месте, – бесстрашно ответила девушка, глядя ему в лицо.

Оржицкий понял, что в нем Глина больше не нуждается и испытал смешанное с разочарованием облегчение.

***

Глина не любила барахолок, у нее болела голова от изобилия впечатлений и шума. Гомон искал своё, скупая за бесценок для антикварной лавки «хабур-чабур», как он ласково называл товар, а Глина присматривалась к домашним вещам, которые Гомона не интересовали. Гомон тянул ее в крытые ряды грампластинок, книг и часов, а девушку влекло в «старушатник» – побродить между крепдешиновых платьев, чесучовых пиджаков, плюшевых медведей. Она не воровала память, так как Гомон запретил ей это делать, покупала у торговок всё, откуда ей слышался шёпот. Молчащие вещи обходила, как и совершенно новые – ночные ситцевые рубашки с еще советскими ценниками «2 рубля 80 копеек», мужские майки-кулирки, военную форму из складов. Это разбиралось другими покупателями «влёт», но Глину совершенно не интересовало. Она почти даром набирала на барахолках изношенное барахло, чем старше – тем лучше. Продавцы, видя изуродованную ожогами барышню, уступали в цене, предполагая, что есть на свете люди, которым гораздо хуже, чем им.

Сидя в антикварной лавке Гомона, Глина слушала истории вещей, записывала их и отдавала антиквару, который хмыкал и радостно пожимал руку Глине.

Гомон частенько тащил Глину в командировки. Командировками он пафосно называл поездки на барахолки разных городов. Гомон любил лично копаться в развалах, хотя на него работала армия бомжей северной столицы и целая толпа «черных копателей», а также сеть агентов по стране. Глина чувствовала себя разбитой и измученной после каждой такой поездки, и потому в награду Гомон давал ей отсыпной, который девушка проводила его в уединении, с книжкой и бутылкой вина. Глина не боялась пристраститься к спиртному, хотя Гомон и отпускал шуточки по поводу неизлечимого женского алкоголизма.

– Ты бы в музей сходила, Глина, – сказал как-то Аркадий Аркадиевич, – ведь и в Ярославле, и в Костроме столько раз уже была, а ничего не видела.Потом он спохватывался, понимая, что для этой девушки сходить в музей все равно, что на митинг по разгону Белого дома. Крик, вопли и стоны – вот что слышала Глина из-за каждой витрины, отовсюду одновременно.

В поездках Гомона и Глину сопровождал охранник Глеб. Глина не имела ни малейшего понятия, какие поручения выполнял Глеб для антиквара, но заметила, что охранник не спускал с нее глаз. И стала она обращать на него внимание после того, как к ней в лавку пришел Оржицкий. Глина помнила слова Тимофея: «Ты попала в рабство, Глина, даже в более гнусное, чем в «Смарагде», потому что оно добровольное и под маркой благотворительности». Глина не знала, прав ли бы Тимофей, и могла ли она уйти от Гомона. Ей не хотелось уходить, да и идти было некуда.

Глине было запрещено катать темные бусины, да она и сама понимала, что зла в этом мире и без этой гадкой субстанции предостаточно. Поэтому она старалась не слушать страшные истории, выбрасывая такие вещи. Иногда ей удалось все-таки скатать белую бусинку, предназначенную для Манчини, и только тогда суровый взгляд Гомона смягчался. Манчини появилась у Глины случайно, покупая газету в киоске «Союзпечать» на Литейном, Глина познакомилась со старушкой-продавцом.

– Не хотите ли крыску взять? Вот такая цаца приблудилась, а что с ней делать – ума не приложу. ..

Глина вскинула брови, но когда по ее плечу побежал белый зверек с ошейником на позолоченной цепочке, девушка поняла, что раз крыска ее признала, то теперь деваться некуда: придется забирать.

– Ее Манчини зовут, – сообщила продавщица с улыбкой, – а вот крыска или крыс – я не умею определять.

Ну, Манчини, так Манчини. Крыска была неприхотлива, хотя и суетлива. Гомону новый жилец понравился. «Самец», – определил антиквар, осмотрев беспокойно двигающееся тельце. Манчини мигом обследовал всю антикварную лавку, и почувствовал себя не только своим в незнакомой обстановке, но и владельцем всех сокровищ. Манчини садился у стойки и с укоризной глядел в глаза покупателям, словно осуждая их за приобретения, а Гомона – за растрату товаров лавки. В поездках на барахолки крыс сопровождал Глину. Не пугаясь людской толпы, он сидел у Глины на плече, вцепившись в куртку коготками, посверкивая агатовыми глазенками по сторонам и топорща усы. Вот, собственно, и была компания Глины: всегда веселый Гомон, деловитый Глеб и любопытный Манчини. Манчини охранял сокровища, Гомон – мировой порядок, а Глеб – их всех вместе взятых.

Оржицкий больше не приходил, Глина спросила как-то у Гомона, пускают ли к ней гостей, а тот весело ответил: были бы гости, а пустить-то можно, не тюрьма. Он непрозрачно намекал на то, что у Глины просто нет никого.

Глина могла бы катать себе жемчужные бусины, чтобы вернуть себе свой облик, и была уверена в том, что Гомон не стал бы препятствовать ей в этом. Она также знала, как напустить легкий морок, чтобы отвести людские глаза от своего уродства. Но утратив какой-либо интерес к мужчинам, она не стремилась устранить ожоги на лице и теле. Страшнее всего были ее внутренние ощущения – Глина была выжжена изнутри, и словно наказывала себя, убийцу двоих людей. А в том, как люди отводили взгляд от ее изуродованного лица, она находила мрачное удовольствие.

За полгода Глина обошла с антикваром и его странной компанией весь город, изучила все точки продаж и находок. Питер открылся ей с другой стороны, нетуристической, но не менее привлекательной. Особенно ей нравилось бродить по заснеженному городу, когда случайно пролетит нарядная тройка лошадей, впряженных в карету. Это богатые молодожены устраивали себе и людям праздник. Она любила бродить у новогодних елок на площадях и рассматривать скоморохов и ряженых Петров и Екатерин, смеяться над их плоскими шутками. Впервые за много лет она отпраздновала новый год в антикварной лавке, с настоящими восковыми свечами в канделябрах, с золочеными яблоками и конфетами, которыми Гомон украсил елку. Утром она нашла подарок, как в детстве. Глина обрадовалась полосатому кашемировому шарфу только лишь потому, что забыла, каково это – получать подарки.

Потом наступила весна, которая в Питере была и стылой, и слякотной, но город расцветал от надежды на скорое тепло. И весна снова принесла подарок.

– Сегодня будем праздновать день рождения Галины Переверзевой.

Глина вспомнила, что сегодня как раз и есть шестое апреля, день ее рождения, который праздновался последний раз еще в Воронеже. Странное ощущение охватило ее, когда она увидела накрытый белой скатертью стол, блестящие серебряные столовые приборы и тарелки из тонкого фарфора с золотой каймой. Неужели в ее жизни было возможно всё то, что доступно другим, обычным людям? Гомон вручил Глине нарядный сверток, а когда именинница развернула шуршащую обложку, то оторопела.