Росские зори

— О чем он? — в речи сказителя Останя улавливал часто повторяемое имя Хельги. Мова ответил не сразу: взволнованный, он будто оглох и ослеп. И на лицах у других готов была печать глубокого волнения и особого внутреннего озарения. Даже Зигурд опустил голову, покорясь власти великого искусства Одариха. Голос певца проникал в сердца слушателей, многие женщины плакали.

Когда Одарих закончил, у него у самого в глазах были слезы. Толпа все еще смотрела на него, чего-то ждала, и только когда он встал и поклонился слушателям, все начали тихо расходиться.

— Он пел о Хельге, которая своей смертью предотвратила кровавую резню между родами, — пояснил Мова, — он пел о красоте, мудрости и самоотверженности женщины, ценою своей жизни исправившей последствия поспешных действий мужчин; он пел, что Хельга — великая героиня готского народа, что она навсегда стала покровительницей готов и своей смертью разрушила козни бога раздоров Локи… Он пел о том, чтобы готы никогда не забывали законы мудрости, потому что забвение их ведет в пропасть…

Мова говорил, а в глазах у него блестели слезы.

— Мова, а тебе не хочется вернуться к россам?

— У меня здесь сестра и племянники, а там нет никого.

— Там твои соплеменники.

— Они не знают меня.

— А ты расскажи им о себе, как… Одарих.

— Как Одарих, никто не может: его устами вещают боги…

— Может быть, они благосклонны и к тебе?

— Не знаю… Я только ученик Одариха.

Вожди закончили совещаться, конунг повернулся к Остане.

— Твоя жена будет обменена последней — когда будет обменен последний гот!

Останя насторожился и, почувствовав еще неясную угрозу себе и Даринке, непроизвольно взглянул на Зигурда. Их взгляды встретились, по лицу у гота пробежала насмешливая улыбка. Так вот в чем дело: готские старейшины шли на уступку знаменитому воину!

— Разве моя жена — пленная?

— Не забывай, росс, что ты в готском лагере!

— Моя жена покинет его первая!

— Она покинет его в обмен на последнего гота.

Упорство росса начало раздражать конунга, в голосе у него зазвучала угроза. Останя взглянул на переводчика, но тот промолчал. Готы не очень-то считались с сыном воеводы Добромила, но это не испугало Останю: недалеко от готского лагеря стояли соплеменники, и пока они не вложили мечи в ножны, готы не посмеют расправиться с ним. Хотели они того или нет, он и его жена были неприкосновенны. Их судьба зависела не только от готов, но и от росских дружин, которым готы вынуждены были предложить мир.

— Не бойся, — успокоил он жену. — Они не посмеют причинить нам зло.

Седобородый Одарих отделился от готских вождей и направился к россам. Остановившись перед ними, он заглянул им в глаза. У него был высокий лоб, спокойный доброжелательный взгляд, большие тяжелые руки — в молодости он был могучим воином. Он и теперь еще был прям и силен.

— Это правда, что ты отправился в сарматскую степь, чтобы освободить из плена жену? — проговорил он на правильном росском наречии.

— Да. Так было.

Глаза певца озарила улыбка, в которой растопилась настороженность Остани и тревога Даринки.

— Судьба продолжает испытывать вас, но она не всесильна. Вас оберегают боги, с вами старый Одарих. Не тревожьтесь, принимайте условия вождей.

Он отошел от них и стал в стороне. Он ни во что не вмешивался, но замечал все. Он видел, какие взгляды бросал на прекрасную славянку Зигурд, и не сомневался, что молодую пару еще ждут нелегкие испытания. В прошлом один из самых доблестных готских воинов, Одарих многое пережил. Умудренный годами и опытом, он знал цену верности и самоотверженности и своим внутренним, далеко провидящим зрением угадывал конечное торжество разума, доброй воли и любви…

Еще раз, издали, он улыбнулся россам и пошел к коню. Великий Одарих, которого знали не только в готских пределах, но и далеко вне их, никому не отдавал отчет в своих поступках. Он появлялся там, где назревали важные события. Его видели перед готскими войсками накануне решающих битв, его голос звучал на альтингах; он посещал тяжелораненых воинов, когда они нуждались в добром слове. Обычно его сопровождали ученики — молодые воины из тех, кого природа наделила даром слова, голоса, памяти и воображения. Он передавал им множество преданий, готских и иноплеменных, чтобы они, в свою очередь, передали их дальше, своим потомкам, когда его самого уже не будет среди живых.

