Ливень в степи

Чимит Цыдендамбаевич Цыдендамбаев

Ливень в степи

БУРЯТКА (повесть)

Посвящаю светлой памяти

Ади Нимаевны Дармаевой, моей доброй матери,

которая всегда была щедрой на светлую любовь

и нежную ласку ко всем детям -

своим и чужим.

Автор

Не напоминает ли наша земля, щедро усыпанная семенами цветов и трав, старую мельницу, поседевшую от белой мучной пыли?

Семена малюсенькие - не всякий старик или старуха разглядит их без очков на своей темной ладони. Вот большой куст. Соберите с него все семена так, чтобы не уронить ни одного, и то вряд ли наполните наперсток. Осенний ветерок, перемешав семена с холодной пылью, с ледяными крупинками первого снега, швыряет их куда попало, покрывает ими свой шальной путь…

Маленькие семена, то темные, то белесые, похожи на зернышки пороха. И как порох таит в себе огромную силу взрыва, испепеляющий пламень, так и в семенах цветов и трав скрыта волшебная сила, которая словно дремлет в них до поры. В семенах скрывается зеленая кровь будущих цветов, трепетное биение новой жизни, яркое пламя степных красок.

Брошенные ветром на землю, они не знают своей дальнейшей судьбы. Но придет время, и они услышат звонкий и гордый голос весны: «Проснись, поколение новых цветов!» Семена пробудятся после долгого сна. Вы видели, как просыпаются в колыбельках маленькие дети? Зевают, тянутся, потом начинают оглядываться по сторонам…

Оказавшись случайно по соседству, совсем разные цветы живут мирно, не обижают друг друга. На всех хватает и сладких соков земли, и ласкового, теплого света солнца. Это если среди них нет мрачной, темной, прожорливой крапивы. Она будет все глубже и глубже запускать свои хищные корни, чтобы побольше захватить живительных соков, поднимет высоко над другими свои жадные широкие лапы, чтобы одной зацапать все весеннее тепло, весь свет солнца. Притронься к ней - и она ужалит ядовитыми иголками.

Как-то ранней весной я устало шел с работы. Захотелось чуть отдохнуть, и я прилег у дороги на мягкую молодую траву, не успевшую посереть от дорожной пыли.

Цветов вокруг было еще мало. Но сколько их должно вот-вот распуститься! Благоуханные чашечки будут полны не только росою и медом, покажется, что они до самых краев наполнены песней цветов.

Почему, когда думаешь о цветах, мысли непременно переходят на судьбы людей, будто между ними протянута золотая ниточка из солнечных теплых лучей? И в тот день, разглядывая еще не раскрывшиеся бутоны цветов, я вспомнил одну давнюю историю. Давнюю, но не позабытую… Бывает, чуть прикоснешься случайно к звонким струнам певучего хура[1], и в тебе вдруг пробудится дремавшая у сердца песня…

События, о которых я хочу рассказать, произошли, когда царь был уже свергнут. Великая Правда одержала победу, повсюду утверждалась новая, светлая жизнь. Но это не виданное раньше новое кое-где с трудом вступало в свои права.

Степь…

Солнце взойдет не скоро.

В этот ранний час еще чувствуется легкое дуновение прохлады, но оно уже слабее, чем было ночью.

Степь. Там и тут - совсем рядом и у подножья дальних пригорков, расположились войлочные юрты и деревянные летники улуса. Возле одного из них накрепко сколочена из длинных толстых жердей загородка для дойных коров. Видать, жилистый, умелый человек строил ее…

Опершись на загородку, стоит моложавая на вид женщина, смотрит, как ее невестка доит коров. Невестка молоденькая, тоненькая, почти ребенок. «Какая у меня быстрая, сноровистая невестка, - ласково думает о ней свекровь. - И красивая…»

