Ливень в степи

Заморозить себя! Кругом снег, синие сугробы, сосны трещат от холода, долго ли надо, чтобы замерзнуть? Не очень легкая, но безгрешная смерть…

Жаргалма резко свернула Саврасого с дороги, направила в лес. Какой глубокий снег! Ледяная корка режет ноги коня, как железом. Саврасый забрел в сугроб по самую грудь, распахивает снег на две стороны, идет вяло, будто чует недоброе дело, которое затеяла его хозяйка. Чем дальше в лес, тем меньше снега, он застрял, наверное, на широких разлапистых ветвях сосен. Конь понуро опустил голову, срывает редкие метелки травы, торчащие из-под снега.

У Жаргалмы от ужаса перед близкой смертью останавливается сердце. «Ничего, скоро закоченею… А как быть с конем? Привязать нельзя, волки сожрут… Или замерзнет вместе со мной. Отпущу, пусть идет домой. В суме родительские подарки - сапоги, которые сшил русский Жамьян. Отец один раз надевал их, когда ездил на летний молибен - хурал. Говорил, что в дацане все смотрели на русские сапоги. В суме зеленый бархат, мать берегла себе на праздничный халат. Мясо там, масло пусть все вернется домой…»

Она остановила коня возле толстого пня в снежной пушистой шапке. Встала на пень, ногой смела снег. Торопится, будто боится, что сейчас вдруг потеплеет, снег растает и мороза никогда больше не будет. С правой руки сдернула золотое кольцо. Сестры нет, пусть достанется матери… Дрожащими пальцами вынула из ушей серьги, вместе с кольцом опустила в рукавицу. Сняла шапку, через голову стащила с шеи четки, звенящие холодные украшения, тоже засунула в рукавицы. Сняла теплый дыгыл, рукавицы заткнула в рукава. «Ой, как холодно, - со слезами думает Жаргалма. - Мигом закоченею… Покажется, что кругом тепло, тепло… И все…»

Она стащила с ног унты, осталась в носках. Дыгыл и унты быстро привязала к седлу, повод прикрутила к узде, чтобы Саврасый не зацепился за какой-нибудь сук. Конь тревожно косит глазом, храпит, ему не нравится вся эта затея. Жаргалма последний раз потрогала его острые уши, теплые губы, будто так простилась со всем миром. Притянула к себе голову коня, обняла.

- Ну, скачи домой, не задерживайся…

Она повернула коня к дороге, ударила длинной хворостиной.

Что делать: сесть на корточки и ждать, когда придет смерть? Или прыгать, попробовать согреться? Она присела, обхватила руками колени, съежилась. Ее била дрожь, мир стал вдруг маленький, тесный, давит со всех сторон, ей остался один лишь пень, тело начало деревенеть, к нему прикасается что-то острое, железное, она не понимает, что это - боль, страх или сама смерть…

Конь ушел, вокруг стало совсем тихо. Будто не лес кругом, а черные, зловещие пасти. Наверху мутное белесое небо, рядом черные стволы сосен, серый снег…

Жаргалме невыносимо страшно, нестерпимо жутко от глубокого морозного мрака, притаившейся тишины. Жаргалма закричала. По лесу разнесся вопль, полный тоски, ужаса, горя. Где-то отозвалось эхо, покатилось, вернулось к Жаргалме, словно сказало ей, что на небе нет ни звезд, ни луны, в целом мире не найдешь приветливого огонька.

Гэрэлтэ Халзанов, подтянув подпруги у седла незнакомой девушки, поскакал догонять своих друзей. Он жалел, что не спросил, кто была девушка, куда ехала.

Догнал своих у самой вершины Обоото Ундэра. Они встретили его дружным смехом, песней, которую сложили про него:

Гэрэлтэ не рассердился.

- Песни песнями, - сказал он. - А девушку вы плохо разглядели. У нее какое-то горе, очень она задумчивая, печальная. А вы не заметили. Еще комсомольцы называетесь… Комсомольцы всех людей должны видеть насквозь. Если вы не можете отличить счастливого от несчастного, как же отличите классового врага от друзей? Вам только песни петь… А у нее, может, отец умер или мать… Или муж. Или родители насильно выдают ее за старого богача. Может, какой-нибудь старик кровопивец купил ее за дорогой калым у родителей.

- Гэрэлтэ, подожди… Откуда ты все это взял?