Самым способным среди них был Мова. Боги наделили его прозрением тайн, скрытых для обыкновенных людей, — он по-своему пел старые предания и исполнял новые, свои…

Одарих довольно легко поднялся в седло, поправил за спиной арфу, свое главное оружие, взглянул на учеников. Все были с ним, кроме Мовы. Он остался с россами, умница Мова. Так и должно быть. Глаза и уши Мовы — все равно что глаза и уши Одариха. Мова знает, что делать…

По тому, что множество людей двигалось в одном направлении — на северо-запад, можно было заключить, что именно там назревают самые важные события. Туда шла пехота, ехали конные, спешили тысячи пленных россов. Там, за Данапром, наступит конец их плена, они встретятся с соплеменниками и вместе с ними отправятся на родину, к оставшимся там близким. Надежда на возвращение домой наполняла их радостью, которую многие старались скрыть, опасаясь обмануться в своих ожиданиях. Но самые наблюдательные из пленных не сомневались, что обмен действительно состоится: готы, а среди них было немало женщин, готовились явно не к битве.

Останя и Даринка ехали в свите конунга, состоявшей из герцогов и нескольких десятков простых воинов. Зигурд со своими приятелями держался неподалеку. Даринка чувствовала на себе взгляды гота, а у Остани крепла неприязнь к этому самоуверенному человеку. Мова понимал сложность ситуации и по-своему старался поддержать соплеменников, отвлечь их от тревожных мыслей. Но они не могли избавиться от беспокойства: хитроумные условия готских вождей, по которым Даринка оставалась в их власти, давали повод для тревоги.

До Данапра ехали долго, и они опять удивлялись огромности готского становища. У реки задержались, пропуская вперед пехоту, а Мова успел побеседовать с Одарихом, который прибыл сюда раньше конунга. Присутствие мудрого певца подействовало на россов успокаивающе.

Через Данапр переправлялись по мосту, покоящемуся на судах, поставленных поперек реки. Он заметно прогибался в середине речным течением, но якоря, канаты и настил удерживали суда на месте. Восхищала изобретательность и мастерство мостовиков, они запросто перегородили могучий Данапр, сделали его берега легко доступными для людей, повозок, конницы и скота. На мосту было немало эллинов, захваченных готами вместе с их кораблями; звучала здесь и сарматская, и росская речь — все работы выполнялись пленными под надзором готов. Мостовики-россы с тоской и завистью смотрели на идущих мимо соплеменников, которых ожидала свобода.

— Разве готы обменивают не всех? — поинтересовался Останя у Мовы.

— Обменивать будут человека на человека. Если у готов останется больше пленных, чем у россов, излишек они оставят себе. Тут уж ничего не поделаешь, так поступают и другие племена.

На берегу Останя случайно заметил среди пленных знакомых женщин. Пленниц-славянок степняки тогда оставили в Сегендше, а теперь все они оказались в готском лагере! Это обрадовало Останю: освобождая из плена Дарину и Авду, они с Фалеем пообещали тогда не забыть и об остальных женщинах. Значит, час их освобождения близился — неясна была лишь участь мостовиков, но Останя позаботится и о них!

— Мова, почему они потребовали, чтобы моя жена находилась в лагере до тех пор, пока не будет обменен последний гот?

— Это можно понимать и как их предусмотрительность: удерживая ее до конца обмена, они тем самым побуждают россов обменять всех готов. Но на всякий случай пусть росские воеводы придержат у себя несколько пленных — если потребуется платить за… вас.

— Мы не пленные!