Ливень в степи

- Вот тебе и на, - проворчала старуха. - Собирается в город, а бумажник здесь лежит.

Она раскрыла бумажник, покачала головой: «Ну да, здесь и деньги, и права жерве[16]. И какая-то книжечка… И вот еще бумажка».

Из пальцев Должимы-абагай что-то выскользнуло и упало на пол. Она подняла, рассмотрела и ахнула от удивления. Надела очки, еще раз посмотрела: да, в руках у нее была маленькая фотокарточка доктора Эржени. На карточке Эрженя была не в белом халате, не в серой пуховой шали, а в нарядном цветастом платье. С карточки она ласково смотрела на старую Должиму и улыбалась. Смех у нее был не только на губах, а и в глазах.

Мать Пэтэтхэна долго глядела на карточку: то отодвигала от себя, то подносила совсем близко. «Как эта карточка попала к сыну? - размышляла про себя старуха. - Может, на дороге нашел и не успел отдать? У него с других людей нет карточек… На каких-то документах есть его собственная фотография. Там Пэтэтхэн до самого подбородка испачкан лиловой печатью. А это как понять?»

В голове у нее мелькнула догадка: «А что, если?… Сын же у меня - мужчина. Молодой, холостой. Ты тоже молодая. И не замужем…»

Мать Пэтэтхэна спрятала карточку в бумажник, положила в комод. Села на стул и, когда немного успокоилась, стала сравнивать, сопоставлять в уме своего Пэтэтхэна и эту докторшу Эрженю. Пэтэтхэн не худой парень, конечно. Немножко рассеянный, наряжаться не любит, хотя и молодой. Эрженя ученая, в разных важных местах бывает. Ей премии, грамоты выдают, в газете портрет напечатали. В аймачном Совете она депутат… А сын кто? Пэтэтхэн и все. Шофер. Он, правда, хороший шофер. Это он сам говорил… От других-то она не слышала, чтобы его очень хвалили, не видела, чтобы он грамоты приносил или премии. Депутатом его тоже еще не избирали.

Она думает о сыне. Ну и что же, что только шофер? Зато какой красивый. Красивее всех в наших местах. Даже когда неумытый, после работы - все равно красивый. Это же все знают…

Тут на старуху нашло раздумье: а может, это только ей одной кажется? Ведь каждая мать думает, что ее дети лучше всех.

Она вспомнила, как Пэтэтхэн, когда закончил седьмой класс, пришел домой и сказал, что хочет стать шофером. Она тогда даже испугалась: как сын будет жить с такими маленькими классами, ведь теперь вон все какие образованные, даже десять классов за настоящую науку не считают. А у сына ответ давно, видно, наготове был: в каждом деле можно мастером стать. Для других и два института - не наука… У меня, сказал, в голове только машины, всякая механика. Поработаю шофером, после видно будет, может, и на инженера пойду. А сейчас, мол, мне неинтересно учить, какие цветы растут в Африке. Неужели хуже быть хорошим шофером, чем плохим учеником?

Что она ответила тогда сыну?

- Сам решай, - ответила, - не маленький. Только после не печалься, что мало классов прошел…

Каждая мать на ее месте те же самые слова сказала бы. Учителя не очень уж горевали о том, что им предстоит расставание: он не часто баловал их отличными отметками. Зато как обрадовался председатель колхоза! Чуть не расцеловал. Пэтэтхэн и раньше всегда пропадал в мастерских МТС, увивался вокруг машин. Почти готовый шофер явился в колхоз будто из-под земли. Ему сразу дали денег, послали на курсы.

Года через два, после того как он стал шофером, из колхоза уехал тот самый Алексей Семенович и на его место явилась наша Эрженя.

Что же может быть между Пэтэтхэном и Эрженей? Старая Должима вспоминает… Иной раз, вернувшись из поездки, сын старательно умывался, переодевался в новое, брал какой-то сверток, говорил, что докторша заказывала ему привезти лекарства для амбулатории. И уходил. Почему доктор заказывает лекарство через шофера? Иной раз Пэтэтхэн уходил, говорил, что доктору письмо привез. Зачем с шофером письма посылают, когда почта есть?

