Неправильная пчела

– «Сказки бабушкиного сундука», Галина Переверзева, – прочла она на обложке и удивленно подняла глаза.

– Издана на спонсорские деньги, тираж небольшой, но… – Аркадий Аркадьевич широко улыбнулся, – начало положено.

Глина пролистала книгу. Ее записки историй вещей были переработаны в короткие рассказы, кто-то отредактировал и нарисовал иллюстрации к текстам. На немой вопрос Глины Аркадий Аркадьевич галантно поклонился.

– Ваш покорный слуга провел много бессонных ночей, исправляя отвратительную орфографию автора, а рисунки – дело рук Лёни.

Глина посмотрела на продавца, который обычно стоял за стойкой, а теперь ловко вытаскивал из пакета пирожки, виноград, бутылки лимонада и прочую снедь, раскладывая по тарелкам.

– Мне приятно, даже слов не подобрать, но… – Глина не могла удержаться, не сказав колкость, – но выглядит это все, как попытка показать мне, что я могу жить такой же обычной жизнью, как и все люди.

– А разве ты сама не поняла этого? Нужны доказательства? – усмехнулся Лёня.

– А ты тоже… – начала свой вопрос Глина и осеклась. Она неожиданно вспомнила приют на Комсомольской. Как она не замечала, что Леонид –это ушастый мальчик, с которым она ехала на автобусе в Третьяковскую галерею.

Аркадий Аркадьевич и Лёня засмеялись.

– Все мы немножко лошади, – ответил Лёня, но Глина не поняла его шутки и замолчала.

Когда провозгласили первый тост, выпили по бокалу шампанского и съели по бутерброду, Лёня сказал неожиданно:

– Моя история обычная, даже скучная. Меня изгнали из «Божьей пчелы», чему теперь я несказанно рад. Я вернулся домой, отец уже крепко пил тогда. После его смерти, я попал в интернат, потому что мама вышла замуж и уехала за длинным рублем на Камчатку. После интерната я учился в «Мухе», подавал надежды, как говорится. Случайно научился извлекать из вещей крупу. Мелкую, желтую, одинаковую. Я ее толок и вмешивал в краски. Картины мои шли «на ура». Только недолго это продолжалось. Талант говорить с вещами иссяк, а заказчики требовали и требовали. Ну, я и подсел на наркоту, дошел до герыча. Под дурью кинулся под поезд. Но один хороший человек оттащил меня и тем самым спас. Потом взял на работу, в антикварную лавку.

– И ты больше не извлекаешь крупу? – спросила Глина простодушно.

– Незачем, – ответил Лёня, – не всякий дар во благо, иногда и во вред.

***

В Ярославль поезд прибыл в семь утра. На Дзержинский рынок Аркадий Аркадьевич и Глина пришли к девяти. На земле лежали «скатерти-самобранки» – покрывала, клеенки и просто газеты под полиэтиленовой пленкой. «Скатерти-самобранки» образовывали неровные пестрые ряды. Посуда, детские игрушки, обувь, одежда, чемоданы, корзины, картины, железяки неизвестного назначения щедро и беспорядочно были разложены повсюду.

– Круговорот вещей в природе, – приговаривал Аркадий Аркадьевич, прохаживаясь по Дзержинскому рынку, – конечно, всё вкусное забрал Мостославский. Видно, смысла нам ездить в Ярославль уже нет. Этот фокусник нюх имеет на старину, да и агенты у него здесь повсюду. Глеб кивал головой, он понимал, о ком говорит Гомон, ведь Джон Мостославский был самым знаменитым местным музейщиком, знавшим толк в поиске уникальных вещей, создавший музей «Музыка и время».

Глина в затемненных очках и надвинутой низко на лоб кепке только усмехалась, слыша досаду в голосе Гомона. Как можно было ревновать к музейщику, если у них были совершенно разные задачи? Один показывал людям красоту вещей, а другой эти вещи продавал.

Глине очень хотелось найти что-то подобное двум солдатикам из тайника в Доме со шпилем. Да, отыскать такую могущественную вещь было бы редкой удачей. Глину охватил азарт поиска, который был сильнее здравого смысла. Глина отделилась от компании и побрела к восточной окраине площади, где обычно стояли торговцы с посудой.

«Вот бы найти волшебную лампу Алладина! – подумала Глина, – потереть ее… От наивной детской мысли, что вообще можно загадать всё, что угодно, и оно сбудется, у Глины захватило дух. Что бы она попросила у всемогущего Джина? Перебрав в уме все возможные варианты, Глина поняла, что ей не о чем попросить. Вернуться в детство, о чем мечтает большинство? Жаркой и страстной любви? Богатства? Мировой славы?

