Страница 6 из 61
— Ох, Егор Ильич, да разве нам, «государственным», сладко живется? Много ли нас таких-то, что выбились кое-как из нужды? Да и с нас три шкуры дерут. Помимо подушных податей, и везем, и несем, и живность, и продукты — конца нету. Мы тоже в кабале.
— Значит, и вам должно быть понятно, почему стреляли в царя.
— Как не понять? Однако за это жизнью расплачиваться приходится.
— Мы считаем счастьем отдать свою жизнь за свободу народа.
— Это так. Это справедливо… А много ли вас таких смельчаков?
— Пока не очень. Но будет все больше и больше. Борьба только начинается. Наши силы вырастут.
— Вон как… вон как… Да… Однако, кажется, проветрило. И ваша одежа, кажись, просохла. Вы тут переодевайтесь, Егор Ильич, а я схожу взгляну, что на дворе.
Степка, слушавший разговор отца с ссыльным, сидел словно застывший. Но как только отец вышел, он вскочил и бросился к ссыльному.
— Егор Ильич, я готов для вас все сделать. Хотите, я сейчас запрягу лошадь и отвезу вас домой?
— Спасибо, Степа. Это не главное…
— А что же главное?
— Главное, Степа, быть человеком! Быть настоящим человеком, который может постоять за себя и за других.
— Дмитрий, который стрелял в царя, был таким?
— Да, Степа, он был настоящим человеком! Степка хотел что-то сказать, но дверь скрипнула — вошел отец.
— Проветривает, но еще сыровато — косить нельзя. А вы уж оделись?
— Спасибо! Все высохло. Я, пожалуй, пойду.
— А я велел лошадь запрячь. Ивана посылаю бабку проведать. Ведь она там одна с овцами, курами да цыплятами. Он вас и довезет до города.
— Да ведь в объезд придется?
— Ну, семь верст — не околица.
— Тять, и я поеду, — попросился Степка.
— Это зачем? Вон девки и мать по грибы собираются. Вы с Пашкой с ними пойдете. Иди-ка лучше под навес да насыпь Егору Ильичу кузовок белых.
— Что вы? Зачем?
— Неловко из лесу-то пустому идти. Засмеют ребятишки.
Степка бросился под навес и скоро с полной корзинкой боровиков вернулся к телеге, где сидели ссыльный и Иван.
— Ну, с богом, Егор Ильич! Заглядывайте к нам, будем рады.
— Спасибо! Сердечное спасибо вам! — крикнул ссыльный.
Лошадь круто поворотила, и телега, громыхая, скрылась в лесу.
7
Наступила зима. О ссыльном ничего не было слышно. Ребята его не встречали, сам он тоже не подавал вестей.
— Должно быть, сослали в другое место, куда-нибудь подальше, может, в Сибирь, — сказал как-то Николай Никифорович. — А жалко, человек-то хороший.
— Мне чай подарил, — отерев кончиком платка слезу, сказала Ксения Афанасьевна. — До сих пор коробочка-то почти полна, только по большим праздникам завариваю.
— А может, и помер человек, — прошамкала бабка беззубым ртом.:— Долго ли на чужбине-то? Чай, тосковал, сердечный…
— Да, жалко беднягу, — согласился Николай Никифорович, — по душе он мне пришелся. Смелый был человек и башковитый. Мне, говорит, за народ жизню отдать не жалко. Вот каков человек…
О ссыльном поговорили и стали его забывать…
Прошел еще год. За это время Николай Никифорович женил двоих сыновей. Хлопот и забот прибавилось. О ссыльном совсем забыли, только Степка иногда показывал товарищам заветную книжечку и с гордостью говорил:
— Это мне подарил студент Евпиногор.
Подошла весна 1871 года. Степа Халтурин заканчивал третий класс и через месяц с небольшим должен был расстаться с уездным поселянским училищем. Ему шел пятнадцатый год. Рослый, живой и смышленый, он давно постиг все крестьянские работы и теперь вынашивал мечту поехать куда-нибудь учиться дальше. Учительница Клавдия Васильевна очень любила Степу и обещала ему похвальный лист.
И вот когда уже до конца классных занятий оставалось меньше месяца, Клавдия Васильевна тяжело заболела. Два дня ученики сидели одни, читали вслух по очереди, а потом пришла заведующая и отпустила их до понедельника.