Если бы соседка пришла и сказала: «Знаете, Должима-абагай, ваш сын женится на докторше», она сказала бы: «Ну и ладно, пускай живут. Хорошая девушка…» Но сейчас, когда у нее одни только догадки, в голове все спуталось…

Эрженя, конечно, добрая, хорошая девушка… А что еще о ней знает старая Должима? Ничего не знает. Когда встречались на улице - здоровались. И все. Маловато вообще-то…

Старухе захотелось сейчас же пойти в амбулаторию, разглядеть Эрженю по-настоящему, узнать, что она за человек. Ведь Пэтэтхэн единственный сын… Как же мать будет сидеть сложа руки, когда у сына карточка этой докторши оказалась? Что-то делать надо…

Должиме кажется, что сердце у нее бьется слишком громко, руки начинают дрожать. Она принялась торопливо переодеваться.

Но ведь она же совсем здоровая, как явиться в амбулаторию? Сказать, что голова разболелась? Должима-абагай рассердилась: что за старуха, которая не может найти у себя ни одной болезни? Пускай докторша хотя бы этот последний зуб выдернет.

Должима-абагай поднялась на ступеньки амбулатории, вошла, присела в коридоре на скамеечку - там больные всегда ожидают приема. Есть ли у врача кто-нибудь? Ну да, есть, слышно, что за дверью ее кабинета негромко разговаривают… Наверно, больной на что-то жалуется. Беда, когда нет здоровья…

Старушка прислушалась к разговору за толстой белой дверью. Но разве что-нибудь разберешь?

Долго, однако, сидит.

Должима-абагай увидела: на одной картинке на стене нарисована муха с воробья ростом. Может, такие мухи в жарких краях водятся? Или просто так нарисовали для тех, у кого зрение плохое…

А что, если приоткрыть дверь, заглянуть к доктору в комнату, чем так сидеть? Или уж лучше завтра прийти? Нет, надо дождаться. Интересно же своими глазами взглянуть, какой девушки карточку сын в кармане таскает. Можно даже невзначай упомянуть при ней о Пэтэтхэне. Сама-то Должима-абагай, когда молодая была, всегда смущалась своей свекрови. А эта как будет, интересно? Дать ли ей и вправду зуб выдернуть или так поговорить? Она, наверное, не умеет дергать зубы без боли, молодая…

Мать Пэтэтхэна посидела еще немного, потом встала, потихоньку приоткрыла дверь. В нос ей ударил крепкий запах лекарства. У окна стояли Эрженя и Пэтэтхэн. Пэтэтхэн увидел мать - и хоть бы что, нисколько не смутился, а Эрженя покраснела. Но и то ненадолго: вдруг решительно взяла руку Пэтэтхэна, мазнула ему палец йодом и завязала марлевой тряпочкой. Пэтэтхэн даже не поморщился, бровью не повел, повернулся к матери и сказал:

- Когда машину ремонтировал, палец оцарапал.

- Сильно поранил? - обеспокоенно спросила мать.

- Ничего, заживет…

Он вдруг заторопился и быстренько вышел. Гадай теперь: правда, что он палец поранил или выдумал все?… Почему ни капли крови не было видно? Если маленькая царапина, почему он так долго был у докторши? Пока она, Должима, в коридоре сидела, можно было все пальцы по очереди перевязать. Нет, тут что-то не так…

- Должима-абагай, что у вас? Заболели? - спросила Эрженя. И засуетилась, стала усаживать ее на табуретку.

- Зуб у меня. Вытащить придется, однако.

Эрженя велела старухе открыть рот, потрогала зуб, покачала. И довольно даже весело проговорила:

- Это я мигом. Пустяковое дело.

- Больно будет?

- Нет, я обезболю.

Когда Эрженя уколола в десну, приятного было мало, конечно. А потом ничего, во рту все одеревенело. «Это она только для меня так, - подумала старуха. - Для меня, для матери Пэтэтхэна. Наверно, очень дорогим лекарством укол сделала…»

Проводив старуху до двери, Эрженя с улыбкой проговорила:

- Поедете с Пэтэтхэном в город, там вам новые зубы сделают. Полный рот.

Она так нежно произнесла «с Пэтэтхэном», что старухе все стало ясно. Нет, не зря она приходила в амбулаторию!

По дороге домой Должима-абагай всем встречным хвалила доктора Эрженю, которая так ловко удаляет совсем крепкие зубы.

Дома, пока готовила сыну обед, тоже все время думала об Эржене. Вот, предлагала ей свою помощь - жениха хотела найти. А она и впрямь, кажется, обошлась без нее.

16

16 Шоферские права.