Какая-то старуха протянула ей бронзовый чайничек с отколотым эмалевым ромбиком сбоку.

– Посмотри, деточка, это фабрика Феликса Шопена. Не того Шопена, что ноктюрны писал и любил Жорж Санд, а другого. Но тоже ценность необычайная.

Глина посмотрела на торговку. Она была окутана легким мороком, через который проглядывало молодое лицо с ямочками на щеках. Это не понравилось Глине, и она сурово покачала головой, а чайник не взяла.

– Зачем ты морок напускаешь? – спросила Глина.

– Жить-то надо, деточка, потому и прячусь,– ответила седая торговка.

– Так живи, чего тебе не живется? А те, кого надо бояться, тебя и так увидят.

– Эх, милая, а тебе чего не живется? Зачем с собой такое сотворила?

– Худо было, – ответила Глина.

– Как совсем худо будет – милости просим на хутор Западная Елань к Петрову Харитону. Вологодская область. Запомнишь?

– Запомню, – ответила Глина.

Тут подоспел Глеб и хмуро встал за спиной Глины.

– Нашла чего?

– Чайник предлагаю, – ответила за Глину старушка, суя в руки охраннику свой товар, – а девочка не хочет брать.

– Значит, фигня твой чайник, – ответил Глеб и оттолкнул старушку, но сам вдруг упал и забился в конвульсиях.

Моментально вокруг него образовалась толпа, которая суетилась, охала и мешала. Стали звать на помощь, кликнули врача. Глина растерялась, глядя на Глеба, который не выпускал из руки ручку чайника. Потом опомнилась и выбралась из толпы.

– Вот тебе и фигня, – сказала старушка, – это тебе, девочка, показательное выступление. С огнем играешь, как и все мы. Должна последствия понимать. Охранник твой – засланный казачок.

Глина посмотрела на торговку. Она, кряхтя и бормоча, собирала скарб, взваливая клетчатую сумку на тележку.

– Глебу помоги, – сказала Глина, кивая на лежащего охранника.

– Ничего с ним не случится, такого из мортиры не убьешь, а не то, что чайничком приворотным для сбора бабской лунной крови, – ответила старушка, катя впереди себя тележку, –вспомни, зачем живешь, чего не доделала? А вообще, лучше бы тебе на хутор.

– Почему я тебе верить должна? – бежала Глина за шустрой старушкой.

– Хочешь – верь, а хочешь – не верь, – буркнула та, заворачивая с площади к выходу, – только никуда тебе не деться. Сколько веревочке не виться, а конец будет. Вот только конец свой человек сам выбирает.

Старушка скрылась их виду, а Глина смотрела ей вслед. Размахивая руками и крича, навстречу ей бежал Гомон.

– Куда ж ты, девочка моя, – причитал Гомон, – я думал, что с тобой что-то случилось. Ты из виду пропала! А Глеб-то, Глеб… У него эпилепсия, оказывается, я сроду не знал. Хорошо, что вот так вышло, выявилось в самый безопасный момент.

– А что, над нами есть какая-то угроза? – угрюмо спросила Глина.

– Ой, девочка моя, в какой стране живем, в какие времена… – запричитал Гомон, увлекая за собой Глину к противоположному выходу.

Когда Глина проходила мимо места, где она оставила Глеба, толпа уже разочарованно разбрелась. Антикварного чайничка нигде не было видно, видимо, его «Скорая» увезла вместе с Глебом.

После этой поездки в Ярославль командировки прекратились. Глина много думала о том, с кем пересекались ее пути. Никто из встреченных ею людей не был тем, за кого себя выдавал. Отец был себялюбом, следователь Купцов – чинушей, владелица агентства «Смарагда» – прохвосткой, Евгений – наркоманом, Гомон – мистификатором. Пожалуй, только Шмурдяк не скрывал своей бандитской сущности, да и покойный Берест был честен с Глиной. Что до Тима, то он был просто слабаком, а Глина навыдумывала о нем всякого. В каждом она искала защиту и тыл, но все они были для нее чужими.

Глина чувствовала, что затишье, наступившее в ее жизни временное, и ей надо избавляться от бремени, которое прикидывается дружбой и помощью. В ней мучительно зрело решение довести дело до конца: наказать Пасечника и разрушить его поганый улей.