Ливень в степи

Родительский дом - маленький, низенький, почерневший от дождя и солнца. Амбар, крытый темной лиственничной корой. Все на своем месте, ничего не изменилось. Только телеги нет, отец уехал куда-то. Может, соскучился, поехал за нею, да они где-то разъехались… Бедняга Шойроб, старший брат, сидит все там же, пилит дрова. Он слабоумный… А где Очир, младший брат? Увидит, со всех ног кинется навстречу. Родная, милая мама в старом коричневом халате стоит у крыльца, встречает свою дочь. Жаргалме кажется, что она все три месяца стоит тут, ждет, не спускает с дороги уставших, заплаканных глаз. Собака Янгар с лаем выбежала навстречу, но сразу узнала Жаргалму, замахала хвостом. Янгару неловко, что лаял на своих, он то забежит вперед Саврасого, то отстанет, то подбежит к матери Жаргалмы, словно хочет сказать: «Смотрите, кто к нам приехал!»

Мать взяла коня за повод, с ласковым вниманием, с тревогой смотрит на дочь. Жаргалма соскочила с коня, мать поцеловала ее в щеку, вдохнула ее родной запах.

- Ты рано выехала? - спросила мать, избегая главного вопроса.

- Рано, - ответила Жаргалма, будто у нее ничего не случилось. Она смотрела на мать, видела в ее глазах немые вопросы: почему ты одна? Что случилось? Где твой муж, почему он не приехал? Но мать не спрашивала, и Жаргалма молчала.

Они сняли седло и привязали коня, сразу после большой дороги кормить и поить его нельзя, надо дать постоять, отдохнуть. Мать и дочь вошли в летник, там все стояло, как и прежде, - сундуки, божница, чугуны и горшки. Она помнит все это с малых лет. А где лежат ее бабки, которыми она любила играть? Они были гладкие, точно лощеные… Зачем родители отдали ее замуж, разве она мешала им? Как она решилась уехать отсюда, оставила мать, отца, братьев? А чужие люди в новом улусе за что оскорбили ее, обидели?

Жаргалма разволновалась, готова была разрыдаться. Мать видела, что творится с дочерью, отошла к очагу, загремела горшками и вдруг не выдержала, громко заплакала. Это переполнило муку дочери, слезы закрыли глаза Жаргалмы. Ей все было понятно: глупая молва докатилась и до родного улуса - мать все знает, потому ни о чем и не спрашивает, не удивляется ее приезду. «Кто, какой глупый человек привез сюда эту ложь? Сдох бы, дурак, не жалко его. Пусть черви его сожрут», - подумала Жаргалма и тут же спохватилась: она же не знает, кто это был. Что, если ее брань принесет тому человеку несчастье?… А мать стоит возле и все повторяет одни и те же слова: «Не плачь, дорогая… Это сплетни, все со временем забудется…» Жаргалма и раньше много раз слышала это. Кто говорит сейчас - родная мать или свекровка Ханда? «Боги, - стонет про себя Жаргалма, - сплетня расползлась по свету, докатилась до родного дома. Разве можно дальше так жить? Умереть… Родители поплачут и забудут».

- Куда… Куда уехал отец? - сквозь рыдания спросила Жаргалма.

- В сомонном Совете дежурит… Очередь вышла. Через три дня вернется.

- Очир к соседям ушел?

- Нет, овец пасет.

Ни мать, ни дочь не могут остановить слез. В народе говорят, что у сплетни короткая дорога. Может быть… А ноги у сплетни быстрые: она в своих стоптанных ун-тишках бойко бежит от одного порога к другому, оставляя за собой грязные, путаные следы. Матушка-правда не всегда сразу догоняет семенящую старуху кривду. А настигнет ее правда, своими чистыми, сильными руками вырвет у кривды змеиный язык, двинет ее башкой о крепкую лиственничную коновязь. Выползет из расколотой башки вонючий дым, высыплется серая холодная зола, ничего больше не останется от злой кривды - и все. «И вот, - думает Жаргалма, - возьмет меня матушка-правда за руку, выведет на широкую дорогу и скажет: «Идем вперед. Для нас теперь все пути открыты, все нас зовут».

Быстро бегут мысли Жаргалмы… «А что, если отец и мать поверили в сплетню? Что, если по ночам молились богам, чтобы я не делала людям зла? Они знали, что Норбо не захочет со мной жить, ждали домой…» И верно - ее отец Абида и мать Мэдэгма до недавних пор гордились, что хорошо выдали дочь замуж, ждали к себе дорогих гостей. Но вот до их ушей добралась страшная сплетня.

