Ливень в степи

Родители и в самом деле не знали, верить ей или нет. «Пожалуй, правду говорит, вон как раскраснелась от радости. Ну да, встретила старуху, она сказала, что Норбо ждет. Беда, болел сильно. Болезнь вон каких здоровяков валит с ног. Сын заболел, мать куда же поедет? Ни на шаг нельзя от больного, да и хозяйство не бросишь», - так рассуждал отец. У матери же в груди было сомнение.

- Мама, что вы так на меня смотрите? Правда, все так было. Вы зря думаете, что Норбо плохой, он хороший. Он не мог приехать, он болел. - Жаргалма заплакала.

- Не плачь, - проговорила мать. - Я же ничего не говорю. Пусть отец на днях увезет тебя.

- Не на днях, а завтра. Я верхом уеду…

- Верхом? Одна? С пустою сумой?

- Одна к вам приехала, одна и домой вернусь. На Саврасом… Мы потом к вам с мужем приедем. А с собой мне ничего не надо. Мяса сварите немного и масла положите.

- У нас целая баранья туша есть. Поезжай, мы насильно не держим, - вздохнула мать.

Жаргалма перестала плакать, улыбнулась.

Отец принес из сарая жирную баранью тушу, положил возле очага, чтобы пооттаяла. Мать замесила на сметане лепешки, сдобные, как ламское лакомство бообо. Подошла соседка Самба-абгай, помогла во всей этой суете, подарила для Норбо мягкие теплые варежки и рукавицы для работы, принесла в бычьем пузыре топленого масла. Положила в руку Жаргалмы золотую монетку с выпуклой головой белого царя.

- Это, - сказала добрая старушка, - тебе, сделаешь золотое украшение.

Все приготовления были закончены поздно вечером.

Жаргалма досыта накормила Саврасого, ведь утром он помчит ее в Шанаа, длинная дорога ждет Саврасого. Янгар так и крутится около Жаргалмы, почуял, что она уезжает…

Она теперь не толстая, перешила у нового халата серебряные круглые пуговицы. Достала из сундука свои звонкие украшения, красивые четки. Серебряные цепочки, сандаловые шарики четок холодят, щекочут шею. Давно она не надевала их…

Все уже спят, храпит бедный Шойроб. Жаргалма с матерью последний раз проверила, не забыла ли чего, и легла спать. Она уже сама почти верит, что Норбо ждет ее, соскучился. Она не может заснуть… Так ребятишки волнуются накануне цагалгана, праздника белого месяца. «Зачем боги сделали зимнюю ночь такой долгой? Не уснуть… Одна собака залаяла, все собаки в улусе подхватывают, - лезут в голову ненужные мысли. - Как все слышно морозной ночью… Завтра уеду, больше не услышу этих собак. Ханда-мать обрадуется мне. А Норбо? Хорошо бы, он был в отъезде. Вернется, а я дома!»

Жаргалма лежит в постели и в темноте улыбается своим мыслям, как наяву видит маленький уютный летник Норбо, амбар, в котором лежат стянутые за оба конца еще не высохшие дуги. Видит коновязь, торчащую возле летника, - все, все, что окружает дом Норбо.

Ей так и не удалось уснуть. Поднялась, когда еще не отличишь белую нитку от черной.

Можно было бы и ехать, да боязно в такую рань проезжать перелеском, он как раз на пути. В степи никогда не страшно, там далеко видно, другого шума нет, только ветер свистит. А в лесу все кажется, что кто-то хрустит ветками, прячется за каждым деревом…

Родители тоже встали, даже Очир проснулся. Только Шойроб безмятежно похрапывал. Гостинцы уложили в большую кожаную суму, перекинули через спину коня, привязали ремнями. Там все - мясо, лепешки, там теплые рукавицы и топленое масло тетушки Самбы, подарок отца своему зятю - кожаные сапоги. Их сшил в русской деревне сапожник Демьян, которого все буряты называют по-своему - Жамьяном. Там подарок матери для Ханды - темно-зеленый бархат на дыгыл. Жаргалма захватила и туесок соленого мангира…

- Ну, доезжай хорошо! - волнуясь, сказала мать. Жаргалма поняла, что она хотела сказать-«Пусть тебя хорошо встретят. Счастливой семейной жизни, доченька».

- Хорошо доезжай, - повторил отец. Жаргалма обняла Очира, подвела коня к крыльцу, села с него в седло.

- Хорошо доеду, - громким, звенящим голосом ответила Жаргалма и сразу пустила коня вскачь. Через полверсты обернулась. Мать все стояла у крыльца, смотрела вслед, отца и Очира не было.

