Ливень в степи

- Ну, теперь огонь не погаснет, - тяжело дыша, утирая рукавом вспотевшее лицо, проговорил Гэрэлтэ. - Как тебя зовут-то? Что стряслось? Как ты здесь оказалась?

Путаясь, задыхаясь от рыданий, Жаргалма сбивчиво рассказала, что с нею случилось.

- Ладно, - успокоил ее Гэрэлтэ. - Я все понял. Не вернулся бы я, ты уже была бы тверже камня. Молись всем своим богам, хотя ни одного бога и нет на свете. Глупо умирать. Ты молодая, сильная… Надо кукишем заткнуть поганые глотки брехунам, пусть задохнутся.

Это богачи про тебя выдумали, кулаки и подкулачники, я знаю… Их, гадов, надо на одной веревке повесить.

Жаргалма плохо соображает, к ней подкрадывается какая-то теплая боль, сладкое опьянение… Тело ноет, говорить не хочется, она молчит. Хочется тихо плакать и спать… Вдруг становится стыдно этого парня, который без отдыха таскает дрова для костров, старается, чтобы ей было тепло. Парень носит дрова и что-то говорит, Жаргалма вслушивается, старается понять.

- Тем, кто говорит скверные слова о честных женщинах, нет пощады. Они враги трудового народа… В этот костер бы их. Ты почему не комсомолка? Шла бы к комсомольцам. Сама во всем виновата, чуть не погубила себя. Думаешь, классовые враги раскаялись бы? Нет! У них ни жалости, никакого чувства нет. Мы должны ответить классовым врагам кровью на кровь, пулями на пули. Ясно? Темнота и невежество скоро исчезнут. Тебя кто не пускал к свету? Тебя ведь не привязывали дома? Может, заставляли за пятерых работать? Сволочи… Или ты слепая и глухая, не знаешь, что в степь пришла новая жизнь? Не знаешь ничего про нашу красную революцию? Эх ты, Жаргалма, Жаргалма… Жаргалма - значит счастливая, а ты чуть не погибла. Так бы и не узнала своего счастья. При всемирном коммунизме никто даже не поверит, что так с тобой было.

Жаргалма совсем, видно, отогрелась в теплой дохе, возле трех костров: слушала Гэрэлтэ и вдруг вспомнила, как разглагольствовал ее братишка Очир. Право, они чем-то похожи друг на друга! Этот Гэрэлтэ рассказывает, будто выступает на большой сходке. Позабыл бросить в костер сучья, прижал руки к груди и громко говорит:

- Глупо ты придумала, очень глупо - замерзнуть. Ты хоть не рассказывай всем-то… Скажи, что грабители раздели и убежали. Будь ты парнем, я взял бы кнут и отхлестал бы тебя как следует именем нашей красной революции. И правильно сделал бы. Подбери подол у дохи, мороз попадет, холодно же… Ты будешь учиться грамоте? Знаешь, что такое грамота? Это наше оружие в борьбе с классовым врагом. Каждая буква - штык, сабля! Как узнаешь без грамоты сочинения Ленина-багши или Карла Маркса? Никак не узнаешь без грамоты. А будешь грамотная, даже судьей можешь стать. Правда! И будешь по советскому закону решать, кто прав, кто виноват. Классовые враги, которые выдумали про тебя разные нелепости, будут тени твоей бояться. Я сам учусь в школе взрослых, от темного человека бедноте не шибко много пользы. Верно я говорю? Ноги у тебя согрелись? Больше не мерзнут? Вот я и стараюсь побыстрее узнать, чтобы приносить людям пользу. Через год я любую книгу буду читать и понимать. Здорово, правда? А классовые враги мне прислали поганое письмо. Все написали, гады, только свое сволочное имя не указали, побоялись. Вот слушай, что написали.

Гэрэлтэ бросил в костер сучья, вытащил из-за пазухи какую-то книжку, достал из нее смятый листок, близко наклонился к костру, прочел:

«Твой отец, лесной охотник, не подох с голоду потому, что жрал таежную тощую козлятину, синее мясо зайцев. Все вы рады Советской власти, думаете, теперь не придется молиться четырем соскам вашей полудохлой безрогой коровы. Вернется доблестный атаман Семенов, другую песенку запоете, кровавыми слезами заплачете. Вы, проклятые комсомольцы, еще умнее станете, когда мы повесим вас на сухой сосне вниз головой. Вы позабыли старших на земле, святых богов на небе. Мы вам все напомним. Ты, ублюдок некованый, если научился разбирать буквы, читай в свое удовольствие это письмо степного волка». Вот что написали.

- Это кому?

- Мне.

