Ливень в степи

- Твой кудрявый уже стал здоровой скотиной, а ты все возишься с ним.

- Сегодня пусть побудет со мной, завтра в тээльник выпущу.

Теленок выздоровел. Жаргалме опять не к кому пристать душой. «Слишком уж быстро поправился… А что, если и другие телята переболеют понемногу? Буду ходить за ними, быстрее дни побегут». Но Жаргалма тут же испугалась этой мысли: нельзя, пусть все телята будут здоровыми, она найдет себе какое-нибудь полезное дело.

Скоро нашлось, чем заняться Жаргалме. В горах, неподалеку от улуса, выросло много мангира, степного зеленого лука. Соседка-старуха Дулсай нарвала полмешка, сидит в юрте и засаливает на зиму.

Жаргалма быстренько приготовила себе еды, направила напильником острый, как стрела, наконечник гадасы, палки, которой выкапывают из земли съедобные корни, взяла тулун - кожаный мешок, оседлала Саврасого.

Хорошо целый день провести в степи. Жаргалма шла по склону сопки, оставляя за собой кучи нарванного мангира, зеленого и сочного. От него такой крепкий дух - за несколько шагов слезы текут. К полудню Жаргалма устала, села на вершине Хада Майлы отдохнуть - внизу виден улус, рядом вкусно похрустывает траву Саврасый. Хорошо сидеть так, без всяких дум, смотреть на широкий мир, слушать треск саранчи, песни птиц. Но долго без дум нельзя. Узнать бы, что делается в юртах, в летниках родного улуса, может, кто-нибудь говорит и о соседской дочке Жаргалме, которую бросил муж. Надо бы повидать Чимитму и Димитму - подружки, а не заходят. Да и она избегает их, будто не у нее, а у подружек пестрые языки. «Лучше уж одной быть, - вздыхает Жаргалма, - дальше ото всех. Плохо, когда ты людям в тягость».

Рядом Саврасый сладко жует траву. Жаргалма собрала мангир в одну кучу. Очистила, обломала корни, похожие на редкие белесые бороденки, сложила зеленые перья одно к одному.

В улус вернулась поздно, привезла полный мешок дикого лука. Следующий день крошила мангир для засолки. Вся свободная посуда, старые туески, чугунки - все было заполнено засоленным мангиром. Жаргалма сказала, что с утра опять пойдет за мангиром. Отец сердито проворчал:

- За мангиром? Ты что, надумала зимой скотину кормить соленым луком? Вместо сена?

- Не ворчи, - заступилась мать. - Пусть съездит, нечего ей дома сидеть.

- Куда его, - уже спокойнее произнес отец. - Вся посуда полна луком. И соли нету больше. Пусть едет за сараной.

- Вот хорошо! - обрадовалась Жаргалма. - Поеду за сараной.

Мать посмотрела на дочь, подумала: «Вот напасть какая, не может дома посидеть. Бедная…» Жаргалма тоже думает невеселую думу. Мать и дочь крошат последние пучки лука, на глазах у них слезы. Целый день можешь плакать, никто не станет утешать, жалеть. Кто же не плакал, когда крошил дикий лук? А вот попробуй заплакать, когда раскраиваешь овчину, тогда не упасешься от расспросов.

На боку у Жаргалмы висит кожаная пузатая сумка. Жаргалма копает сарану. Если кто поглядит издали, подумает, что она через каждый шаг кланяется какому-то богу. Нет, не богам кланялась Жаргалма, а богатой степи, в которой растут и сочные травы для животных, и горький мангир, и сладкая сарана для людей.

Солнце поднимается все выше, сумка делается все толще и тяжелее. Будто Жаргалма полной горстью собирает солнечные лучи и складывает в свою сумку. Но вот солнце покатилось вниз со своего небесного хребта, тени от всего становятся все длиннее.

Жаргалма присела перекусить, смотрит на дорогу, которая перевалила через вершину Халзан Добо, спускается к улусу. Дорога похожа на темную нитку. «Скоро по этой дороге приедет Норбо, - думает Жаргалма. - Ой, не он ли это?…» С горы вниз медленно двигалась телега. Это наверняка едет Норбо! Кто же другой может ехать из того края, кроме Норбо? Боги, что делать? Он будет звать ее домой… Ехать с ним или нет? Если она и поедет, то не ради его, а из-за Ханды-матери…

У Жаргалмы вдруг заболела спина. Она не спускает глаз с далекой телеги, которая отсюда кажется не больше мухи. Телега скатилась с горы, скрылась за поворотом. «Нет, это не Норбо, пожалуй, - терзает себя Жаргалма. - Он не приедет, я ему не нужна. Увидела чужого человека и размечталась, глупая».

