Неправильная пчела

Озлобленный Купцов записал показания Глины, а вытирающая слезы мать подписала протокол. Глина тоже поставила свою закорючку.

– Скажите, а этот убийца уже арестован? – спросила Таисия Переверзева, – Глина ведь давала на него показания, ей ничего не угрожает?

– Самый главный враг Глины – это она сама, – криво усмехнулся Купцов.

Глина и мать вышли из здания отдела.

– Доченька, ну как ты… Совсем забыла нас, – робко упрекнула Таисия, – может, тебе деньги нужны?

Глина посмотрела на мать, словно с некоторым сожалением и вдруг порывисто ее обняла.

– Не переживай, всё у меня нормально. Сама как?

– Да… – мать махнула рукой и засмеялась сквозь слёзы, – я за тебя переживаю, день и ночь думаю. Что же делать с тобой – не знаю.

Глина оглянулась и увидела в конце улицы Колю, он махнул ей рукой. Рядом с ним стоял высокий толстяк с родинкой на подбородке. Ну, что за жаба…

– Мне пора, мам, – сказала Глина, и, чмокнув мать в мокрую щеку, побежала к машине.

Мать смотрела ей вслед, закусив губу. Пройдет много лет, прежде чем они увидятся снова.

Часть 2. Тим

Дар напрасный, дар случайный…

(с) А.С. Пушкин

***

Зинаида Всеволодовна Оржицкая была дама с характером. Она состояла из правил и запретов, выглядела чопорно и надменно. Даже тень ее была острой и угловатой, не меняясь ни в полуденный, ни в полночный час, словно повелевала Зинаида Всеволодовна не только людьми и предметами, но и временем.

Шелест длинного серого платья, нитка розовых бус, подобранных одна к другой по размеру и отливу – от темных к светлому и обратно – вот, что запомнил внук Тим. Бабушкины вещи было трогать нельзя, но все её безделушки, книги и коробочки манили Тима. О бусах и говорить нечего: они мерцали, как глаза невидимых существ. Маленький, пухлый, молчаливый, Тим всегда выглядел испуганным, словно только что сотворил шалость или задумал её, но страшится наказания. Ему казалось, что бабушка видит его насквозь, потому действовать с ней надо было не обдуманно, а внезапно. Так, однажды, сидя на коленях бабушки и слушая стихи Чуковского, Тим протянул руку к запретным бусам, и его словно ударило током. Мальчик вскрикнул и повалился на пол с колен, бабушка не успела его подхватить. Очутившись на полу, Тим громко заплакал и затряс рукой, на которой отчетливо проступили волдыри ожогов. И как только сама Зинаида Всеволодовна носила эту пакость? И не жгла она ей грудь, и платье не портила! Бабушка, однако, не пожалела Тима, а только встряхнула воющего внука хорошенько, и наказала, отправив сидеть в кресле носом к стене.

Одного бабушка не знала: это наказание было нестрашным. Завитки на обоях образовывали то пасть льва, то герб средневекового рыцаря, то шпили ледяного дворца Снежной Королевы, то карту Изумрудного города. Рассматривая обои, поворачивая голову то влево, то вправо, скашивая глаза в угол или прищуривая их, можно многое было увидеть, скрытое для других. На потолке бабушка показывала сказки, как на экране телевизора, а на поверхности отполированной до блеска мебели жили солнечные зайчики, которые играли с Тимом.

С дочерью, зятем и его братом-алкоголиком, живших в этой же коммуналке на Литейном, Зинаида Всеволодовна не общалась, ограничиваясь при редких встречах с кем-то из них сухим кивком. Её комната, одна из трех, принадлежавших Оржицким-Фенькиным, была осколком ушедшей эпохи. Сведущему казалось: сейчас с кушетки встанет Даниил Хармс в своих невообразимых клетчатых укороченных брюках и выкинет нелепое антраша под всеобщий одобрительный смех. Или Ольга Судейкина, таскавшаяся по гостям с клеткой двух синих неразлучников, станет убеждать в том, что революция совсем не панацея, что Париж пережил их уже несчетно, а вот Россия захлебнется кровью. Или пьяный Есенин встанет на коленки в поисках закатившегося перстня, проклиная то ли злодейку-судьбу, то ли очередную бутылку. Несведущий, в комнате Зинаиды Всеволодовны ощущал себя в музейным посетителем, да только чужих к себе она не впускала. Комнату покидала редко, всякий раз запирая ее на ключ, хотя для жительницы питерской коммуналки это было не так уж странно.