В понедельник заведующая, учившая второклассников, вошла в класс с худощавым человеком, с темной окладистой бородкой, в железных очках:
— Вот, дети, ваш новый учитель. Он будет временно замещать Клавдию Васильевну. Его зовут Евпиногор Ильич.
Степка, копавшийся в парте, услышав это имя, вдруг вскочил и впился глазами в нового учителя. «Неужели? Неужели это он?»
Здравствуйте, ребята! — глуховато, но очень задушевно сказал учитель. — Ну что же, начнем занятия. Для начала я сам почитаю вам, а потом спрошу, что вы прошли.
Заведующая, видя, что ученики сидят смирно, тихонько вышла.
Учитель раскрыл принесенную с собой книгу.
— Читали ли вы сочинения поэта Некрасова?
— Только про Мазая и зайцев, — сказал веснушчатый мальчик на третьей парте.
— Это хорошо. Но есть и другие стихи. Слышали вы что-нибудь про железные дороги, про поезда, которые ходят по рельсам?
— Слыхали, да мало.
— А я сам ездил на поезде по железной дороге.
— Страшно, наверное? — спросили с задней парты.
— Только вначале. А потом хорошо! Сидишь, как в комнате, на кожаной скамейке и смотришь в окно. Немножко трясет, но скоро это перестаешь замечать. А паровоз шипит, свистит, пускает дым, сыплет искрами и летит так, что дух захватывает. Важно!
— И далеко можно ехать?
— Я ехал из Петербурга в Москву — около семисот верст… А теперь послушайте о тех, кто строил железную дорогу.
Учитель откашлялся и начал неторопливо и тихо, как бы шепотом. Ребята, вытянув шеи, придвинулись, чтоб лучше слышать.
Голос учителя все крепчал и крепчал:
— В мире есть царь: этот царь беспощаден,
Голод названье ему.
Ребята открыли рты: им никто никогда не читал такого.
— Мы надрывались под зноем, под холодом,
С вечно согнутой спиной,
Жили, в землянках, боролися с голодом,
Мерзли и мокли, болели цингой.
Учитель остановился и шепотом спросил:
— Не устали?
— Нет! Нет! Нет! — послышались взволнованные голоса.
— Хорошо. Тогда слушайте дальше. Почувствовав, что ребята увлечены, захвачены,
учитель повысил голос, который стал слегка вибрировать, и закончил страстно, взволнованно:
— Да не робей за отчизну любезную…
Вынес достаточно русский народ,
Вынес и эту дорогу железную
— Вынесет все, что господь ни пошлет!
Вынесет все — и широкую, ясную
Грудью дорогу проложит себе.
Жаль только — жить в эту пору прекрасную
Уж не придется — ни мне, ни тебе.
Учитель приподнял голову и увидел, что ребята замерли. Они впервые услышали такие правдивые и режущие своей прямотой слова о жизни народа. Никто долго не решался нарушить молчание. Учитель захлопнул книгу и встал.
— Ну а теперь давайте поговорим о том, что вы прошли.
В этот миг училищный сторож зазвонил у самой двери.
Ребята соскочили со своих мест и тесным кольцом окружили учителя. Их сердца были покорены.
8
Когда Евпиногор Ильич вышел из училища, с лежавших у ворот бревен поднялась целая толпа ребятишек: тут были и второклассники, и совсем малыши.
Степка уже успел шепнуть самым верным товарищам, что учитель этот сослан в Орлов за покушение на царя.
Евпиногор Ильич остановился, сквозь очки строго посмотрел на учеников и, взглянув на Степку, пальцем поманил его к себе.
— Степа, скажи ребятам, что меня провожать не надо. Предупреди, чтоб и ко мне никто не заходил ни днем, ни вечером. Понял?
Степка понимающе кивнул, бросился к ребятам, решительным взмахом руки указал им на бревна… И ближе узнав своих питомцев, Евпиногор Ильич продолжал держаться с ними на расстоянии, встретив кого-нибудь на улице, никогда не останавливался — чтоб не дать повода к лишним подозрениям.
Зато в классе охотно оставался после уроков и читал ученикам стихи и рассказы, от которых они и плакали, и смеялись, и начинали понимать, в чем зло и в чем добро.
Запрет провожать и навещать нового учителя создал вокруг его имени ореол таинственности. Сердца подростков тянулись к нему, и не раз после уроков ребята просили Евпиногора Ильича рассказать о Петербурге, о себе, о своих друзьях.