- Что же вы будете делать?

- Наплевать мне на них. И думать не стану. Не мне их бояться, пусть они сами дрожат. Подбери доху, мороз попадет… Никому не покажу эту вонючую бумажку. Ты ноги не отсидела? Возьми мои гутулы, я на твоем месте в носках посижу, ты походи вокруг костра.

Жаргалма молча натянула гутулы Гэрэлтэ, тот прыгает возле пня в носках. Жаргалма встала на землю и чуть не упала: не то, что ходить, стоять не может.

- Нам по одному гутулу достанется, - смеется Гэрэлтэ. - Будем прыгать на одной ноге.

Он усаживается на пне, поджав под себя ноги.

- Буду сидеть, как лесной хан. И святые костры горят по бокам… Хорошо, что ты не замерзла. И ноги не отморозила. Унты у тебя будут, не горюй. Еще в русских сапожках походишь, поважничаешь… Я рано утром слетаю на своем коне в ближний улус, привезу тебе дыгыл и унты. У богачей отберу. Не станут давать, я их… - Он вытащил из-за пазухи наган и сразу же сунул обратно.

- Это что, ружье? - испуганно спросила Жаргалма. - Не надо ружьем угрожать. Так дадут, если есть…

- Богатые не дадут. А у бедняков нет.

- Зачем вы с ружьем ходите?

- Время беспокойное, врагов много. Я и коров с ним пасу, и землю пашу. Я пасти коров не очень люблю, а землю круглый год пахал бы. Хорошо! Пашешь, а позади тебя будто течет черная земля. Когда конь сытый, сильный, плуг острый, земля хорошая, пахать - настоящий праздник, хоть веселые песни пой. А когда пашешь, петь трудно. В рот красная пыль набивается, на коня пауты и мухи нападают… Я одной бедной старухе задаром два дня пахал, она не верила, что я ничего с нее не возьму. При царстве социализма все будем помогать друг другу. Пахать я очень люблю, а еще больше люблю жать хлеб. Не особенно хорошо умею, а люблю. А другие здорово с серпом управляются…

Жаргалма слушала молча, медленно ходила вокруг костров, бросала в огонь красноватые сосновые шишки.

- Снимай-ка унты да садись на свой пень, - беспечно предложил Гэрэлтэ. - Мои ноги не привыкли лодырничать, им надо по всей земле бегать, а не сидеть без дела.

Жаргалма отдала унты, забралась на пень, задумалась. Гэрэлтэ побегал вокруг костра, разогрелся, подошел к Жаргалме.

- Доскакал ли до дома Саврасый? - грустно проговорила девушка. - Не потерял ли свою поклажу?…

- Выдумала о чем беспокоиться! - воскликнул Гэрэлтэ. - Самую большую потерю Саврасого я нашел. - Гэрэлтэ вдруг обнял Жаргалму, притянул к себе. - На этом пне нашел его потерю.

Жаргалма не отстранилась, не сказала «не надо», сидела молча.

- Ты почему так крепко держала свой кнут? - спросил Гэрэлтэ. - Я едва разжал твою руку, едва отобрал. Меня за шею схватила, я даже испугался. Хорошо, что не убежал.

А Жаргалма не слышит, о чем говорит ее спаситель, она полна своими мыслями.

- Ну и молчи, - милостиво разрешил Гэрэлтэ. - Никто не может заставить тебя говорить, не старое время.

- Вы сказали, что на свете нет бога, - неуверенно проговорила Жаргалма. - Как это? Что же тогда есть?

- Есть на свете хлеб - ешь, если голодна. Есть овчинный тулуп - одевайся, если замерзла. Есть на свете костры, которые светят и греют. Есть тридцать шесть светлых букв - ключ к мудрым книгам. Есть у нас с тобою, у всего трудового народа, родная Советская власть, есть свобода, завоеванная кровью многих хороших людей. Есть светлое солнце на радость нам, есть чистый воздух, которым мы дышим. Вот что есть на свете, Жаргалма!

Абида проснулся рано, вышел из юрты и увидел Саврасого, седого от инея. К седлу привязана сума с подарками, которые Жаргалма увозила из дома к Норбо, а вот дыгыл, в нем унты. Это было, как удар грома… Где дочь, где ее искать? Отец оседлал другого коня, но куда ехать? Мать обезумела от неожиданной беды. Отец решил скакать к Норбо, но тут к юрте на низкорослом коне подъехал какой-то незнакомый парень, сзади него закутанная в лохматую доху сидела Жаргалма. Она не стала отвечать на расспросы, легла в постель. Мать дала ей чашку горячего чая. У Жаргалмы не было сил говорить, не было сил плакать.