«Поезжай за дочкой», - сказала мужу Мэдэгма. Тот отмахнулся. Когда жена второй раз сказала, чтобы он ехал за Жаргалмой, Абида рассердился:

«Что мне некуда себя девать, что ли? У меня дежурство в сомонном Совете. У нее свои ноги есть, сама может вернуться. Коня возьмет…»

Абида тревожился о судьбе дочери, но про себя думал: «В жизни всякое бывает. Торопиться не надо, лучше сделаем вид, что ничего не знаем, не слышали».

Когда Абида вернулся с дежурства и застал дочь дома, он не выказал ни особой радости, ни удивления, не сказал, что о ней болтают всякую ерунду, не спросил, почему приехала без мужа. Получилось, будто Жаргалма никогда не выходила замуж, все время жила дома. Он и раньше не очень ее ласкал, теперь же стал еще суше, словно и не замечал ее, не смотрел, что она делает, не слушал, о чем говорит. Зато мать стала очень заботливая: не знала куда усадить, чем накормить, как приласкать. Жаргалма видит, что это раздражает отца, да и самой не сладко: мать ходит за ней, будто она после тяжелой болезни. А она сильная, может любое горе перенести.

Приходят мысли о старшем брате Шойробе. Несчастный он человек… Поставишь перед ним еду, будет есть, пока не отберешь. Может сколько угодно голодный сидеть, не догадается попросить. Дрова пилит тупой пилой. От такого старшего брата не жди ни совета, ни наставления. А Очиру всего десять лет. Хочет - пасет овец, хочет - бегает с мальчишками, что с него возьмешь.

Так встретили Жаргалму дома. Что было делать, куда идти, с кем советоваться, какому богу молиться?

Когда Жаргалма уезжала из улуса Шанаа, никто не остановил ее, не спросил, почему едет одна. В родном улусе Байсата никто не захотел узнать, почему ее муж Норбо не приехал. Так, видно, и должно быть… Другие молодые женщины через три-четыре месяца после свадьбы вместе с мужем навещают родителей, приезжают на паре добрых коней, в красивой телеге, с бубенчиками-колокольчиками, привозят родне дорогие подарки. А Жаргалма не такая, как все. Выходит, ей можно и одной, без подарков.

Проходят одинаковые, похожие друг на друга дни. Точно бусинки в четках. Ни перемен, ни надежд, ни успокоения… Живи еще десять, двадцать лет, ничего не изменится. А на душе все тяжелее и тяжелее: кто она, наконец, - мужняя жена или брошенная?

Нет, нельзя сказать, что Жаргалма жила без надежды. Была у нее надежда, была мечта - даже твердая вера, что вот-вот за ней приедет Норбо и сразу кончатся все страдания, все муки. «Норбо нерешительный, - думала Жаргалма о нем с лаской. - Но ведь он любит меня. Еще день, другой - и он станет винить себя, даже мучиться, что был таким бездушным, одну отпустил домой. Ханда-мать пристыдит его… Еще кто-нибудь в улусе скажет обо мне хорошее слово, есть ведь там уважаемые, добрые люди. Скажут, что я ни в чем не виновата. В каждом улусе есть мудрые, сердечные люди с зорким взором. Конечно, многие уже сказали Норбо: «Почему за женой не едешь? Поезжай скорее». Он наслушался горьких упреков, наверное».

Жаргалма не в силах долго сидеть в доме. Да и как сидеть, когда в каждой степной юрте вся работа на дворе, все хозяйство держится на четырех копытах коня, на четырех сосках коровы!

У них тяжело заболел теленок, славный теленок с завитками шерсти на голове, с красными мокрыми губами. Матери у него нет. За теленком ходит Жаргалма, косит ему траву, греет воду, делает мучную болтушку, разговаривает с ним, как с маленьким больным ребенком. «Поправляйся скорее, - говорит Жаргалма. - Когда же ты станешь скакать с другими телятами, когда станешь облизывать свои бока, когда будешь бодать драчливых бычков своими маленькими рожками?» Теленок лижет ей руки и мычит в ответ слабым, ласковым голосом. Он перестал есть из корыта, а ест только с ладоней Жаргалмы, так сильно привязался к ней.

Но вот он стал поправляться, будто кто-то вливал большой ложкой здоровье в его хилое тело. Скоро он уже ничем не отличался от других. Мать сказала Жаргалме: