Ливень в степи

- Добрые хозяева гор, земли и небес, - шептала Жаргалма, - примите мою чистую жертву… Возьмите волосинки из гривы, будто принимаете от меня табун быстрых скакунов хулэгов…

Губы шептали молитву, а в голове были грешные мысли: «Не захотят боги принять мою жертву, ведь у меня пестрый язык… Муж отвернулся, и боги не захотят знать меня».

Весь широкий мир - скалистая, крутая вершина горы, одинокая береза, виднеющийся вдали пушистый лес, даже голова и уши Саврасого - все было в холодном искристом серебре. На глазах Жаргалмы выступили слезы. И сразу все вокруг будто покрылось дрожащей паутиной в мелких капельках утренней росы.

Такой ветер на вершине, что может вместе с конем свалить с кручи. Жаргалма осторожно стала спускаться, придерживая Саврасого, и вдруг увидела внизу, почти у подножья, верховых. Они ехали навстречу. Их было много. Куда едет сразу столько людей? Жаргалма вытерла рукавицей глаза, посмотрела еще. Это ей сквозь слезы показалось, что много: верховых было только пятеро.

Саврасый хорошо подкован, но все же ступал осторожно, храпел от страха и напряжения.

У тех, что ехали навстречу, изо ртов валил белый пар, Жаргалма поняла, что эти парни и девушки поют песню. Не разберешь ни слов, ни мотива. Может, и не поют, только ветер свистит в ушах? Нет, должны петь - молодые, счастливые, наверно… Ну да, поют, до Жаргалмы долетели некоторые слова - песня была о солнце. Как летом сливаются в одну реку несколько ручьев, так и пять голосов слились и текли вместе. Песня была незнакомая. На высокой, крутой вершине Обоото Ундэра всегда звучали тихие, робкие молитвы, а тут ветер принес звонкую песню с раздольным, широким мотивом, с новыми необыкновенными словами. «Почему, - удивляется Жаргалма, - эта песня для меня будто родная? Словно когда-то слышала и чуть-чуть позабыла… Право, близкая песня, как «заян заяа заяалаа…»[12].

Верховые приближались, и Жаргалма уже хорошо слышала, как они пели:

Пели дружно, слаженными звонкими голосами. Лица у них раскраснелись, глаза блестели. Жаргалме показалось, что от задорной, горячей песни даже поутих мороз, ослабел жгучий ветер.

Поравнявшись с Жаргалмой, парни и девушки придержали своих коней, уступили ей дорогу. Парни держались рядом с девушками, а пятый, одетый поверх дыгыла в доху, стоял позади всех. Проезжая мимо него, Жаргалма едва удержалась на Саврасом: подпруги, видно, ослабли, седло поползло набок.

- Подождите! - вскричал парень, слезая с коня. - Я помогу.

Он стал подтягивать подпруги.

- Вот как ослабли ремни, надо бы заменить…

Жаргалма ответила безразличным голосом:

- Да… надо заменить.

Парень внимательно посмотрел на Жаргалму острыми карими глазами. «Сейчас начнет расспрашивать, кто я, откуда и куда еду, - с досадой подумала Жаргалма. - Незачем ему знать. И спрашивать незачем». Парень же подтянул ремень, еще раз взглянул Жаргалме в лицо, сказал, чтобы дома она непременно заменила ремень, и вскочил в седло.

«Даже не спросил, как зовут!» - Жаргалма обрадовалась так, будто этот парень с густыми черными бровями сделал ей дорогой подарок. «Зачем ему мое имя? В степи встречаются незнакомые и всегда все выспрашивают друг у друга. Каждый человек имеет какое-нибудь имя… Имен много. Пусть я буду Дулма, Ханда, Мэдэг, Цыпил, какая разница. У него тоже есть свое имя, ну и пусть…»

- Ну, девушка… Доезжайте счастливо, куда поехали, - ласково проговорил парень, поворачивая своего коня.

- Вы тоже доезжайте… - взволнованно сказала Жаргалма и сама удивилась своему волнению.

Парень поскакал догонять товарищей. Жаргалма медленно двинулась своей дорогой. Куда ей теперь спешить? Не с радостной вестью едет… «Спросить бы, как зовут того парня, - неожиданно пришло ей в голову. - Женщине неудобно спрашивать имя у незнакомого… Так и разъехались, никогда больше не встретимся». Она подумала об этом с сожалением. Оглянулась и покраснела: парень, который уже почти догнал своих спутников, тоже обернулся и смотрел на нее. Спуск кончился, Жаргалма смело поскакала по родной дороге. Через некоторое время придержала коня: ей вдруг захотелось посмотреть, далеко ли отъехала от вершины. Поставила коня поперек дороги, посмотрела. Те пятеро стояли на самой вершине Обоото Ундэра, что-то очень дружно кричали ей, махали руками. Что кричат, непонятно. Ветер не виноват, ветер подхватывает слова и несет с горы к Жаргалме. А она не слышит - далеко ведь до высокой вершины.

Заходящее солнце осветило пятерых всадников, облило их красноватым холодным золотом. То ли кони у них кружатся, танцуют на месте, то ли это играют лучи заходящего солнца, но всадники кажутся Жаргалме пятью большими кострами на седой вершине горы. Ветер раскачивает яркое пламя, как бы хочет оторвать от земли и умчать куда-то ввысь. Жаргалму солнце уже не освещает, она у подножья горы. Солнце освещает только тех, кто стоит на вершине…

Что кричат незнакомые парни и девушки, что хотят наказать ей, какое у них важное есть дело, какая просьба? Может, зовут, чтобы ехала с ними? Или кричат, чтобы быстрее скакала, ведь ночь близко, может застать в пути. Ветер примчал на своих серебристых подковах какие-то бессвязные клочки слов: «а-зы-ы… азы… тры… быстрый…» «Что это значит? Уж не дразнят ли они меня? - У Жаргалмы сжалось сердце. - Что такое «азы… быстрый…» Может, они кричат со святой вершины Обоото Ундэра: «У тебя язык пестрый!» Кто знает, все может быть…»

Жаргалма не верит в сердечную доброту людей, ей во всех видится равнодушие, глухая суровая злоба.

Она резко хлестнула коня. Саврасый испуганно рванулся вперед. Он и так быстро мчал ее к дому, Жаргалма не знала, зачем хлестнула его, она не торопится: доскакала, кажется, до самой вершины своего горя… Сейчас ее дорога вниз, больше никаких хребтов на пути не будет, наверно…

Тяжелые мысли сверлят и сверлят голову Жаргалмы. До каких пор она будет мучить свою мать, бедного отца? Она родилась ведь не для того, чтобы сеять вокруг себя горе и несчастья… Родители ждали от нее радости, думали, дочь принесет в их дом покой, а она… Мать стала больной, отец притворяется равнодушным, а душа у него истерзалась. Хочет казаться грубым, а Жаргалма видит всю его боль, чувствует всю отцовскую жалость.

Мать перед свадьбой предупреждала, что невестке в доме мужа легко упасть, трудно подняться. Так и вышло: кто-то качнул ее непрочное счастье, оно и рухнуло, рассыпалось вдребезги.

«Кто же погубил мою счастливую жизнь? - в сотый, в тысячный раз спрашивает себя Жаргалма. - Когда налетает сумасшедший с топором, ты знаешь, что погибнешь от его руки. Если на всем скаку упадешь с седла, успеешь сообразить, отчего твоя смерть. Накинутся бешеные волки или собаки, ужалит змея, свалишься в колодец, все равно поймешь, отчего твоя гибель. Когда люди умирают от чахотки или еще от чего, так знают даже название своей болезни. Кто же принес беду мне, в чью петлю попала моя голова?»

Нет ответа на этот вопрос. Нет больше сил жить так. Даже на один день не осталось сил, иссякли до дна. Не может больше Жаргалма волочить по земле свои ноги, нет для нее воздуху, нечем дышать.

Жаргалма где-то слышала, что городские женщины, когда надумают умереть, пьют какой-то лекарственный яд. А в степи разве его добудешь? Можно прыгнуть вниз с высокой горы и разбиться. Но Жаргалма уже проехала крутую вершину Обоото Ундэра.

Вот и сосновый перелесок, которого она всегда так боялась. А что, если повернуть коня в лес, остановить под сосной с толстым сучком, накинуть на сук уздечку, затянуть на шее петлю и хлестнуть коня. И конец всем темным мукам. Жаргалма вздрогнула: «Нет, это грешная смерть. Душа повесившегося никогда не попадет в рай. Станешь потом чертом, будешь ходить, таскать за собой веревку, пугая людей и коней…»

12

12 Непереводимый припев старой бурятской народной песни.