Тим не раз слышал, как его родители и непутевый дядька планировали выселение бабки из комнаты в дом престарелых. Обычно после таких обсуждений Фенькины уезжали на дачу в Комарово и там наслаждались простором, но перейти к захвату чужой территории не решались. За эти шушуканья и козни, которые родные строили против бабушки, Тим был готов их возненавидеть, и потому лишь не обозлился, что дальше разговоров у них дело не шло.

Зинаида Всеволодовна делала вид, что не замечала недовольства родственников. Она жила по утвержденному когда-то распорядку дня. Утром пила кофе, который варила себе тут же в комнате на электрической плитке, а потом выходила на прогулку. Шла она всякий раз одним и тем же маршрутом: мимо Фонтанного дома, до Летнего Сада с непременной остановкой возле Михайловского замка, обратно по набережной Фонтанки. Местная достопримечательность с Литейного, в плюшевой шубке и плоской шляпке-таблетке, держащейся на ее седых волосах благодаря горсти серебряных шпилек, с острым носом и морщинистыми напудренными щеками, в остроносых ботиках фланировала по городским улицам. Она опиралась на полированную красного дерева палку, а в гололедицу надевала на ее наконечник острую спицу. Зинаида Всеволодовна шествовала, ни с кем не останавливаясь, очень редко она подходила к хромой торговке «Союзпечати» и кланялась ей. Прогулка занимала у бабушки ровно три часа. Затем она возвращалась, обедала и ложилась на оттоманку с книгой. После чтения перебирала фотографии и безделушки в шкафу. Завершала она свой день стаканом молока и сказкой для Тима на потолке.

В шесть лет, когда Тим рассказал бабушке историю ее старой соломенной шляпки, но бусину скатать еще не сумел, Зинаида Всеволодовна словно признала в нем «своего соратника», стала брать с собой на прогулки. Она рассказывала о прежних обитателях этих мест, помня каждый дом и каждую парадную в нем. Тим жалел, что рассказы растаяли в его детской памяти. Только одно событие запомнилось Тиму в мельчайших подробностях. Однажды бабушка внезапно остановилась прямо на перекрестке, загородив путь пешеходам, которые вежливо обходили старушку, и произнесла длинную тираду: «Идет война света и тени, вечная, непрерывная. И мы живы только потому, что сохраняем нейтралитет. Не открывай никому своего дара». Тим взял себе такой зарок: раз бабушка просит – надо подчиниться, и не раз потом пожалел, что не расспросил ее ни о чем, не узнал всех ее тайн.

Бабушка умерла, когда Тиму было тринадцать лет, она подозвала его к себе утром, попросила выгладить тонкую, почти истлевшую кружевную сорочку. Пока Тим утюжил пожелтевшие кружева, она расчесала и заплела свою истончившуюся косу, обернула ее венцом вокруг затылка, прикрепив прическу в нескольких местах серебряными шпильками. Облачившись в импровизированный саван, она легла на обитую зеленым шелком оттоманку, заменявшую кровать, накрылась серым тканевым одеялом, сложила руки на груди. Проделав все это с торжественностью, Зинаида Всеволодовна заявила: «Я умру сегодня, Тим. Не бойся. Пришло мое время. Ты увидишь, что в комнате все изменится, и это к лучшему. Не пугайся этих перемен, всего лишь спадет морок, который я уже не в силах поддерживать. Жаль, что мой дар перейдет к тебе, я бы хотела передать его своей дочери, но ей не вынести этого бремени. А ты и так уже одарен… В шкафу лежит дневник в бархатном синем переплете, возьми его сразу после моей смерти и прочти. Запомни все, что там написано, выполняй в точности. Так только и убережешься».

Тим заплакал, стал на колени и наивно упрашивал бабушку не умирать, но та только молчала, сжав губы. Потом она приподнялась на локте и потребовала стакана воды с лимоном. Когда Тим выскочил за дверь и вернулся через минуту, то увидел бабушку, разметавшуюся на смертном ложе. Одна рука в бессилии свисала на пол, а вторая словно пыталась разорвать ворот рубашки. Глаза Зинаиды Всеволодовны были широко распахнуты, а рот приоткрыт в беззвучном крике. Но самое страшное было в том, что ее ложе обступили бесплотные тени людей, имена и облик которых Тим не знал. Толпа словно парила над полом. Прозрачные силуэты сложили молитвенно руки, а их лица были обращены к телу умершей. Несколько секунд мужчины и женщины в старинных костюмах со странными прическами смотрели на Зинаиду Всеволодовну, а потом словно по команде обернулись к Тиму.