Когда подходила к своей юрте, увидела возле телег» отца вторую телегу. А в тээльнике ходил чей-то серый конь… Кажется, чуть потемнее, чем конь Норбо. И поменьше. И потощее. А может, это конь Норбо. Он на нем работал, вот конь и похудел… И телега чужая. Ну, что ж… Телега Норбо могла сломаться, он взял у кого-нибудь телегу получше, чтобы приехать за женой. Соскучился, бедный… Дуга его. Конечно, его дуга! Он сам ее гнул. Жаргалма узнает дуги Норбо среди сотен других.

Она быстро зашла в молочный сарай, покрытый темной, скрюченной корою лиственницы, повесила на большой гвоздь кожаную сумку с сараной. Надо бы умыться, лицо и руки в пыли, в земле, но воды в сарае нет. Как же быть? Жаргалма зачерпнула в пригоршни желтой, горькой сыворотки, умыла руки, лицо, утерлась подолом халата. Ноги у нее стали от волнения легкие, быстрые… Руки немного дрожат. «Какой бы ни был Норбо, а приехал. Он мой муж. Как выйти к нему, не переодевшись в хороший халат? Печалиться или радоваться, что Норбо приехал? О чем он говорит сейчас с родителями? Отец и мать упрекают его, наверно: «Почему жену одну отпустил? Почему не защитил от глупых бабьих разговоров?» Норбо сидит молча, разглядывает свои унты, не знает, что ответить. «Вот беда, вся хорошая одежда в летнике, придется идти в старом халате». Она тихо сняла крышку с кадушки, в которой кислое молоко. Глянула в застоявшуюся пахучую сыворотку, увидела свое мутное, неясное отражение, поправила волосы.

Придерживаясь за стены, Жаргалма медленно пошла к летнику. Прежде чем толкнуть дверь, постояла на крыльце, земля под нею колебалась, голова шла кругом. Собрав все силы, все мужество, Жаргалма открыла наконец дверь, шагнула в летник, взглянула на гостя, который пил чай. Это был чужой, незнакомый человек. Он с шумом тянул из чашки горячий чай и даже не повернул головы к Жаргалме.

«Но ведь дуга-то мужней работы… Хотя Норбо продает свои дуги всякому, кто купит…»

- Мэндэ, - несмелым шепотом проговорила Жаргалма. - Здравствуйте.

- Мэндэ, - равнодушно ответил незнакомый, не поднимая глаз от чашки.

«А дугу мой Норбо сделал. Я узнала», - твердила про себя Жаргалма.

В юрте ночевал случайный проезжий, его не знали ни отец, ни мать. Рано утром он запряг коня, чтобы успеть по холодку укоротить дорогу. Когда Жаргалма с матерью вышла доить коров, его уже не было.

Соседская девушка Димитма искала свою блудную корову, подошла к матери Жаргалмы и сказала, что ночью умерла бабушка Дулсай.

- Вчера была здорова, вечером еще мангир солила, носки себе довязала. Полную кадушку молока, говорят, заквасила на тарак. Легла спать и не проснулась.

Димитма угнала свою корову. Мать Жаргалмы долго не могла прийти в себя.

- Бедная бабушка Дулсай, - искренне сожалела Мэдэгма. - Это она сказала, чтобы ты шла мангир собирать. Любила она тебя, Жаргалма… Когда ты родилась, она тебя приняла. Она, как говорится, тебя умывшая мать… Вчера здоровая была, сегодня нету среди живых. Другие долго болеют, заставляют соседок ухаживать, а она…

Жаргалма тоже взволнована. Она рассеянно доит корову, не может сосредоточиться на словах матери.

- В здешних местах не было старухи добрее, - говорит Мэдэгма. - Она всегда о других думала. Когда о тебе плохой слух пошел, она опечалилась, переживала, места - себе не находила. Раньше нас услышала, к нам пришла - посоветоваться, как тебе помочь, погадать, что делать. «Поезжайте за Жаргалмой, - сказала. - Увезите ее от бабьих сплетен…»

Жаргалма услышала эти слова, и в душе у нее стало темно, будто там догорела и угасла свеча. «Боги, неужели я сотворила такой страшный, непоправимый грех?» - с ужасом думала Жаргалма. Ведь когда она приехала в свой улус и поняла, что родители знают все темные сплетни о ней, со злобой подумала: «Сдох бы тот, кто донес до родного очага подлые слухи. Пусть бы стал пищей для червей». Выходит, она пожелала смерти бабушке Дулсай, доброй старушке, которая хотела помочь ей, Жаргалме… «Что, если я своим пестрым, колдовским языком убила старую Дулсай? Она приняла меня когда-то на свои теплые руки, а я пожелала ей смерти…» Туман застлал Жаргалме глаза, по щекам' побежали слезы.