Слава столетия

«Прилетела на берег синица

Из–за полночного моря,

Из–за холодна океяна.

Спрашивали гостейку приезжу,

За морем какие обряды.

Гостья приезжа отвечала:

«Все там превратно на свете…»

Екатерина II (смотрит на Придворного кавалера ободряюще). Ну, что же за морем чудного? Что не как у нас?

Придворный кавалер.

«Воеводы за морем правдивы;

Дьяки там цугами не ездят,

Дьячихи алмазов не носят,

Дьячата гостинцев не просят,

За нос там судей писцы не водят.

Сахар подьячий покупает.

За морем подьячие честны,

За морем писать они умеют.

«Завтрем» там истца не питают.

За морем почетные люди

Шеи назад не загибают,

Люди от них не погибают.

Со крестьян там кожи не сдирают,

Деревень на карты там не ставят,

За морем людьми не торгуют.

Лести за морем не слышно,

Подлости за морем не видно.

Ложь там — велико беззаконье.

За морем нет тунеядцев.

Все люди за морем трудятся,

Все там отечеству служат;

Лучше работящий там крестьянин,

Нежель господин тунеядец;

Лучше нерасчесаны кудри,

Нежель парик на болване…»

Екатерина II (прерывая чтение). Неужели это только за морем, а у нас все наоборот? Не поверю. Это конец хору?

Придворный кавалер. Нет, тут еще есть.

«Вздору там ораторы не мелют;

Стихотворцы вирши не кропают;

Мысли у писателей там ясны,

Речи у слагателей согласны…»

Екатерина II. Вот это справедливое замечание: У нас–то стихотворцы кропают слишком много вздорных виршей. (Оборачивается к Бецкому.) Однако, Иван Иванович, что там, на улице?

Бецкой. Сейчас как раз проносят знак «Превратного света»: летающие четвероногие звери и перевернутое бородой вверх человеческое лицо.

Екатерина II. А что будет далее?

Бецкой. Далее — Мотовство, Бедность, Картежники, Колесница развращенной Венеры, Скупость…

Екатерина II. Опять сатира! (Берет книжечку и смотрит обложку.) Маскарад называется «Торжествующая Минерва»; сочинитель обещал, что в нем изъявится гнусность пороков и слава добродетели. Но мы вот уже два часа наблюдаем одни лишь пороки. О добродетели же нет и помину. Не слишком ли много пороков, даже для предшествующего царствования?

Бецкой. Увы, в мире больше пороков, чем добродетелей.

Екатерина II. Сожалею, что при составлении проекта маскарада послушалась совета полностью положиться на Волкова и не поручила никому надзирать за этим. Тогда, думаю, мы не скучали бы, вынужденные наблюдать это бесконечное шествие гнусности. Это ли изображение современного общества?

Бецкой низко склоняет голову.

Екатерина II подходит к окну и, глядя на проходящую по улице процессию, говорит, ни к кому не обращаясь.

Екатерина II. Театр — школа народная, и она должна быть непременно под моим надзором; я старший учитель в этой школе, и за нравы народа перед богом отвечаю я.

У Андроньева монастыря

Через три месяца после маскарада, апрель 1763 года. Золоторожская набережная реки Яузы. Старые ветлы, уже оттаявшие от апрельского тепла. Сквозь четкие темные ветви сверкает яркое небо, возвышающиеся на горе белые стены Андроньева монастыря, золотые купола соборов.

По набережной медленно идет старик канцелярист, одет он по–зимнему, в том же кургузом тулупчике и треухе, только не завязаны тесемки под подбородком.

Выбегает мальчишка, забегает вперед старика, приглядывается к нему.

Мальчишка. Деда, а деда, это ты?

Старик. А?

Мальчишка. Кажись, ты.

Старик. Чего пристал? Иди своей дорогой.

Мальчишка. Деда, не узнаешь? Ты еще обещал свести меня к господину Волкову. Ну, помнишь? На маскараде… На Старой Басманной мы стояли. Еще купец ярославский был.

Старик. A–а… Припоминаю…

Мальчишка. Тогда на горах отбился я от вас, искал–искал, не нашел. Уж больно много народу было.

Старик. Народу, правда, много…

Мальчишка. После твоих рассказов день и ночь про театр думаю… Замолви за меня слово господину Волкову. Век тебя благодарить буду.

Старик. Поздно, мил друг. Умер Федор Григорьевич. На маскараде простыл и умер от горячки. В Андроньевом похоронили. Великий муж был и весьма почитаем просвещеннейшими людьми. Александр Петрович Сумароков сочинил на его смерть стихи — елегию, в которых он обращается к господину Дмитревскому. Такие стихи душевные — прямо сердце переворачивают и слезы исторгают. Я как переписывал их, так для себя копию снял. (Вынимает из кармана свернутый платок, развертывает его, достает лист бумаги, долго рассматривает, разглаживает его.) Вот они, стихи Александра Петровича Сумарокова: «Елегия господину Дмитревскому на смерть господина Волкова». (Явно подражая актерской манере декламации, читает стихи.)

«Пролей со мной поток, о Мельпомена, слезный:

Восплачь, и возрыдай, и растрепи власы!

Преставился мой друг; прости, мой друг любезный!

Навеки Волкова пресеклися часы!

…Что, Дмитревский, зачнем мы с сей теперь

судьбою?

Расстался Волков наш со мною и с тобою,

И с музами навек; воззри на гроб его:

Оплачь, оплачь со мной ты друга своего,

Которого, как нас, потомство не забудет…»

Старик, вздохнув, убирает стихи. Молчание.

Мальчишка (тихо). Значит, конец театру?..

Старик (подняв голову). О нет! Скончался славнейший актер российский, но детище его — театр русский — остался на пользу и радость соотечественникам. Остались его друзья и ученики — Дмитревский, Шуйский и другие. Ныне они играют в Головинском доме. (Долгим, внимательным взглядом смотрит на мальчишку.) Пойдем поклонимся могиле Федора Григорьевича, а потом сведу тебя в театр… Как знать, может, и выйдет из тебя актер.

Слава столетия

1

Кто я? Для чего живу на свете? И вообще: в чем смысл жизни?

Мне уже двадцать лет, и я должен знать это.