Жаргалма торопила и торопила быстрого Саврасого. Почему она раньше не надумала вернуться к мужу? Зачем мучила себя осень и половину зимы? Конечно, Нор-бо был болен… И он, и Ханда-мать в обиде, что она долго не ехала. Глупую брехню все давно позабыли, съели вместе с арсой. Скорее, скорее в Шанаа!

Она остановилась в какой-то юрте у дороги, покормила коня, выпила чашку чая и поскакала дальше. Отдохнувший конь нес быстро, его торопил, подхлестывал сильный мороз.

Коровы не успели еще доесть дневную долю сена, как Жаргалма въехала в улус Шанаа. Вот и летник Норбо, Саврасый остановился у крыльца. Из дома вышел Норбо, Жаргалма заметила, что он похудел, почернел. Вместо того, чтобы обрадоваться, сказать слова доброго привета, помочь ей слезть с коня, Норбо проговорил чужим, глухим голосом, точно из туго завязанного кожаного мешка:

- Ты зачем явилась? Я думал, не приедешь больше. Нам вместе не жить. Уехала, ну и ладно. Горе не большое, не голова разлучилась с телом. Детей нет, делить нечего.

- Ваш сын мертвым родился, - дрожащим, виноватым голосом сказала Жаргалма.

- Мой сын? Не знаю, чей он сын… Может, кто-нибудь к тебе в окошко лазал, - грубо ответил Норбо. - Не знаю.

- Выходит… тогда мне уезжать обратно?

- Не сидеть же тебе весь век в седле на дворе. У тебя есть свой дом, свой очаг… Нужна была бы, я сам приехал бы и одну от себя не отпустил.

Жаргалма не знала, что с нею. В глазах все потемнело, пошло колесом.

- Мать… как живет? - спросила она зачем-то.

- Что с ней случится?… Живет. Скоро у нее новая невестка будет. Про ту ничего худого говорить не станут.

- Ну… - тихо и медленно проговорила Жаргалма. - Живите счастливо… А я поеду.

Она с детской надеждой взглянула на Норбо затуманенными глазами. Вдруг он скажет: «Куда ты? Я пошутил… Я не могу жить без тебя». Или даже пусть грубо проговорит: «Слезай, раз приехала. Заходи в юрту…»

Но Норбо молчал. Он стоял, как коновязь, крепко вкопанная в землю. Шагу к жене не сделал, рта больше не открыл.

Жаргалма повернула коня. Вокруг Саврасого прыгала, визжала собака Янгар, виляла хвостом, путалась под копытами, лизала Жаргалме ноги. Она то кидалась вперед, то бежала к Норбо - не могла понять, почему Жаргалма снова уезжает.

Дети, молодые женщины, старики и старухи молча стояли у своих юрт, засунув руки в рукава халатов, смотрели на уезжающую. Юрты среди сугробов казались низенькими, темными. Ослепительно сверкал на солнце снег. Люди провожали Жаргалму равнодушным взглядом.

Жаргалма ничего не соображала, была как неживая, как из камня…

Жаргалма ехала, опустив поводья. Вот и гора Обоо-то Ундэр с крутой, отвесной вершиной перегородила дорогу. Конь поднимается все выше и выше. Когда Жаргалма добралась почти до перевала, солнце было уже далеко на западе. Конь тяжело дышал.

На вершине горы растет старая ветвистая береза, украшенная разноцветными лоскутками, рядом, на снегу, рассыпаны старые николаевские медные деньги, крошки табака… Это - священное место, здесь каждый перед спуском оставляет свою жертву грозным хозяевам гор.

Ветви березы протянуты к путникам, как руки старого нищего за подаянием… Жаргалма остановила коня, чтобы передохнул. Крутая гора Обоото Ундэр. Высокая. Трудно будет при спуске… Конь устал - ему нелегко, видно, таскать по горам несчастливого человека. Куда легче бывает везти счастливого. Как быстро опускается солнце. Неужели ночь застанет ее в дороге?

С тех давних пор, как эта гора стала горою, а дорога - дорогою, каждый путник читает на вершине молитву, оставляет жертву духам местности, хозяевам гор.

Жаргалма торопливо повторяет про себя молитву, которую смогла припомнить. Нагнулась к шее коня, откусила несколько волосков из гривы, крепко привязала к ветке березы. Руки сразу закоченели, посинели, такой сильный морозный ветер на вершине Обоото Ундэр.