- У нее на лице написано, слепой и тот заметит. Я ее не расспрашивал, побоялся еще больше растревожить. А у нее слезы на глазах… Мы должны дать ей совет, поддержать добрым твердым словом. Я вернусь, догоню ее. Вы меня не ждите, одни проводите собрание. Я позднее приеду.

- Да ты никак влюбился, Гэрэлтэ?

- Бросьте, я не шучу. Тут не до смеха. У нее что-то стряслось, правда! Я подпруги подтягивал, посмотрел ей в глаза, и у меня даже внутри екнуло. Мы не можем бросить ее, мы же комсомольцы! - И Гэрэлтэ повернул своего коня, стал спускаться с горы. Друзья кричали ему вслед, махали руками, он даже не обернулся.

Он быстро спустился вниз, поскакал по ровной, прямой дороге. Проехал меньше версты и увидел, что впереди из леса на утоптанную дорогу выбралась лошадь и помчалась дальше. И у нее что-то лежало поперек спины. Гэрэлтэ стал нахлестывать своего коня, конь тот, без ездока, тоже помчался быстрее. Гэрэлтэ не знал, что делать - возвращаться или ехать дальше. Вдруг он услышал странный, жалобный крик. Кто может так кричать - умирающий зверь, раненая сказочная птица? Лесная глушь отозвалась на крик гулким эхом, которое покатилось со всех сторон, словно окружило Гэрэлтэ. Где кричали? Он направился туда, откуда выбежал конь без седока. Вынул из кармана наган…

Скоро среди густых деревьев смутно различил что-то живое. И снова раздался страшный вопль. Конь Гэрэлтэ шарахнулся в сторону. Гэрэлтэ спрыгнул и пошел пешком, путаясь в длинной дохе.

- Кто здесь? - громко спросил он, вытягивая вперед руку с револьвером.

В ответ послышалось неясное бормотание, похожее на стон. Гэрэлтэ сделал несколько шагов и увидел на пне раздетую, замерзающую женщину.

«Раздели, ограбили, - мелькнуло в голове Гэрэлтэ. - Испугались меня и убежали». Он быстро скинул доху, попробовал поднять женщину, постелить доху на пень, завернуть ее в теплый мех. Женщина обхватила его руками за шею, повисла на нем - холодная, тяжелая, Гэрэлтэ чуть не упал в снег. Он насильно усадил ее, закутал в доху.

- Кто тебя раздел? Где они? Почему коня отпустила?

- Я… я… сама, - с трудом выговорила женщина. Гэрэлтэ выдернул торчащий из-под снега сосновый сучок с лохматой сухой хвоей, чиркнул спичку. Руки у него дрожали - то ли от мороза, то ли от страха. Что, если грабители подойдут к огню, увидят, что он один? Ему не сдобровать… Он только третьей спичкой подпалил хворостину. Огонь разгорелся с треском, рассыпая вокруг искры. Гэрэлтэ казалось, что голова у него распухла, что он сам коченеет от мороза. Он разгреб ногами снег, собрал сучки, наломал сухих веток для костра. Ему стало жарко. Костер разгорелся, уже не надо было все время вертеться около него, можно отойти подальше, принести палок потолще. Гэрэлтэ разжег второй костер. Огонь весело потрескивал, скоро в костре появились угли, загорелись толстые сучья, даже старые головешки давнего лесного пожара, которые Гэрэлтэ выгреб из-под снега. Запылали и обломки больших лесин, которые Гэрэлтэ побросал в костер. Огонь горит ярко, но Гэрэлтэ кажется, что двух костров мало, он разложил третий.

Непривязанный конь Гэрэлтэ спокойно стоял там, где его оставили: он часто бывал в тайге с отцом Гэрэлтэ - охотником, много раз простаивал ночи у костра…

Гэрэлтэ уходил все дальше от костра, поблизости веток уже не было. Задыхаясь от тяжести, вытаскивал из-под толстых валежин сухие сучья.

Жаргалма сидела на широком пне, закутанная в теплый овчинный тулуп, с трех сторон ее согревали пламя и дым больших, жарких костров. Когда сильно дул ветер, пламя было так близко, что Жаргалме становилось страшно. Она в каком-то полузабытьи, не может сообразить, что с нею случилось. Но постепенно эта скованность проходит, Жаргалма пробует пошевелить окоченевшими руками и ногами, тянется к теплу.