Невестка Жаргалма, которая доит коров, еще не очень твердо знает все многочисленные обязанности жены, прошло лишь три месяца, как из ее шести тонких девичьих косичек сплели две толстые женские косы. Всего три месяца, как она перешагнула порог юрты своего мужа. Ой, каким высоким показался этот порог для семнадцатилетней девушки! Разве успеешь все узнать, ко всему привыкнуть в новом месте за каких-то девяносто дней?…

Ханда, мать ее мужа, каждый день встает рано и, сделав что надо по дому, выходит на улицу любоваться своей невесткой, которая уже доит коров. Свекровь никак не может наглядеться на Жаргалму, радуется, что сыну досталась такая умная, ловкая, красивая жена. Добрых слов для невестки у свекрови больше, чем зерна в ином амбаре.

«Хорошая она у нас, - думает свою приятную думу Ханда. - Сильная, все умеет делать… Счастливые отец и мать, вырастившие такую девушку. И я счастливая, теперь она в нашей юрте живет. Жалко, что мой муж рано ушел в страну богов, не увидел жены единственного сына».

Ханда вспомнила мужа, вздохнула. А мысли все лились и лились: «Когда я была молодой, не умела так хорошо доить коров. А у Жаргалмы молоко шумит о подойник, как будто десять шаманов дружно бьют в свои бубны. Ни одна капля мимо подойника не упадет. Работящая невестка, и в юрте, и на дворе старается, мне работы не оставляет. А я ведь не могу долго сидеть без дела. Без работы скорее состаришься». Ханда поудобнее оперлась на загородку. «У кого поблизости есть такая невестка? Хоть на коня садитесь, ищите, не скоро найдете. Чужих хороших детей приятно хвалить, а ведь Жаргалма наша, собственного моего сына жена».

Ханде хочется поговорить с невесткой, но зачем надоедать ей? Жаргалма - второй ребенок у нас в семье, кроме сына. Что из того, что ее другая мать родила? Зачем говорить? Она умная, сама догадается, какие мысли, какие слова на душе у свекрови. Люди же не кричат во все горло свои молитвы богам, чтобы те их услышали, ламы говорят, что до богов доходят все думы, все помыслы…

- Жаргалма, - не вытерпела, наконец, Ханда, - я принесу второй подойник, помогу тебе.

- Не надо, мама. Две коровы осталось, я их мигом.

Жаргалма начала доить красную Пеструху - спокойную, добродушную корову. Она, кажется, даже не дышит, пока ее доят, боится помешать, наверное… У нее большие, раздутые бока и на каждом - по круглому белому пятну, величиной со шкуру ягненка. В густые сумерки, когда Пеструха пройдет неподалеку, покажется, что это не пятно на ее боку белеет в темноте, а спустилась с неба луна и катится низко над землей. Она старая корова, зубы у нее истерлись. Из Пеструхи давно можно бы сделать мясо, да жалко: она дает неиссякаемый ручеек молока, каждый год дарит хорошего теленка.

Жаргалма отнесла полный подойник в маленькую загородочку, поставила там, чтобы коровы не опрокинули или не выпили.

- Ты иди в юрту, Жаргалма, - сказала Ханда. - А я выпущу коров на пастбище.

- Я все сама сделаю! - весело откликнулась Жаргалма. - Одна справлюсь. Вы бы отдыхали, зачем так рано встаете?

- Знаю, что справишься, - с ласковой гордостью ответила Ханда. - Ты вон какая быстрая. И коровы к тебе уже привыкли. Даже вон та однорогая, а ведь норовистая…

Они загоняют в тээльники[2] сытых телят, выгоняют коров из загородки - они пойдут на пастбище. Забрав подойники, женщины направляются домой. У Ханды уже готов чай, женщины наливают себе по чашке.

Глаза у Жаргалмы слипаются, но она стесняется снова раздеться и лечь в постель. Берет в руки шерстяные носки мужа, хочет зачинить.

- Не надо сейчас, Жаргалма, - останавливает ее свекровь. - Зима не завтра придет. Ты ложись, не выспалась же…

1

1 Музыкальный смычковый инструмент.

2

2 Загородка для телят.